Читаем без скачивания След Альбатроса (Танцы со змеями - 1) - Игорь Христофоров

- От имьени мойей страны привьетствую вас, - ответил с кормы яхты смуглый толстяк, одетый в одни-единственные зеленые плавки, которые были к тому же почти не видны из-за нависающего на них живота с огромным пупом, который толстым лимоном довершал далеко не культуристскую композицию. После тщательно выжеванной фразы толстяк натянул на отполированную лысину кепочку с чуть ли не метровым козырьком и показал освободившейся рукой на зелено-бело-красный флаг на мачте.

- А-а, итальяшки! - раздвинул синюю толпу животом Бурыга и стал в паре метров от Анфимова. - Феличита, Сан-Ремо, мафия, - протараторил все, что знал об Италии, и погромче крикнул: - Перестройка, дружба, мир!

- О, да-да - перестройка! - обрадовался Бурыге толстяк, словно знал его тысячу лет.

А где-то в утробе яхты кто-то довольно опытный подрабатывал и подрабатывал рулями, и успел за эти минуты сблизить борта почти вплотную.

- Пьяче! Пьяче мольто! - обвел рукою "Альбатрос" толстяк. - Нравьится.

- Да, теперь друзья, - обернулся Бурыга к оживившимся, радующимся хоть такому отвлечению от нудных будней матросам и с ностальгией в голосе пояснил: - А раньше гоняли их, натовцев, по средиземке - только пыль стояла!

Анфимову не нравилось все. Не нравилось это подчеркнуто незаметное сближение. Не нравился толстяк с обвисшей нижней губой и по-женски безволосой грудью. Не нравилось, что вообще никого, кроме него, не было на довольно мощной, метров в тридцать длиной, яхте. Не нравилось... Ан нет, вон кто-то выглянул с ходовой рубки. Смуглое, закопченное лицо, черные очки, кепи с таким же чудовищным козырьком и какая-то черная наклейка на лбу - как у индианок.

- Вы опасно сблизились! Прошу отойти на кабельтов! - выместил свое поганое настроение на итальянце Анфимов.

Толстяк вздрогнул и, поняв, что вот этот невысокий рыжий человек с изможденным, пепельно-серым лицом и есть главный на военном борту, взвизгнул:

- От имьени сольнечный Итальии ми угощщаем вас лючшим вином! Анна! Прэсто*!

Снизу, из белоснежного нутра яхты вынырнула такая же белоснежная, кажется, совсем не тронутая солнцем обнаженная девушка. Ее светло-соломенные, вовсе не итальянские волосы, ее нежная розовая кожа, высокая грудь с собравшимися, тянущимися вперед бурыми сосками, ее стройные ноги в таких же белоснежных, как яхта, туфлях делали ее какой-то неземной, сошедшей с неба. И даже два десятка стаканов, до половины наполненных красным искристым вином, на белом пластиковом подносе в ее руках ни грамма не добавляли ничего земного к ее стройной, божественной фигуре. Наверное, примерно так же из пены морской возникала Афродита.

Она шагнула строго по направлению, которое указал толстяк и, передав поднос из рук в руки Анфимову, искусственно, бесчувственно улыбнулась губатым, ярко накрашенным ртом и заученно присовокупила:

- Сэрвитэви!**

Онемевшая синяя стена, не мигая сотней глаз с лишком, проводила ее в спину, радостно вспыхнула, когда она, обернувшись, не ушла, а начала прощально махать морякам, показав тщательно выбритую розовую подмышку. Стена не заметила, наверное, вспухшего за кормой яхты буруна, не заметила, что белый борт поплыл чуть вбок, потом вперед, еще, еще. Стена не видела удаляющейся яхты, она видела лишь все уменьшающуюся и уменьшающуюся обнаженную фигуру, пока она не истаяла айсбергом в дали, в злой синей дали, проглотившей чудо.

И только Анфимов не смотрел на нее. Его взгляд вообще был слепым, остекленело невидящим, впившимся в пенный след яхты, таящий, рассасывающийся у борта "Альбатроса". В эти минуты оцепенения ему до боли, до слез, до бессмысленной пустоты в голове, до надрыва, как будто он сейчас потерял родного сына, стало жаль пропавшего Майгатова. Руки безвольно ослабли, сдались под тяжестью подноса, и стаканы, сдвигая и со звоном толкая друг друга, заскользили по наклонившемуся пластику и красными камнями полетели вниз.

*Прэсто ( итал.) - Быстро. **Сэрвитэви ( итал.) - Угощайтесь.

3

Иллюминатор занавесило ночной тьмой. Резко, словно задернули штору. Кто-то протопал вдоль двери. "Стережет, гоблин!" - мысленно отозвался на шаги Майгатов и подумал, что и вправду грузин-охранник похож на гоблина из тех мультиков, что гнали по телевизору из Москвы. Одно было непонятно - что появилось раньше на необъятных просторах СНГ: эти люди-шкафы с узкими лбами и вечной жвачкой за щекой или гоблины из мультиков, которые одним своим видом породили тысячи подобных им близнецов. В Севастополе они так же, как, наверное, в Москве, Сызрани или Хабаровске, ездили на недоступных Майгатову и любому другому честному офицеру иномарках, носили пиджаки табачного или красного цвета, стриглись под матросов-первогодков и, вроде бы ничего не делая, жили так, словно нашли волшебный горшок, из которого - сколько денег ни бери - никогда не опустеет. И чем дольше шли мультики о гоблинах, тем больше и больше становилось людей-гоблинов. Уже не скрывали, как в первые робкие дни своего появления на свет, что они - новые хозяева жизни. Не скрывали уже до того, что начали тихо отстреливать, взрывать и отравлять друг друга, потому что чем меньше оставалось "хозяев", тем больше оставалось власти для уцелевших. Они придумали термин "эта страна", придумали банки, рэкет, казино и круизы, они придумали "реформы", и решили, что если на красное сказать "белое", то оно побелеет только потому, что это ОНИ сказали. Наверное, они не знали, что на земле нет ничего нового, а если что-то появилось, то, значит, где-то когда-то уже было. Они не знали, что выбор будущего - это всего лишь выбор из прошлого, и плохое, выбранное, выхваченное оттуда, из канувших в лета веков, в будущем не станет хорошим, а будет еще более плохим.

Майгатов не хотел стать гоблином. Но он не хотел стать и слугой гоблина. Он не хотел служить гоблинам. Ни здесь, ни в Севастополе. Он хотел уйти, вырваться из этого нового мира, который гибельной воронкой вкручивал и вкручивал в себя все новых и новых людей. Но он не знал, сумеет ли, окажется ли сильнее этой бешеной круговерти. А, может, все от того, что не пришло еще его время, не пришло.

Время? А сколько сейчас? Десять вечера, одиннадцать? Он поискал ослепшими от тьмы глазами иллюминатор. Стена, черная стена вокруг. Такое ощущение, что и нет вовсе этого трюма, а весь мир стал одной сплошной тьмой.

Печально проурчал живот. "Сволочи, они что думают: я на одной фасоли неделю жить буду? И воды, как жутко хочется воды! Небось, ждут, что в дверь постучу, попрошу? Не дождетесь, гоблины!"

И все-таки: сколько же времени? Тронул пальцами запястье левой руки оно было пустым. Сняли эти бандюги? Но тогда уж точно бы признали офицером. Ах да, вспомнил: механик же взял их себе, чтобы вставить новое стекло взамен треснутого. А тут сухогруз подвернулся на их голову. Так и не вернул часы.

Сложил руки крест-накрест на голой груди, пальцами подмышки. А, может, все-таки постучать? И потом ахнуть этого грузина пайолиной по черепу. А если еще один охранник есть? Тогда точно не увидать ему никогда "Альбатроса".

"Альбатроса"? Что у них там сейчас? Вечерний чай? Поверка? Или уже легли спать? И что там, на борту, думают о его исчезновении? А что думают? Кто хорошо о нем думал, те и сейчас в душе не предадут, кто плохо - тот таким и останется. А большинству - морякам особенно - так вообще наплевать. Ну нету и нету!

Двинул занемевшей от долгого сидения ногой и что-то толкнул. Рука проворно метнулась на катящийся звук - фу ты, это ж фонарик. За день бесконечных раздумий и пытки жаждой он просто забыл о нем. А что там еще было? Щелкнул тумблером и, по-кротовьи болезненно сощурив глаза, разглядел: бумага и ручка. Схему им, падлам, рисуй! Вот полоумные! Атаковать они, что ли, решили? От этой мысли похолодело у сердца. Атаковать? Но ведь тогда... Точно: тогда его подставят как предателя. Даже если он им схему не нарисует. Но зачем им сдался военный корабль? Шизанутые, что ли? Судя по харе, что с ним говорила, не похоже. Господи, что же делать? Как предупредить своих?

Луч побежал по ржавым балкам, переборкам и оборванным кабелям трюма. Румпельное, точно -- румпельное отделение. Значит, он заключен в кормовой части судна. Внизу, под съемными щитами пайол, - трюма: кабеля, цистерны, трубы. Явно там все порушено, разворовано, может, даже переборки снесены. Проверить?

Тихо, даже перестав дышать, снял один лист пайол, переложил его к борту, второй, третий. Посветил вниз: зеленая, болотная жижа воды. Кажется, еще немного - и оттуда вылезет если не голова крокодила, то пупыристая жабья башка - точно. Положил на стальной брус сложенный вчетверо лист бумаги, ручку, набрал полные легкие воздуха, словно и вправду нужно было нырять, а не опускаться всего лишь где-то по пояс в мутную жижу, и сполз по ржавой балке. Минуту постоял: тепло, но противно. Вода - чуть ниже пояса, но, когда нагнулся под неснятыми пайолинами, коснулась уже и груди.

Луч вел за собой. Руки, ноги, тело - все превратилось в продолжение этого луча. Словно бы луч первым хотел попасть на свободу, а уж потом, за ним - Майгатов.