Читаем без скачивания Марсианин - Александр Богатырёв

— А они тебя послушают?

— Обязательно! — с удивлением сказал брат.

(Прежде чем знакомить с двойником, «второго» и его семью вкратце ознакомили с теорией параллельных вселенных, от чего он так свободно обращался с терминами типа «Линии Вероятности»).

Гулять даже ночью по городу было для Игоря-первого очень интересно. Второму тоже интересно, так как он наблюдал за весьма живой реакцией первого, что позволяло на привычное посмотреть с совершенно иной стороны. Взглянуть буквально чужими глазами. Для этого он даже специально подначивал первого на постоянные комментарии того, что видит. Тому же этого и надо было. Выговориться увидев что-то необычное, удивительное, кажется детской забавой. Но на самом деле всё гораздо сложнее. Взрослые забывают, что так, проговаривая впечатления, дети осмысляют мир. Игорю-первому, как раз именно это и нужно было для благополучного вживания в новую для него обстановку, для адаптации в новом мире.

Поэтому он шёл по улице города и весьма активно «задирал» репликами и разговорами своего двойника. Чему тот тоже был рад.

Да и собственно посмотреть было на что.

Сам город, каким его видел первый у себя дома, в общих чертах был похож на этот, «коммунистический», как он его называл. Был похож потому, что архитектура и планировка города были вполне «совковых» времён — времён шестидесятых-семидесятых. А тогда ещё и здесь и там, многое из решений бралось из зарубежного опыта. Те же принципы Корбюзье, в постройке домов, которые были превзойдены полностью нашими архитекторами лишь позднее, наложили весьма сильный отпечаток. Хоть и делалось оно весьма по-советски. Масштабнее и рациональнее.

Естественно, что более поздние постройки уже отличались значительно по своему художественному совершенству, от построек шестидесятых-семидесятых. Да и от известных первому по своему городу, построек-новоделов они тоже отличались.

Если в родном ему мире каждый архитектор лепил по заказу дом, то этот дом часто совершенно не сочетался с соседними, вызывая весьма режущий диссонанс. Даже если сам дом, чисто сам по себе, отдельно взятый, выглядел весьма прилично и красиво.

Здесь же, «в коммунистическом мире», застройка была плановая, от чего все дома даже по разные стороны улицы сочетались между собой. Вписывались в окружение.

Эффект это имело ещё тот, что каждая улица имела своё «лицо». Не Хаос вычурности. А именно Лицо. Очень красивое. Неповторимое.

Также в новом мире, что сразу же бросалось в глаза, тупые плакаты, заслонявшие глухие стены домов, отсутствовали. Если во времена «развитого капитализма» были рекламные, то во времена более ранние — агитационные, как помнил «первый» ещё мальчишкой.

Здесь же они были заменены весьма красивыми мозаиками и живописной росписью. Роспись была видна везде, где только можно. Даже тротуары часто пестрели весьма нетривиальными картинами. Выполненными в бетоне и той же мозаикой.

На главной же площади, закрытой для проезда автотранспорта, во всю её ширь развернулась красочная карта Советского Союза. Выполнена она была в виде шестиугольных плит плотно подогнанных друг к другу, каждая из которых несла свой фрагмент общей картины. Такое решение позволяло, в случае износа части изображения просто отреставрировать его. Заменой отдельных плит на новые. Впрочем, как заметил «второй», иногда эти плиты меняли и потому, что на карте появлялись новые города. Такие замены производились каждый год.

Даже этот мелкий факт причины замены плит говорил о многом.

Если в родном мире «первого» правилом было умирание городов, особенно на Севере и в Сибири, когда целые города превращались в призраки, то здесь наоборот — они строились и заселялись людьми.

Если родная страна «первого» неуклонно умирала, то здесь она бурно и стабильно развивалась.

Да и люди здесь значительно отличались от того, что видел постоянно у себя дома «первый». Лица — спокойные и уверенные. Доброжелательные. Часто весёлые.

«Дома» же — мрачные, озабоченные, злые.

Здесь не было бомжей, не было беспризорных, не было алкашей, валяющихся по углам, в переходах метро и просто подземных переходах улиц. Вывели они их что ли?

Также и одеты люди были весьма опрятно, но что сильно отличало от стереотипов, вбиваемых молодёжи в капиталистической россиянии — достаточно разнообразно.

Без вычурности и шизоидности присущей капитализму, но разнообразно в своей функциональности. В одежде здесь прежде всего ценили, — и это было видно в первую очередь, — удобство и красоту. Но не «выпендрёжность».

То же самое относилось и к косметике, причёскам, украшениям.

Не было видно ни одного человека, который бы выглядел как папуас из цирка. Этим людям не нужно было выделываться, подчёркивая что-то внешнее. Здесь ценили не по одёжке. Тут ценились качества внутренние. Личные.

От этого и мода, гораздо более спокойная по форме.

Правда цветов в этой моде было по более. Сказывалась чисто национальная черта — тяга к ярким цветам. Впрочем она тоже объяснима — осень, зима и начало весны, бедны на цветовую гамму. Мы, русские, этот недостаток и компенсируем яркими цветами в одежде. Что, кстати сильно контрастирует с пастельной гаммой тех же французов, которые не страдают от недостатка цветов в течение года. У них просто не бывает таких снегов как у нас и так долго как у нас.

От всего этого у «первого» постоянно голова кружилась. И от обилия новой информации и от того, что в город он ходил как в экзотический парк или музей. Он постоянно вертел по сторонам головой.

Но тут он случайно глянул вверх. Там тоже было на что посмотреть кроме звёзд…

— Красиво! — воскликнул он.

— Да, красиво сделали… — эхом отозвался второй глядя в другую сторону.

— Да я не о том! Вон на небе…, странно, но на самолёты не похоже…

— Так ты об «ожерелье»?

Брат тоже задрал голову к небу. На небе очень ярко сверкая расположились в ряд восемь «звёзд». «Очень ярко» выражалось в том, что эти «звёзды» были похожи на череду ярких ламп. Приглядевшись, правда, можно было заметить, что эти «звёзды» имеют некую форму, от чего всё ожерелье имело вид далеко отстоящих друг от друга толстых чёрточек. Эдакий жирный звёздный пунктир. Мешало приглядеться только их очень яркое сияние.

— Оно, что, так называется?

— Ну да…

— А что это за хрень такая?

— Это… да вот недавно сделали. Орбитальные зеркала на стационаре. Для освещения городов за полярным кругом зимой. От того, что они очень большие, и нам слегка перепадает. Говорят, что лет через пять построят ещё десятка два и тогда для других городов ночное освещение будет.

— Вот это ДААА!

Брат посмотрел на его восторженную физиономию и рассмеялся.

— Чего ржёшь?

— Да вот меня рассмешила твоя реакция. Да и интересно за тобой наблюдать. Мы-то вот к таким «чудесам науки и техники» привычны. Каждый день сталкиваемся. А вот твоя живая реакция… это нечто!

— Привычны?!!

— Ну да. Ведь сами же их и делаем.

— Ты хочешь сказать, что вон те зеркала на орбите и ты делал?

— Ну вот эти-то зеркала делал не я, но предложил сделать их школьник.

— И в каком классе этот школьник учился?

— В пятом.

— Я серьёзно.

— Я серьёзно — в пятом. Конкурсы научно-технического творчества у нас ежегодно проводятся. И очень много народу в них участвует. Потому, что после вот такие результаты случаются — брат указал на расцвеченные сияющим жемчугом небеса.

— Ошалеть! Ведь это сколько тому школьнику теперь поводов гордиться будет?!

— А это мелочи. У нас это как-то само собой разумеется. А вот амеры шалеют не по детски. Ведь такие конкурсы слишком часто дают решения поразительно простые. То, что сами амеры часто делают с помощью суперновейших технологий и прочего большого капитального вложения средств. А тут… как два кирпича!

— А что за прикол про два кирпича?

— А это не прикол, а реальная история. Рассказать?

— Давай!

— Ну вот как-то начали амерские физики делиться с нашими впечатлениями о том, как они атомную бомбу делали. Ну и как обычно в те времена, стали хвастать перед нашими какое у них под это было замечательное финансирование, и как они быстро всё это порешаши. Один из них даже блеснуть решил крутизной американской науки и выдал описание, как они быстро и эффективно решили проблему измерения силы ударной волны и мощности взрыва. Ха! Они думали, что у нас до сих пор примерно и наглаз измеряется. Наивный! Ну вот он и сказанул, что для целей измерения силы ударной волны заказали они какой-то амерской фирмй прибор. Ну они и сделали его за не помню сколько времени, но стоил он мильён долларов за штуку. Наши тут же жутко заинтересовались, и спросили, а сколько раз тот прибор можно было использовать? Сколько испытаний он выдерживал? Ну амеры подвоха не заметили и ляпнули правду — одно испытание. После этого одного измерения, «прибор» превращался в хлам. Наши же со смеху покатились. Ну амеры обиделись, но вопрос таки задали — чего это они так веселятся. Ну наши и объяснили как они на своём полигоне эту проблему решали. И говорят: «берём два кирпича. Ставим их один на другой. Проводим испытание изделия. После него рулеткой измеряем на сколько метров верхний кирпич улетел от нижнего и по простейшей формуле — вот этой (рисуют формулу) — высчитываем и мощность ударной волны, и мощность „изделия“[42]. С некоторых пор этот стиль решения проблем и стиль в науке западники прозвали „русским“»[43].