Читаем без скачивания Американская пустыня - Персиваль Эверетт

– Это все ты виноват, – сказала Этель.

Тед спорить не стал.

На рассвете, пока Глория и дети, как ни поразительно, еще спали, Тед принял душ. На лужайке и на улице перед домом кишмя кишели люди. Фотографы и кинооператоры толпились вокруг, курили, указывали на дом. Репортеры, по колено в утренней росе, передавали свои впечатления от дома, от квартала в целом, от сложившейся ситуации. Тед не только воображал себе репортажи, исторгаемые ртами, что зияли в середке нереальных лиц, но с помощью новообретенного слуха улавливал каждое слово. Полиция отгородила дом веревкой; во дворе перед домом дежурили трое охранников. Вниз, кутаясь в халат, сошла Глория – и тоже поглядела в окно.

– Ну и надолго они тут? – спросила она.

– Не знаю, – отозвался Тед. – Дети еще спят?

– Ага. – Глория вздохнула. – Напрочь вырубились. Держу пари, ты тоже устал. Ты ведь так и не ложился?

Тед кивнул.

– Я не чувствую усталости. – Он с улыбкой глянул на Глорию. – Парень с тринадцатого канала вбил себе в голову, что мы – пришельцы. Нет, в эфир он этого не передавал, это он гримеру шепнул.

– Ах, значит, пришельцы?

– Ага, и вряд ли он имел в виду, что из Гватемалы, – отозвался Тед. – Сегодня утром вроде бы та врачиха собиралась заглянуть. Может, хоть она чего-нибудь объяснит.

– Ты правда в это веришь? – спросила Глория.

– Ну, вообще-то нет.

Доктор Тиммонз и впрямь явилась, как обещала, однако у желтой ленты путь ей преградил полицейский. Тед услышал, как те препираются, и попросил Глорию сходить за гостьей. Глория оделась и вышла: все камеры тут же нацелились на нее, защелкали, завращались, застрекотали; репортеры наперебой выкрикивали вопросы, но она, не оглядываясь, шла прямиком к доктору. Тед гордился ею: какая она сильная!

Глория вернулась в дом вместе с Тиммонз и ее ассистентом, приземистым толстячком с блокнотом в руке.

Тиммонз вошла в прихожую, увидела Теда, остановилась – и судорожно сглотнула.

– Здравствуйте, мистер Стрит, – проговорила она.

Тед пожал ей руку, гадая, почувствует ли гостья, как холодны его пальцы. Вот Глория прошлой ночью явно ничего такого не ощущала.

– Здравствуйте, доктор Тиммонз. Я рад, что вы пришли.

– Спасибо, что согласились меня принять, – отозвалась она. – Сейчас вам, должно быть, нелегко приходится. Представляю, как вы от всего этого устали.

– Прямо до смерти, – отозвался Тед, наблюдая, как доктор Тиммонз пытается решить про себя, стоит тут рассмеяться или нет. – Да я на такие вещи не реагирую. Я надеюсь, вы нам поможете понять, что же все-таки произошло.

– Постараюсь, – заверила Тиммонз. – О, а это мой ассистент, Ричард Лилфаман.

– Приятно познакомиться, – сказал Тед.

Лилфаман приветственно кивнул Теду и Глории.

– Где бы нам присесть? – спросила Тиммонз.

– Пойдемте в столовую, – предложил Тед. – А как насчет выпить по чашечке кофе? Или, может, чайку?

– Кофе – это замечательно, – сказала Тиммонз.

– Кофе, будьте добры, – сказал Лилфаман.

Тиммонз уселась за стол рядом с Тедом, Лилфаман устроился напротив и приготовился записывать. Доктор достала стетоскоп.

– Вы не могли бы слегка расстегнуться?

Тед послушно расстегнул голубую хлопчатобумажную рубашку и вполоборота повернулся к доктору.

– Расслабьтесь, – попросила она.

Тиммонз приставила стетоскоп к его груди, подвигала туда-сюда, обернулась к Лилфаману.

– Никаких звуков.

– Да я бы вам и сам сказал то же самое, – отозвался Тед.

Тиммонз послушала еще.

– Вообще ничего, – подтвердила она. И достала из чемоданчика тонометр. – Попробуем… или смысла нет?

– Не знаю.

– Ну, посмотрим. – Она застегнула манжету на руке Теда и принялась накачивать воздух.

Глория принесла кофе, поставила поднос на стол и вновь ушла в кухню.

– Сама не понимаю, зачем я это делаю, – пожаловалась Тиммонз. – Я вообще пульса не нащупываю. – Она перестала жать на грушу и прислушалась, одновременно следя за манометром. – Кровяное давление отсутствует, – сообщила она Лилфаману. Тот послушно записал.

Тед поднял глаза: в лице Тиммонз отражался страх. И сердце колотилось в груди – Тед слышал каждый удар, – колотилось вовсю, вот разве что чуть менее учащенно, чем у Лилфамана. И губа чуть заметно подергивалась. Тед ужасно сочувствовал бедняге.

– А что теперь? – спросил он.

– На самом деле здесь я ничего больше не могу сказать, – вздохнула Тиммонз. – Мне нужно выяснить, имеет ли место мозговая деятельность.

– То, что я с вами сейчас разговариваю, не считается? – предположил Тед.

– Как ни смешно, нет, – сказала она. – Важно, что покажет электроэнцефалограмма.

– Могу поручиться, что мозговая деятельность наличествует, – заверил Тед. – У вас есть хоть какие-нибудь теории?

– Никаких. Даже если допустить, что в морге вам пришили голову, каким-то непостижимым образом воссоединив все нервы, это все равно не объясняет того факта, что сердце не закачивает кровь в мозг. Для того чтобы клетки функционировали, им необходим кислород.

– Выходит, что нет, – отозвался Тед.

– Возможно, на самом-то деле мы ровным счетом ничего не понимаем в жизнедеятельности клеток, – развела руками она. – Возможно, клеткам вовсе не нужно все то, в чем они, на наш взгляд, нуждаются. Не знаю.

Глория стояла в дверях – смотрела и слушала.

– Похоже, я действительно мертв, – сообщил Тед жене.

– Со всей очевидностью вы не мертвы, мистер Стрит, – возразил Тиммонз.

– Тогда что же со мной такое?

Лилфаман отложил карандаш. И высоким скрипучим голосом подсказал:

– Древние греки и римляне, а также и фракийцы обычно выжидали от трех дней и более, чтобы начался процесс разложения, прежде чем приступить к погребению. Просто на всякий случай: а вдруг покойник еще жив. Кроме того, римляне звали умершего по имени и для вящей уверенности даже отрубали ему палец, проверяя, не пойдет ли кровь.

– Когда я говорю, я дышу, – сообщил Тед. – Это что-нибудь да значит?

Тиммонз пожала плечами.

– Но дышать мне не обязательно. Ну, то есть если я не разговариваю, то могу сидеть часами, вообще не дыша. Могу встать и пересечь комнату, опять-таки не дыша. Мне позарез нужно знать, что происходит.

– Очень жаль, – промолвила доктор Тиммонз.

Тед наблюдал, как она укладывает вещи обратно в чемоданчик.

– Вот и мне очень жаль, – сказал он. – Я так понимаю, с поисками ответа вы уже покончили?

– Мне бы хотелось пригласить вас приехать в больницу, на анализы, но, боюсь, что результаты я знаю заранее. Анализы покажут, что вы, безусловно, мертвы.

– И тут я что-нибудь ляпну – и все испорчу, – докончил Тед.

Тиммонз коротко рассмеялась.

– Ну, вроде того.

Глория шагнула к столу, встала за Тедом, положила руки ему на плечи.

– Вы верующая? – спросил Тед у доктора.

– Нет, – помолчав, призналась она.

– Вот и я нет, – вздохнул Тед. – И никогда не был.

Тед наблюдал в окно гостиной, как на Тиммонз и Лилфамана, едва те вышли за ограждение, набросились репортеры с кинокамерами. Доктора Тиммонз эта орда не на шутку испугала, Лилфаман доблестно попытался защитить свою начальницу. Потом их взяли в кольцо – и вопросы стали бить в цель.

– Вы – друг семьи?

– Вы – врач? Это ведь врачебный чемоданчик, правильно?

– Что вам удалось установить? Вам позволили осмотреть мистера Стрита?

– Находится ли мистер Стрит в добром здравии?

Потрясенная Тиммонз издавала невнятные звуки. Лилфаман выступил вперед, заслонив ее собою.

– У доктора Тиммонз на данный момент нет комментариев. – Он снова попытался увести свою спутницу, хоть напролом сквозь толпу, хоть в обход.

– Доктор Тиммонз, а кто вы по специальности?

– Вот именно, а что вы, собственно, за доктор?

– Как так может быть, что мистер Стрит все еще жив?

– Это все жульничество, да?

И тут, верно, дойдя до точки, Тиммонз выпалила:

– Мистер Смит мертв – и все-таки жив. Сердце у него не бьется, но мозг функционирует. Я этого не понимаю. Мне вам ответить нечего. Он, как мне кажется, напуган. Я тоже напугана. – Голос у нее словно потек вспять. – Может, нам всем не худо бы испугаться.

Глава 4

Доктор ушла; съемочные группы беспорядочной толпой осаждали автоматы, покупая завернутые в бумагу сандвичи и баночки с газировкой. Тед посмотрел на все это в окно и решил, что сидеть в собственном доме словно в клетке – участь не самая отрадная и завидная; во всяком случае, ему это не по душе. Так что он позвал Глорию и детей, заставил их умыться и переодеться в свежее и сообщил, что они идут лично разбираться со всей этой ерундой.

Глорию такая мысль явно ужаснула, она уронила руки, и ладони ее беспомощно затрепыхались по бокам; однако сейчас она более чем когда-либо верила в мужа, полагалась на его здравый смысл – и не скрывала этого. Но вот Эмили – Эмили уставилась на отца широко открытыми глазами, в которых читалось не столько удивление, сколько ярость и гнев, яростный гнев, что, наконец, выплеснулся наружу: истерически завизжав, девочка опрометью бросилась вверх по лестнице к себе в спальню.