Читаем без скачивания На повестке дня - Анатолий Злобин

- И вообще я должен заметить, что как только дело касается торговли, начинается избиение кадров. Неужели наши торговые работники не умеют жить без нянек? Неужели мы до сих пор должны объяснять, что воровать некрасиво? Нет и не может быть двух дисциплин, одна для покупателей, другая для продавцов. Дисциплина у нас одна - это государственная дисциплина, народная дисциплина.

Я уже не переживаю, лишь сержусь на себя - как же я обмишурился? Смотрю на Рябинина. Он сидит в простенке между двумя окнами, лицо его остается в полутени, видно лишь, как мелко и часто вздрагивает подбородок. На минуту мне становится жаль его. Может, действительно, на него наговорили и напридумывали? Все-таки в нем сохранились остатки порядочности, он не уклонился от ответа на вопрос, не соврал, хотя и ответил весьма дипломатично: "Мы не должны были знать..."

Мне жаль Рябинина, но и на себя я все еще сердит, ругаю себя последними словами. Как мог я так опростоволоситься и выложить этому Цапле дату проверки? Хорошо еще, что все обошлось, а ведь мог сорвать серьезное государственное мероприятие. Наверное, Цапле не поверили, а если и поверили, то не очень. Серьезный будет у нас разговор.

Дождь кончился, солнце снова печет за окном, жара по-прежнему клубится по залу. Ровный голос Воронцова расплывается в душном воздухе.

- ...надо усилить воспитательную работу, особенно с практикантами, надо строже подходить к отбору кадров, а то что же получается - жулики продолжают оставаться на своих местах, потому что их некем заменить. Мы должны записать в своем постановлении: районным комитетам народного контроля необходимо быть активнее в этом больном вопросе. Мы народ настырный, мы ведь опять пойдем проверять по своим следам, и уж если мы тогда найдем что-либо, то будем крепко ссориться, не посмотрим ни на какие ранги, и биографию некоторых товарищей перепишем заново. А ведь мы в одном городе живем, зачем же нам ссориться, мы же земляки, давайте в мире жить. Но для этого необходимо... честность это тоже дисциплина...

Жара расползлась по залу, сочится со всех сторон. Да, сегодня будут строгие наказания, уже не профилактика, а хирургия. Члены комитета сидят хмурые, ни на одном лице нет сочувствия. Вот она, темная сторона жизни, о которой говорил Воронцов, оборотная сторона медали - и становится тяжко, когда приходится заглядывать туда. Будто увидел что-то неприличное сквозь замочную скважину.

- ...тогда разрешите перейти к проекту решения. Имеются такие предложения. Первое: за грубое нарушение правил торговли и наличие фактов систематического обмана, обвеса и обсчета посетителей директора ресторана "Пражский" комбината общественного питания. ЦПКиО Рябинина П.К. от занимаемой должности отстранить. Кто за это предложение?

Жара нас душит, мы не в силах слово молвить, только молча киваем в ответ. На Рябинина я больше не смотрю. Хватит, нагляделся.

- Принимается единогласно...

- Разрешите мне, - у окна поднимается Зубарев и лезет в карман за бумажкой. Бумажка у него в руках, он читает. - Прошу товарищей членов комитета учесть, что товарищ Рябинин - наш активный общественник, он активно участвует в подготовке к выборам, является членом профкома...

Интересно, звонил Цапля Зубареву или не звонил?

- Это не имеет значения, - бросает Клименко, даже не оборачиваясь к Зубареву.

- Нет! - отрезает Сурков, директор Стройбанка. Кажется, это единственное слово, которое он произнес за все заседание, но как решительно оно произнесено.

- Скажите спасибо, - сердито говорит Воронцов, - что мы не записали: "С лишением прав работать в торговой системе". На нас еще никто не жаловался, а вот если запишем "с лишением..." - тогда они оббивают пороги.

Зубарев прячет бумажку и садится ни с чем.

- А теперь относительно вас, товарищ Зубарев, - сурово продолжает Воронцов. - Вот вы защищаете своего подчиненного - а кто будет вас защищать? У нас тут в проекте было несколько иначе. А теперь я предлагаю усилить. Второе: за слабый контроль и необеспечение соблюдения правил торговли в подведомственных предприятиях, что привело к массовому обману посетителей, директору комбината общественного питания товарищу Зубареву объявить строгий выговор с предупреждением. Кто за это предложение? Принимается единогласно.

Вот что бывает с теми, кто просит за жуликов...

- Третье: обратить внимание начальника управления общественного питания горисполкома товарища Носова на наличие фактов массового обмана, обвеса и обсчета посетителей там-то и там-то... Предложить товарищу Носову принять все меры к устранению недостатков в обслуживании трудящихся. Возражений нет?

- О молодых поварах надо бы в решении записать, - предлагает Нижегородов.

Как он еще помнит в такую жару о каких-то там поварах?

- Этот вопрос мы заострим, - соглашается Воронцов. - Запишем протокольно.

- Четвертое: контроль за выполнением постановления возложить...

14.20.

Слава богу, сегодня пересидели не так уж много. Воронцов быстро провернул последний вопрос.

В поле моего зрения мелькает на секунду плаксивое лицо Рябинина, мелькнуло и пропало, растворилось в жарком воздухе, будто его и не было никогда. И чего я столько переживал из-за этого самого Рябинина...

Скорей на воздух, зайти в тень, почувствовать на лице дуновение свежего ветерка, выпить кружку холодного пива, пусть даже с недоливом... Скорей.

- Проект принимается. Повестка дня исчерпана. Заседание комитета окончено. Спасибо, товарищи. До свидания.

30

Стою за стойкой кафе, с наслаждением пью молочный коктейль на льду. Мраморная стойка с серыми прожилками тоже холодная и на нее приятно положить ладонь. Пью с сознанием исполненного долга. Хорошо так стоять у стойки и, ни о чем не думая, потягивать коктейль. Меня уже не тревожат угрызения совести, что я ненароком проболтался Цапле о проверке - и на старуху бывает проруха...

Сейчас поеду в институт. Мой кабинет выходит на север, там не так жарко, можно будет еще поработать до вечера.

Я уже начинаю отключаться от сегодняшних переживаний, которые начались с утра и продолжались на заседании, уже думаю о предстоящих делах в институте, как вдруг меня пронизывает мысль о Глебовском. Вот кого мы зря наказали, совершенно зря, он же не виноват, что у него вал в тоннах. Дайте Глебовскому стимул, и он вам горы свернет, всю страну закидает пластмассовыми шрифтами. А у него стимула нет, вот он и не торопится прогорать, изворачивается и выискивает разные причины.

Почему я не выступил в его защиту? Я промолчал, когда принимали решение о нем, даже не кивнул в знак согласия, но разве это смягчает мою ответственность?

Вот перед кем я действительно виноват, а не перед каким-то там Цаплей и его дружками.

Но как, оказывается, тонко составлена повестка дня. На Глебовском мы немножко разошлись, а уж на питании разозлились по-настоящему. И Глебовскому строгача и этому Зубареву то же - разве одно сравнимо с другим? Если бы пункты повестки дня были передвинуты: сначала, как говорится, по питанию, а затем шел бы Глебовский, мы весь запал израсходовали бы на жуликов, после этого ни у кого рука не поднялась бы, чтобы наказать Глебовского за вал.

Но кто-то тонко и умно отрежиссировал сегодняшний спектакль, продумал действие, расставил декорации - и все оказалось исполненным. Кому аплодировать?

Я виноват перед Глебовским...

Официантка ставит передо мной второй стакан с коктейлем. Я делаю освежающий глоток и снова задумываюсь. Так ли уж я виноват перед этим человеком, которого не знал до сегодняшнего дня и которого, вероятно, никогда не увижу более? Неужто и впрямь я виноват перед ним? Нас сидело за столом пятнадцать человек, все уважаемые солидные люди, ни один из них не усомнился в том, что Глебовский действительно виноват: он не выполнил план и пытался сослаться на этот самый пресловутый вал, который у всех в зубах навяз. Все пятнадцать человек единодушно проголосовали за строгий выговор Глебовскому.

Так хорошо было стоять у прохладной стойки и бездумно потягивать коктейль. Дался мне Глебовский. А если и есть тут моя вина, то ее ровно одна пятнадцатая, поровну на всех членов комитета, всего шесть процентов моей вины, не более того. А если разобраться, то и тех не наберется.

Эта мысль окончательно успокаивает меня, и я, не отвлекаясь более, думаю о том, что ждет меня в институте.

Выхожу из кафе. Асфальт просох под жарким солнцем, лишь редкие серые пятна на мостовой напоминают о недавней грозе. Снова окунаюсь в жару и гомон улицы. Неплохо мы сегодня поработали.

Напротив здание со светящимся табло на крыше. Часы показывают точное время.

14.57.

Я поворачиваю за угол.

1972