Читаем без скачивания Открытие медлительности - Стен Надольный

Сэр. Никогда не забывать добавлять «сэр»! Крайне опасно!

Экипаж на корму! Наказания. Шаг вперед, привести приго… При-вес-ти при-го-вор… Это же еще надо выговорить! Привести приговор в исполнение.

Поднять паруса.

К бою готовсь.

Экипаж к бою готов, главное — попытаться удержать все в поле зрения.

Орудие к бою готово, сэр. Выкатить пушку. Зарядить.

Нижняя батарея к бою готова. И обязательно стараться заранее предусмотреть все, что может произойти!

Запишите имя этого матроса, мистер Франклин! Есть, сэр, — имя — записать — быстро!

Стены внизу красного цвета, чтобы кровь — остановить! Нет! Чтобы кровь не бросалась в глаза! Песок на полу, чтобы впитывалась кровь, иначе можно поскользнуться. Без этого не бывает сражений. Ве. — лите им брасовать…

Самое приятное услышать от капитана: «Вы свободны, сэр, можете покинуть палубу».

Паруса: крюйсель, крюйс-брамсель, крюйс-бом - брамсель. Дальше никак не шло. Он мог высчитать угол высоты ночных светил, но это его не спасало. Такого рода сведения тут никому не нужны. Гораздо важнее знать, куда какой канат относится. Где крепится утлегарь? На штаге? Или, наоборот, это штаг крепится на утлегаре? Ванты и фордуны, фалы и шкоты, все эти бесконечные канаты, загадочные и непонятные, как паучья паутина.

Он был мичманом, а это все-таки офицерский чин. Придется зубрить: марсель, брамсель, бом-брамсель…

— Тихо! — раздался сердитый шепот из соседней койки. — Что это за долбежка среди ночи? -

— Ундер-лисель, марса-лисель, брам-лисель, — продолжал Джон.

— Повторяй, повторяй, — отозвался другой голос.

— Блинда-рей, бом-блинда-рей, марса-лисель - спирт, брам-лисель-спирт.

— Ну ладно, повторил, и будет, — пробурчал сосед.

Повторять можно было и не шевеля губами, только

вот язык все равно ворочался, будто сам по себе. Особенно когда он пытался зрительно представить себе, как поднимается в воронье гнездо — от подножия фок-мачты через фор-марс, фор-стень-эзельгофт, фор-брам-брас и обязательно по внешним путенс-вантам, как и положено лихому моряку.

Сможет ли он определить, в чем загвоздка, если что пойдет не так? Сумеет ли он понять, в чем причина, если корабль начнет терять скорость? И что он будет делать, если часть бегучего такелажа окажется поврежденной?

Он старался запомнить все вопросы, которые до сих пор оставались без ответа. Важно было научиться задавать их в нужный момент, а для этого их нужно как следует вбить себе в голову. Вот, например, крюйс-бом-брамсель, он считается парусом особенным. Почему? Они воюют с датчанами. Почему не с французами? Кроме того, ему нужно научиться распознавать еще те вопросы, которые могли быть адресованы лично ему, Джону Франклину. Вопрос: «Ваши обязанности, сэр?» Или: «Как называется ваш корабль, мичман, и как зовут капитана?» Вот завоюют они Копенгаген, сойдут на сушу, а там ведь одни адмиралы. А если сам Нельсон попадется? Корабль его королевского величества «Полифем», сэр. Капитан Лофорд, сэр. Сорок шесть пушек. Честь имею.

Он выучил наизусть целые флотилии слов и батареи ответов, чтобы снарядиться на все случаи жизни. Нужно быть ко всему готовым, будь то слово или действие. На то, чтобы разбираться, у него не будет времени. Вопрос был для него всего-навсего сигналом, что он может, как попугай, выдать без запинки заученные сведения. Тогда никто не мог предъявить ему никаких претензий, ответ проскакивал. Он вполне управлялся! Корабль, ограниченный морем, поддавался изучению и запоминанию. Единственное, что представляло непреодолимую трудность, — бег. Быстро бегать он не умел. А ведь из этого и складывался весь день: носиться, передавать приказы с палубы на палубу — узкие трапы, узкие проходы! Он запомнил все переходы и даже зарисовал их, а потом повторял каждую ночь целых две недели кряду. Теперь ноги сами собою несли его вперед, и все было хорошо, если только кто-нибудь не попадался навстречу. Тогда беда, но делать нечего, он все равно продолжал свой путь, шел напролом, соответствующее извинение всегда было наготове. Очень скоро остальные члены команды усвоили, что лучше пропускать его и не попадаться ему на пути. Офицеры не любят учиться.

— Вы должны себе представить это так, — сказал он три дня назад, с трудом подбирая слова, пятому лейтенанту, который даже выслушал его, что объяснялось, очевидно, изрядной порцией рома, принятой до того. — У каждого судна есть своя предельная скорость, которую оно не в состоянии превысить, независимо от того, какой дует ветер и какие поставлены паруса. То же самое относится и ко мне.

— Сэр. Прошу обращаться ко мне по форме, — ответил лейтенант с известной долей благодушия.

Пускаться в объяснения было небезопасно, за ними частенько следовали приказы. На второй день он сказал одному лейтенанту, что его глаз воспринимает всякое слишком быстрое движение как тонкую черту, прорисованную в пространстве.

— Отправляйтесь-ка наверх, в воронье гнездо, мистер Франклин! И сделайте так, чтобы я тоже увидел тонкую черту, прорисованную в пространстве.

Теперь он уже все-таки хоть как-то приноровился. Довольный, Джон вытянулся в койке. Морская наука вполне поддается изучению и запоминанию. То, с чем не могли справиться его глаза и уши, доделывала ночью голова. Дисциплина вымуштрованного ума восполняла медлительность.

Оставалось только разобраться с морским сражением. Как оно выглядит, Джон не представлял. Полный решимости, он заснул.

Эскадра благополучно миновала пролив. Скоро уже будет Копенгаген.

— Мы им покажем! — сказал достопочтенный господин с вытянутым черепом. Джон хорошо понял каждое слово, потому что господин произнес эту фразу несколько раз. В какой-то момент господин обратился непосредственно к Джону: — Займитесь командой! Нужно поднять боевой дух людей!

Потом были какие-то сложности с грот-марселем, в результате чего произошла задержка. Именно тогда было сказано еще одно важное предложение:

— Что подумает Нельсон?

Обе важные фразы Джон взял себе на заметку для ночных упражнений, в течение дня к ним прибавилось еще несколько сложных слов: шкимушгар, кренгельс-строп, путенс-вант-юферс, бакштаг-краг. Он заранее составил вопрос, который задал потом после вечернего рома. В ответ он услышал, что датчане уже несколько недель кряду занимаются усилением береговых укреплений Копенгагена и вроружают свои корабли.

— Или ты полагаешь, что они сидят сложа руки и ждут, когда мы появимся, чтобы принять участие в заседании городского совета?

Джон не сразу понял смысл ответа, но не смутился. Он знал, как с этим управляться. Если ответ имеет форму вопроса и сопровождается повышением тона в конце, он автоматически вставлял: «Разумеется, нет», что вполне устраивало собеседника, который обыкновенно на этом и успокаивался.

К вечеру они прибыли на место. Ночью или ранним утром будет произведена атака на датские корабли и батареи. Вполне возможно, что сегодня появится Нельсон, чтобы все осмотреть. И что он подумает?! Остаток дня прошел в суете, с криками, сбивающимся дыханием, гудящими ногами, но без страха и гнева. У Джона было полное ощущение, что он нисколько не выбивается из общего ритма, ибо он всегда заранее знал, что может произойти в следующий момент. Если нужно отвечать — «да» или «нет», получил приказ — беги либо вверх, либо вниз, человек на пути — либо сэр, либо не сэр, только вот головою он все время задевал какую-нибудь снасть. Он вполне удовлетворительно справлялся со всем. Появилось еще одно сложное новое слово, которое предстояло выучить: Трекронер. Это самая мощная береговая батарея Копенгагена. Когда она вступит, тогда и начнется битва.

Нельсон так и не появился. Орудия на нижней палубе были готовы к бою, огонь в печке потушен, песок насыпан, и все расставлены по местам в соответствии с предназначенной им ролью. Матрос, стоявший у самой пушки, отчего-то все время скалил зубы. Бомбардир рассматривал свои ногти, ритмично сжимая и разжимая при этом пальцы. На средней палубе раздался чей-то крик:

— Знамение!

Все головы повернулись к тому, кто кричал. Он показывал назад, но там ничего не было видно. Никто не сказал ни слова.

Многие из тех, кто уже побывал в сражениях, с напряжением ждали начала битвы: кто-то нервничал, кто-то замер в оцепенении. Джон наслаждался. Это был один из редких моментов, который безраздельно принадлежал ему, ибо он мог позволить себе не обращать внимания на быстрые движения и звуки и полностью отдаться происходящим вокруг него изменениям, которые, в силу своей неспешности, оставались почти недоступными восприятию других людей. В то время как остальные жили уже занимающимся днем и пушками Трекронера, он с упоением созерцал движение луны и еле уловимые перекаты облаков на почти что безветренном ночном небосклоне. Неотрывно смотрел он сквозь пушечный порт вдаль. Он дышал полной грудью и чувствовал себя частью моря. Перед его внутренним взором проходили картины прошлого, они тянулись тихой чередой, плавно и медленно, медленнее, чем обыкновенно двигался он сам. Вот показалось семейство мачт, они прижались тесно друг к другу, а за ними — Лондон. Там, где корабли собираются вместе и спокойно стоят, никуда не спеша, — там всегда есть поблизости город. Сотни тросов, канатов, веревок закрывают собою небо растянувшимся полосатым облаком, закрывающим собою все постройки на набережной. На Лондонском мосту — толчея, здесь столпились дома, только и мечтающие о том, чтобы непременно оказаться в воде, и кажется, будто они уже изготовились к прыжку, но в последний момент отчего-то замешкались. Некоторые же храбрецы все-таки решались, и стоило отвернуться, как кто-нибудь из них обязательно срывался вниз. У этих лондонских домов совсем другие лица, чем у него в деревне. Напыщенные, неприветливые, подчас чванливые, а иногда и просто мертвые. А еще он видел, как горели доки, и даму, которая подъехала к магазину и потребовала, чтобы ей подносили платья прямо к карете, потому что ей не хотелось выходить, она боялась испачкать себе туфли. В лавке полно было других покупателей, но продавец невозмутимо стоял подле кареты, вежливо и любезно отвечая на все вопросы клиентки. Он был таким спокойным, что Джон его тут же записал себе в союзники, хотя в глубине души и подозревал — этот человек скорее из породы быстрых. Его терпение было особого рода, терпение торговца, — приятное, но по природе своей совсем чужое.