Читаем без скачивания След Альбатроса (Танцы со змеями - 1) - Игорь Христофоров

Майгатов радостно пожал его вялые кисти, снял брюки, прикрыл ими голову и плечи, и зашагал, насколько позволяли сандалии, ставшие почему-то такими тяжелыми, по красной, утрамбованой в бугристый асфальт, земле строго по направлению негритянского пальца...

Он шел час, второй... И солнце шло, ползло по раскаленному добела небу тоже час, второй. А, может, и больше. Ведь у него не было часов, и только по злому мучителю-солнцу он мог определить, что время текло, убегало, возможно, приближая его к цели. Негр так и оставался единственным встреченным им человеком, и, был момент, Майгатову даже до испуга явно показалось, что он один на всей планете, а сама планета сузилась до этой странной и страшной земли цвета крови, над которой все выше и выше вздымалось такое же кроваво-красное солнце. Но потом он увидел настил из пальмовых листьев, на котором сушились просоленные маленькие рыбки, и даже попробовал одну, но она показалась настолько горькой и сушащей рот, что, наверное, с одной такой местной "таранькой" можно было выпить три литра пива. Потом встретилась пальма, но такая сухая, безжизненная, что, скорее всего, и тени-то у нее никогда не существовало. Кожа на левой ноге, особенно сбоку, куда сильнее всего били лучи, болезненно покраснела, пощипывала, а он все шел и шел упрямо, вдоль берега, по красной пустыне.

"Ожог, ох какой будет ожог! Маслом бы смазать. И воды. Как хочется воды! Боже, уже и голова гудеть начинает. Как комар у уха зудит. Где же город? Где? Комар?" - Майгатов обернулся и сразу понял, что не в голове дело: нудным комаром зудел мотор на желтой надувной лодке, в которой с моря приближались к берегу люди. Кажется, двое. Сначала он чуть не задохнулся от радости, но ноги... ноги почему-то стали, не хотели вести его навстречу этим людям в моторке. Что же не понравилось? То, что там - двое? Или пустота берега, на котором больше не было людей, кроме Майгатова? Нет, не понравилось другое: явная нацеленность лодки к нему, явное небезразличие к его одинокой фигуре. И ноги бросили его от берега, в глубину пустыни.

Обернулся - еще плывут. Хэк, хэк, хэк! А теперь? Все, вытащили лодку на берег, бросились за ним. Один худой, среднего роста. Второй - на две головы выше и в три раза шире. Сосо! Он узнал его даже с километрового расстояния. Это - конец. Он бежал, с ужасом ощущая, как тяжелеют, становятся чужими ноги, как магнитом тянет к себе земля. Хэк, хэк, хэк! Все, легкие сгорели, расплавились внутри. Мир темнел, сгущал солнечные сумерки в глазах.Но остановиться - значит, сдаться. А он никогда не сдавался. Нет, был один бой, еще на первом курсе училища. Глубокий нокаут. Испуганное лицо судьи. Вода из ведра, которой окатили голову с такой яростью, словно только одна она могла помочь ему прийти в себя. Да, тогда он проиграл, но не сдался. А это разные вещи. Через год с лишним он снова встретился с тем парнем. Нет, он не смог ответить "любезностью на любезность": нокаута не было, но по очкам он все-таки выиграл. И больше уже никогда на ринге... Ггух! Метнулась навстречу, каменной стеной ударила по лицу земля. Он упал, споткнувшись о какой-то холмик. Сандалия отлетела в сторону. Черная сандалия на качающейся за пленкой мути грязно-красной земле. Майгатов сел, опять обул ее, обернулся.Что сзади? Выросли, увеличились фигуры, побурели. Почему - побурели?

Майгатов вскочил, несмотря на пронзившую левую ногу боль, и вот теперь, кажется, ему по-настоящему стало страшно: небо сзади его преследователей на глазах наливалось кровью, шум, странный шум, который еще мгновение назад казался шумом ветра в ушах, усиливался, как будто тысячи гадюк одновременно начинали шипеть, и каждая из них пыталась сделать это громче, чем другие. А преследователи все бежали и бежали, и уже сквозь шум до слуха долетали обрывки голосов. И хоть страх от их вида был слабее страха от непонятно краснеющего неба, Майгатов пробежал еще сотню метров, оглянулся и увидел, как невидимый великан сбил невидимой ладонью сначала коротышку, потом криво, некрасиво завалившегося на бок грузина, придавил их к земле.

Голову разом, одним рывком вдруг стянуло стальным обручем. Что-то петардой хлопнуло в ушах, и он оглох. Рот открылся с неслышным "ма-а-а-а!", а глаза, уставшие от красного цвета пустыни, солнца, ожога, а теперь еще и неба, глаза разглядели такой же, как и встреченый с час назад, навес из пальмовых листьев, усеянный тощими, твердыми рыбками. Он нырнул к навесу, содрал жесткие, похожие на фанерки, листья, укрыл ими, насколько мог, голову и тело, лег, как учили на занятиях по противоядерной подготовке, головой к надвигающейся красноте и приготовился умирать.

Сверху ударило, сорвало один лист, но остальные удержались эдакой кольчугой, и по ним щелчками, потом все чаще и чаще застучал песок. Он бил долгим, кажется, никогда не готовым закончиться дождем, а Майгатова, воющего от раздавливающей голову боли, рвало и рвало на твердую, красную землю. Рвало, как в восьмибалльный шторм, когда вроде бы все внутренности норовят вылезть через глотку, освободиться от сдавливающих их обручами ребер, рвало, пока не прокололо острой иглой боли желудок. Но, странно, после этого боль в голове стала стихать. Словно кто-то ослабил обруч, отвинтил пару болтов, потом сыпанул последней горстью песка и стих. И тогда страх перед преследователями вернулся. Он стал сильнее страха перед стихией и заставил Майгатова сбросить с головы отяжелевшие, присыпанные песком листья.

Все вокруг изменилось. Море из синего, аквамаринового стало грязно-серым, в белой, вытянутой слизи бурунов на волнах. Пустыня из красной превратилась в желто-коричневую. А стена песка, принесенная самумом* из глубин Аравии, удалялась на юг.

Его преследователей не было видно. Неужели ветер поднял с собой центнер с лишком грузинского тела? И этого - второго, полегче? И лодку с мотором? А вон что-то едко-желтое торчит из-под песка...

Майгатов прихромал к этому яркому цветовому пятну, стараясь еле наступать на левую ногу. Да, лодка, но сдутая. Тряпица из бесполезной резины с погнутым от удара бесполезным куском металла, который еще полчаса назад был мотором. Песок, бесконечный песок до самого горизонта: на водорослях, на исчезнувшей под ним красной

------

*Самум ( араб. - "знойный ветер") - местное название сухих

горячих ветров в пустынях Северной Африки и Аравийского

полуострова.

земле, на редких холмиках. Холмиках?.. Вон те два, метрах в

сорока, были скорее похожи на могильные, чем на пустынные.

Он копнул первый из них и вздрогнул от выехавшей из песка, поползшей вниз фиолетово-синей руке. На худой кисти кривыми буквами татуировки надпись - "Косяк". Майгатов по-собачьему быстро заработал руками. Плечо, затылок, ухо, залитое кровью ухо. Рванул за плечо, вытянул из песка голову с остекленевшими глазами, с набитым песком ртом. Тронул артерию на шее все, отжил свое Косяк.

Жалость горечью кольнула горло Майгатову. Еще полчаса назад он мог бы радоваться тому, что произошло, но сейчас ему стало нестерпимо жаль этого худенького парня с вытатуированными зэковскими перстнями на пальцах, с кадыкастой ребячьей шеей, со смешными, оттопыреными блюдцами ушей. Неужели он для того и родился на свет, чтобы сидеть по грязным следственным изоляторам, колониям, чтобы красть, убивать, страшным шлейфом оставлять после себя на земле горе, слезы и отчаяние? Или родился он совсем для другого, да вот со временем рождения не подгадал, и подхватило его, завертело в своем черном вихре наше время, время, где живут лучше всех и слаще всех те, кого раньше так презирали: воры, убийцы и взяточники.

Второй холм хранил в себе такую же явно кладбищенскую тайну. Руки уже не спешили. Первой показалась широченная - чуть ли не в метр - спина в вареной джинсухе, потом руки, обхватившие стриженый затылок, а уже потом сама голова. С усилием перевернул тушу на спину и непроизвольно вздрогнул от хрипа, сразу обозначившего на вогнутом, луноподобном лице узкие жесткие губы. Жив! Этот амбал, видимо, случайно создавший руками воздушную подушку у лица, уцелел.

Взгляд Майгатова метнулся по джинсовой рубашке грузина и замер на поясе. На сером кожаном ремне чернела кобура и правильной восьмерочкой лежали на брюхе желтые-желтые - ну как из золота - наручники с крошечным ключиком сбоку.

Пальцы, эти непослушные пальцы, казалось, целую минуту отстегивали кнопку кобуры и вытягивали горячий, как только что сгоревшая котлета, и такой же смоляно-черный пистолет. И еще одна минута ушла на наручники. Он подержал их скользкую сталь на ладони и вдруг резко, с лету, как показывали в американских видушках-боевиках, защелкнул на запястье грузина. "Надо же подошли," - не веря глазам, поймал первую мысль, а тело Сосо уже тряслось, дергалось в бешеном кашле. Майгатов подтянул тяжеленное бревно его руки к трупу компаньона и защелкнул второе кольцо наручников над надписью "Косяк".

Кашель перешел в рвоту. Грузин сел, распахнув маленькие черные глаза, похожие на близко, некрасиво пришитые к переносице пуговицы, и, вволю нахаркавшись, наконец, заметил стоявшего рядом Майгатова.