Читаем без скачивания Кукушка - Дмитрий Скирюк

Появился Йост — вошёл и присел на уголке скамьи как бедный родственник. Сидевший рядом Мартин Лютер нацедил ему вина, тот принял кружку с молчаливой благодарностью, заел сырком и навострил уши.

— Может, понимаем, а может, и нет, — уклончиво ответил Тойфель, который, похоже, взял переговоры на себя. Корчмарь вполне мог быть шпиком, мог работать на Корону или на повстанцев, или быть, как это называется, «двойным флорином», то есть работать на обоих. Остальные гистрионы медленно, но верно насыщались — это был великолепный повод помолчать, пока дер Тойфель, как настырный крыс-разведчик, «щупал обстановку». — А что вокруг творится, что за слухи ходят?

— Всякие здесь, господин хороший, ходят слухи, всякие. А вы кто будете-то, а?

— А музыканты мы.

— Ах, музыка-анты... — протянул кабатчик. — Музыкантам хорошо-о: с таким занятием везде-е работу можно подыскать. Ну, чего сказать... разбойников-то нынче нету, а солдатики-то промышляют. Да и братцы-лесники пошаливают, только эти не за деньги, а по убеждениям. И если вы — на север, к гавани, то можете езжать когда хотите: тут я ничего вам посоветовать не могу — туда, если и ездиют, то больше в одино-очку. Да. А коли вы до города (до войска, стало быть), то завтрева тут маркитанты ехать мимо собирались, они всегда в конце недели ездят за товаром — две большие повозки и пара солдат для охраны. С ними безопаснее, да заодно и сговоритесь, если что...

— А что вы сами по этому поводу думаете?

— По како-ому?

— Да по поводу войны.

— В кружке пивной великая мудрость заключена, — задумчиво сказал хозяин корчмы, склонив голову набок и глядя куда-то вдаль, за окно. — Посмотришь на неё — вроде ничего тако-ого, приглядишься — всякая своеобразна, но суть-то одна-а. Из стекла ль, из глины, деревянная, вместительностью разные, а всё едино — кружки. Главное в каждой — наполнение. Наполнишь её пивом — будет один смысл, вином — другой, а ежели водой — так вовсе третий. Так и человек: всяк ра-азный, а по сути всё едино. Важно наполнение, только этим занимаются другие, я в эти дела не лезу. Для меня все люди, как и кружки, всякие важны, я между ними разницы не делаю. Как угоще-ение? Может, ещё чего принесть?

«Неси, неси! — послышалось со всех сторон. — Вина неси!» «И пива!» «Камбалы!» «Яичницу и колбасы!» «Гороху!» «Каплуна!»

Пиво лилось потоками, кости трещали на зубах, колбаски лопались, как пузыри на лужах в летний дождь. Рейно Моргенштерн, бывший у бродячих музыкантов кем-то вроде казначея, покивал и выбросил из кошелька на стол два золотых. Кабатчик подхватил их так ловко, словно проделал фокус, и исчез за занавеской.

Гистрионы сгрудились и зашептались.

— Что решаем? Куда двигаем? — осведомился Тойфель.

— Что решать-то, всё давно уж решено, — проворчал Кастус и рыгнул. Вытер масленые губы. — Двигаем на север, к морю. Ясно же, что не получится иначе. Как пройти, когда кругом войска?

— На севере тоже становится опасно, — потирая подбородок, возразил на это Рейно Моргенштерн. — Если взять корабль, куда девать детей? А тащить их с собой — всякое может случиться. — Предлагаешь бросить их здесь?

— Почему же бросить? — возразил дер Тойфель. — Ладная корчма! Хозяин не простак, но и не сволочь, ради выгоды не станет всякой дрянью заниматься. Да и в конце концов, ведь кто-то может и остаться с ними.

— Но не разделяться ж нам! Да и вообще, Йост всю эту кашу заварил, пусть и расхлёбывает тоже он. Чего с нас взять? Наше дело маленькое. Ведь есть у них хозяин — этот, с куклами, пусть он и остаётся!

— А если солдаты нагрянут?

— Спрячутся... А вы смотрите в оба, жрите сколько хочется, но пейте в меру, особенно ты, Тойфель. А то найдёте на дне монету — и плакала свобода — молоти потом вербовщика...

— Да будет тебе! Не впервой же.

— Именно, что не впервой...

Тут дверь корчмы со стуком распахнулась, и все взоры устремились на неё. Воцарилась тишина.

На пороге стояли двое — белобрысый парень лет двадцати, по одежде и по виду — обыкновенный крестьянин, и девушка в каком-то странном платье, будто наспех сооружённом из подручных тряпок и суровых одеял. Оба выглядели измождёнными, с ног до головы были выпачканы мелом и дорожной пылью. Они стояли и нерешительно оглядывались. Девушка была босой, со сбитыми ногами, смотрела вниз; под ветхой шляпой и намотанным в несколько слоев замызганным платком трудно было понять, какие у неё голова и шея. Волос видно не было, только лицо.

— День добрый, — наконец поздоровался парень и откашлялся.

— Добрый день. — Кабатчик слегка поклонился.

— Здесь можно снять комнату? — нерешительно спросил парнишка и повторил, словно боялся, что его не так поймут: — Комнату... можно снять?

— Отчего ж нельзя. Мо-ожно, — протянул хозяин. — А деньги у вас е-есть?

— Деньги... деньги да... есть. — Парень порылся в кармане и протянул тяжёлый, странной чеканки золотой. — Вот. Кабатчик принял его, покачал на ладони и с удивлением поднял брови.

— Хм! — сказал он. — На эту монету я могу подать вам гентской колбасы, большую круглую яичницу, похлёбку с клёцками и ушки, жаренные в масле. А также пива и вина.

— А комнату?

— И комнату, конечно. Может быть, желаете помыться?

— Да... Хорошо. Да.

Он даже не упомянул про сдачу, хотя следовало бы. Беловолосый парень, казалось, не может оправиться от какого-то удара, потрясения или другого странного события. Он говорил прерывисто, словно выталкивал слова, и с подозрением глядел на каждого сидящего в корчме, но стоило ему встретиться с кем-нибудь взглядом, парень торопливо опускал глаза.

Он осторожно взял свою спутницу за руку и двинулся вперёд, между столов. Народ в корчме по-прежнему молчал — уж больно нелепо выглядела эта парочка. Во всяком случае, вид у них был такой, словно они только что вылезли из-под земли. Женщина шла неловко, как-то семеня, быть может, потому, что была в тягости (теперь, вблизи, это стало заметно). Парень старательно избегал чужих взглядов.

Проходя мимо стола, где сидели Фриц, Карл Барба и Октавия (а также гистрионы во главе с дер Тойфелем и Рейно Моргенштерном), женщина замедлила шаг, подняла голову, посмотрела на них... и тихо охнула, закрыв ладонью рот. Фриц вдруг тоже разглядел её вблизи. И тоже вздрогнул.

— Я... — потрясённо выдохнул он и умолк, увидав в её распахнутых глазах не только изумление, но и мольбу: «Молчи!» В голове сделалось пусто и гулко. Не в силах придумать ничего путного, он торопливо схватил ложку и, шумно чавкая, принялся запихивать в рот еду, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не взглянуть на девушку ещё раз.