Читаем без скачивания Кукушка - Дмитрий Скирюк

Травник помолчал. Поднял взгляд.

— Да. Можно сказать и так.

Золтан почувствовал, как по спине его забегали мурашки, будто костёр исчез, а за спиной разверзлась бездна. Сразу стало холодно и неуютно, потянуло сквозняком.

— И... это будет кто-то из детей?

— Детей? Каких детей? — не понял «Смитте». Вдруг лицо его вытянулось. — Золтан, да ты что... — проговорил он. — Или ты плохо меня знаешь?

— Но для чего? Во имя Господа, скажи мне тогда, для чего?

— Но я почти всё сказал тебе тогда, в лесу. Она — кукушка. Ткач. Верней сказать — ткачиха. Вторая половина. Мир сумеет измениться, только если она...

Тут из темноты вдруг раздались шаги и громкий хруст валежника, а через секунду к их костру из леса вышагнул Мануэль Гонсалес. Вышел и замер, близоруко оглядывая всех сидящих около костра. Фальшивый Смитте враз умолк, бросил долгий, исполненный странного выражения взгляд на маленького испанца (а точней — на меч, висящий у того на поясе), вслепую нащупал бутыль с вином, поднял её и присосался к горлышку. Кадык его задвигался. Все трое с молчаливым изумлением наблюдали, как кварта преотборного вина из бочек бернардинского монастыря исчезает в его бездонной глотке. Ещё немного — и бутылка опустела, а толстяк всё как бы пил и пил, покуда вдруг не понял, что вино закончилось. Как только это произошло, он как-то сразу весь обмяк и со стуком уронил бутыль на землю.

Глаза его были пусты.

Смитте оглядел по очереди всех, сидящих у костра, потом вздохнул, засунул палец в нос и с глубокомысленным видом стал им там ворочать. Все молчали, только на углях чадило и потрескивало, подгорая, жареное мясо.

— Donnerwetter! — выругался Золтан, плюнул и ударил по коленке кулаком.

Красная повозка ясеневого дерева с жёлтым тентом из кортрейкской парусины неторопливо продвигалась по дороге. Снедала жара: последние дни выдались на удивление тёплыми. Природа радовалась: всё росло и расцветало, повсюду летней песнею жужжали пчёлы и шмели, в траве, лишь стоило остановиться на ночлег, стрекотали ночи напролёт кузнечиковы свадьбы.

Людям было хуже. За дорогой следил в основном Йост — он хорошо знал здешние места. Музыканты шли пешком и вяло переругивались, господин Карл Барба всё больше похрапывал, укрывшись в тени парусинового тента; ребятишки укрывались там же. Новичок — беловолосый дудочник, держался молча, будто размышлял о чём-то, и шагал размеренно, как заведённый механизм. Все предложения сесть в повозку он вежливо отклонял и продолжал идти, надвинув на глаза широкий замшевый берет, чтобы прикрыть от солнца белое лицо. Фриц часто (и всегда — неожиданно) ловил на себе его пристальный взгляд и спешно отворачивался; сердце у него начинало страшно колотиться, в горле становилось сухо. Почему — он сам не знал. Это не было испугом или смущением, просто его не оставляло странное чувство, что когда-то раньше, в прошлом, он уже видел эти синие глаза, но где и как — не вспоминалось. Он мучился этим вопросом два дня, пока его не осенило: этот ван Хорн чем-то походил... на травника Жугу. Совсем чуть-чуть — не голосом, не внешностью, не чертами лица, а именно взглядом, выражением глаз. Это было какое-то наваждение.

Продвигались гистрионы медленно — от одного колодца до другого, часто делали привал, а если попадался постоялый двор, то всячески тянули время, чтобы засидеться подольше. Вот и сейчас вся гоп-компания остановилась в маленькой корчме и, заказав кому чего, сидела в ожидании обеда. Они заметно продвинулись на север, здесь уже ощутимо пахло морем. Корчма была построена исключительно занятно: часть её уходила в старый и наполовину срытый холм или курган, откуда, прямо из травы, торчали дымовые трубы. Там же размещались погреба. Из-за этой хитрой планировки летом тут всегда была прохлада, молоко и пиво подавали в запотевших кружках, а зимой наверняка всегда было тепло. Где-то близко, видно, находились старые каменоломни, где добывали известняк; пол в питейном зале был посыпан мелом, мгновенно впитывавшим запахи и сырость. Это было бы приятно, если бы не так сильно пачкало ноги — лестницы и полы в комнатах на втором этаже были белыми, белая пыль витала в воздухе, от неё першило в горле и всегда хотелось пить, а ежели тебе встречался пьяница, его всегда можно было опознать по белым бокам, испачканным от падений под стол. Неподалёку находился колодец, так что недостатка в воде не было, а две деревни, малый тракт и Лейденский канал исправно поставляли корчме посетителей. Вдалеке, цепочкой, уходили на север песчаные дюны. Среди странников это место было известно как «Песколаз». Хозяйствовал здесь Хендрик Ян Зандконнинг[83]. Фриц нашёл это забавным.

Пока ждали обеда, закусывали устрицами — все музыканты оказались большими любителями этого деликатеса; они вооружились ножами и принялись за дело. Хозяин притаскивал сетку за сеткой, и плоские зеландские устрицы дюжинами исчезали в желудках бродячих артистов, приправленные солью, уксусом и оливковым маслом. Кукольник, Октавия и Фриц от остальных не отставали, и только Йост не проявил к дарам моря никакого интереса. Некоторое время в трактире раздавалось только щёлканье створок, хлюпанье, с которым путники высасывали сок, да сдержанное крепкое словцо, когда нож соскальзывал и резал пальцы. Пахло уксусом и мелом. Когда первый голод был утолён, непримиримые Феликс и Тойфель тут же заспорили, какие устрицы вкуснее: французские Prat Ar Couni, Brelon из Бретани, Marenne-Oleron с побережья Ла-Рошели или Gravettes d'Arcachon с их ореховым привкусом. Оба за время своих странствий перепробовали их неимоверное количество и в итоге сошлись на том, что местные зеландские если и не самые замечательные, то ни в чём не уступают французским и уж куда лучше дорчестерских или колчестерских.

— Говорят, в Парамарибо устриц столько, что там их ракушками улицы мостят, — сыто отдуваясь и удовлетворённо цыкая зубом, подвёл итог трапезе Тойфель.

— Иди ты! — вскинулся Феликс. — Быть того не может!

— Может, может. Они там на деревьях растут.

— Как на деревьях? Врёшь ты всё — не может быть такого. Где эта параба... мариба... а?

— В Суринаме, в Новом Свете.

— А... ну, там-то запросто. Хотя, наверное, всё равно враньё.

После закуски Кастус зачерпнул воды и отправился умываться на двор. Карл Барба вооружился ножом и стругал деревяшку, то и дело поправляя сползающие от пота очки. Йоста Фриц потерял из виду, исчез куда-то и ван Хорн. Дер Тойфель у окна возился со своим барабаном, Октавия сидела рядом — кулачки под подбородок, — болтала ногами и, как обычно, сыпала вопросами.