Читаем без скачивания Жернова. 1918–1953. Книга вторая. Москва – Берлин – Березники - Виктор Мануйлов

"Тоже мне – психолог от теологии", – запоздало укорил Сталин толстого и неряшливого настоятеля, умершего год спустя.

Воспоминание, как и сравнение Бухарина с собой, желторотым, внутренне развеселило Сталина. И все-таки, нечего бога гневить, семинария в смысле человеческой психологии и улавливания человеческих душ дала ему многое. И Сосо Джугашвили оценил это, едва вступив во взрослую жизнь.

Еще пару раз пыхнув дымом, Сталин заговорил так, будто разговор длится уже давно и лишь замер на минуту:

– Перевод крестьянских хозяйств на колхозно-совхозные рельсы – не блажь товарища Сталина, а историческая необходимость. Я уже говорил, что в дореволюционной России семьдесят процентов товарного хлеба давали крупные помещичьи хозяйства, использующие наемных работников, а единоличник давал около пятнадцати процентов товарного хлеба, остальной же потреблял сам. Революция искоренила помещичьи хозяйства, следовательно, увеличила число единоличников. Мы в целом выращиваем не меньше хлеба, чем до революции, а в иные годы даже больше… И что же?

Задав этот вопрос, Сталин посмотрел на Бухарина – Николай Иванович дернулся под этим пристальным взглядом, хотел что-то сказать, но Сталин остановил его движением руки с зажатой в ней трубкой и сам же ответил на свой вопрос:

– А то, что крестьянин проедает выращенный хлеб, использует его не по назначению. Если бы даже наша промышленность смогла дать крестьянину нужные ему товары, он все равно не вывезет на рынок хлеба больше, чем вывозит сегодня. Отсюда вывод: надо еще решительнее переводить крестьянские хозяйства на коллективные рельсы производства сельхозпродукции и тем самым подчинить крестьянина единой воле. Иначе мы не вырвемся из тисков хлебного голода и не развернем необходимые темпы индустриализации: нам неоткуда взять ресурсы.

Сталин замолчал, вновь занявшись потухшей трубкой. Николай Иванович воспользовался паузой:

– Я знаю эти выкладки статистика Немчинова, Коба, но они, будучи верными, так сказать, математически, неверны политически. Если мы начнем крутую ломку деревни, мы столкнемся с бешеным сопротивлением не только кулака, но и середняка: ведь крестьянин в революцию пошел из-за земли, за годы советской власти, особенно нэпа, бедняк стал середняком, середняк выбился в кулаки. Передача земли из личного пользования в общественное чревато гибелью советской власти… Да взять хотя бы такие факты, – торопился высказать свою точку зрения Николай Иванович. – За последнюю неделю кулацкими элементами в сельской местности только Средней России совершено около ста пятидесяти терактов против активистов советской власти. В том числе и против селькоров. А на Украине эта цифра доходит до пятисот. Эти факты свидетельствуют о том, что мы еще как следует не развернули колхозного строительства, а сопротивление ему возрастает прямо пропорционально усилиям советской власти. Все это должно настораживать и заставлять нас проявлять известную гибкость, хотя я полностью за коллективизацию и индустриализацию, пишу об этом в печати, говорю на собраниях. Вот и сегодня тоже…

Сталин вышел из-за стола и медленно пошел по ковровой дорожке к двери.

Бухарин проследил за ним глазами, мельком подумав, что "около ста пятидесяти и пятисот" – это он явно преувеличил, и Сталин может к этому придраться, как он обычно придирается ко всякой неточности.

Но Сталин молча дошел до двери, подергал зачем-то за ручку, повернулся, пошел назад. В трех шагах от Бухарина остановился, ткнул в его сторону черенком трубки, продолжил назидательно:

– Говорить и писать – это одно. Делать – совсем другое. А факты эти, Бухарчик, свидетельствуют как раз о том, что мы, большевики, должны еще более решительно переходить в наступление против кулака, не дожидаясь, когда этот кулак затянет петлю на горле советской власти. Имеем ли мы право позволить кулаку парализовать советскую власть на местах, превратить ее в орудие, направленное против рабочего класса, той же самой власти? Имеем ли мы право оставлять без хлеба наших рабочих, нашу Красную армию? Имеем ли мы право снижать темпы индустриализации? Революция дала нашей партии большие права, но такого права она нам не давала. Сама идея социализма для кулака неприемлема, и врастать в него он не собирается. И дети его тоже, потому что яблоко от яблони недалеко падает.

Бухарин вновь сделал попытку возразить, и Сталин вновь остановил его движением руки.

– Да, если пустить этот процесс на самотек, то завтра мы будем иметь новый Кронштадт, новою антоновщину. Более того… – Сталин сделал несколько шагов, остановился, повторил с нажимом: – Более того: сопротивление кулачества вдохновляет тайную и явную оппозицию и другие антисоветские элементы на непримиримую борьбу с советской властью. "Шахтинское дело" – тому доказательство. По данным ОГПУ многие технические специалисты, – как в центре, так и на местах, – не сделали должных выводов из этого дела, не оставляют попыток создания новых антисоветских групп, пытаются выработать новую тактику борьбы с индустриализацией. Ленин мудро предупреждал нас, что с развитием социалистических отношений будет усиливаться движение, препятствующее этому развитию. Такова диалектика. И, следуя этой диалектике, мы должны от активной обороны переходить в активное наступление…

Сталин замолчал, пошел к двери, бесшумно ступая по толстому ковру.

В кабинете повисла плотная тишина.

Она обнимала Бухарина со всех сторон, как обнимает ныряльщика вода, так что он дышать опасался в полную силу, будто растворившись в этой неестественной тишине, и голос Сталина, зазвучавший в ней, донесся, казалось, из другого мира:

– Разумеется, если рассматривать процесс с точки зрения данной деревни или местности, то решительного влияния на наши социалистические преобразования он оказать не может. Не исключено, что данное противоречие разрешится со временем чисто экономическими методами, потому что русский крестьянин привык к общинному землепользованию. Он и сейчас объединяется в различные кооперативы и товарищества. Но кулак изо всех сил препятствует этому движению, потому что оно ему не выгодно. Или пытается подмять это движение под себя. Поэтому никто не может знать наперед, кто из них победит, куда повернет крестьянская стихия. Ждать, когда все само собой образуется, нельзя. История не отпустила нам столько времени. На практике же врастание кулака в социализм есть ни что иное как трансформация самого социализма в свою противоположность. Поэтому малейшее искривление социалистической направленности есть предательство интересов рабочего класса. А его интересы для нас важнее всего. Вывод: решать проблему кулачества мы должны исключительно политическими, исключительно чрезвычайными мерами, устраняя со своего пути все преграды. Пусть кулачество перековывается на наши рельсы в другом, более подходящем для этого месте. А когда оно перекуется, тогда и разговор с ним будет другой. И будь уверен, внуки сегодняшних кулаков скажут нам спасибо именно за нашу решительность и последовательность. В то же время, решив проблему кулачества, мы не только практически поддержим тягу бедняка и середняка к объединению, но и решим проблему оппозиции: потеряв моральную поддержку, она вынуждена будет следовать в фарватере нашей экономической политики. А именно сегодня единство партийных рядов нам необходимо, как воздух.

Донесся приглушенный бой курантов Спасской башни. Николай Иванович посмотрел на часы: ровно двенадцать. А он хотел сегодня закончить статью по вопросу экономики переходного периода. Вряд ли удастся.

Глава 9

Сталин, вернувшись за стол, попыхивал там, в вышине, трубкой и поглядывал на Бухарина. Николаю Ивановичу показалось, что генсек только что поделился с ним своими сокровенными мыслями, призывая к дискуссии и сотрудничеству. Как хотелось, чтобы так именно и было. Сколько раз он, Бухарин, принимал неторопливые и с виду доверительные рассуждения Сталина за чистую монету, кидаясь, как в омут головой, в дискуссию. Но сейчас чувствовал, понимал, что в этом омуте совсем близко от поверхности торчит пока еще невидимое бревно, о которое можно разбить себе голову.

Нет, Николай Иванович на сей раз не рвался в дискуссию, догадавшись, что все сказанное только что, имеет к нему, Бухарину, самое непосредственное отношение. И не столько в теоретическом плане, сколько сугубо в личностном. Достаточно заменить рассуждения о кулаке и технических спецах рассуждениями о самом Бухарине, чтобы понять, что Сталин имеет в виду.

А поспорить есть о чем. В этих рассуждениях Сталина явно проглядывает его сползание на рельсы троцкизма, который он проклинает постоянно. А взять его более чем странную апелляцию к русской общинности, то есть практически к домострою, так это вообще ни в какие ворота! И, наконец, где хотя бы словечко о мировой революции?