Читаем без скачивания Времена. Избранная проза разных лет - Виктор Гусев-Рощинец

К удивлению, обнаружил там Раймона Силани – несгибаемого Раймона, неистового Раймона – но и печально известного пристрастием к бутылке. Взлетевший под облака «железный занавес» распахнул такую головокружительную даль, открыл такую сверкающую огнями сцену, что впору было влюбиться в один только этот «революционный пейзаж». С истинно английской пунктуальностью, дважды в год (I мая, 7 ноября – наши праздники – говорил) Раймон летел в Россию из унылого туманного Альбиона, чтобы «приобщиться к русской культуре», и, действительно, так обрусел, что всем напиткам предпочитал «Столичную» кристалловского разлива вперемешку с пивом. Ну и, разумеется, женщины («дэушки» – произносил по-кавказски) … Попробуйте-ка в Лондоне пристать на улице к женщине, которая вам понравилась. Не миновать полиции.

Раймон, что называется, был под банкой («under bench» – дословно, кто не знает, под лавкой), то есть по-русски – слегка подвыпивши. Татьяна Васильевна поила его чаем, но рюмок не подала, хотя на столе стояла бутылка шотландского виски «Shivas Regal» (1801, 12 лет выдержки), привезенная Раймоном не иначе как специально для этого визита: он отнюдь не скрывал своего восхищения хозяйкой и всякий раз «почитал долгом» посетить «родовое гнездо» (шутил – будущий музей-квартиру) выдающегося «лидера» Дмитрия В. Чупрова. Однако делал это всегда в сопровождении последнего и в намеченный день с утра не пил. А всё началось с того, что в первый свой приезд был водворён к Чупровым по просьбе сына и в конце гостеваний «получил отказ», адресованный, правда, не «лично в руки», но «ответственному просителю». И хотя был в этот момент уже за порогом (усаживался в митину «тачку» – ехать в аэропорт), успел-таки стать «персоной нон грата», о коем событии конфиденциально объявил Чупров-отец, склонившись к сидящему за рулём сыну: «Последний раз,» – бросил коротко Владислав Николаевич. По его лицу Митя понял всё и лишь утвердительно кивнул; о подробностях было нетрудно догадаться. Он и после ни о чём не спрашивал, а «неистовый Раймон», кажется, и впрямь оставил сердце в России, в Москве, и уж если быть до конца точным – в Марьиной Роще. Кто знает, возможно, мачеха Татьяна Васильевна поощрила воспламенённого «функционера» или по меньшей мере не пресекла в корне «поползновений» (думал Митя), но всякий раз, едва ступив на «обетованную русскую землю» (Promised Russian Land), Раймон справлялся о здоровье «мамы» и просил назначить день для «визита вежливости». Ну что ж, его можно было понять, Митя и сам хорошо помнил то первое впечатление, которое произвела на него эта женщина, он тогда лежал в больнице после «авто», сестра Ольга принесла «Любовника леди Чаттерли» на английском, он читал уже достаточно бегло и почти без словаря, и пришла Татьяна – знакомиться, будто со страниц знаменитого романа; это была «пора любви», Митя влюблялся, как говорят, по нескольку раз на дню и «раскручивал роман» с молоденькой медичкой, и будущая жена Лора уже была поставлена в известность о намерении на ней жениться; но пришла Татьяна, и Митя понял одну простую истину: как бы ни были прекрасны женщины вокруг и рядом с тобой, всегда найдётся такая, что неожиданно затмит всех. Было ему тогда от роду пятнадцать лет, мачехе – двадцать восемь.

Отца дома не оказалось. Татьяна сказала: на даче. Ничего удивительного – деревенские корни, говорил Митя, дают себя знать. Отец обожал свои «сотки» в северной лесной глухомани, возделывал «участок» (какое отвратительное слово!) с энергией, «достойной лучшего применения», а старенькую бытовку военного образца («здание контейнерного типа столовая) превратил невиданными стараниями в «тадж-махал» (называла Таня). Удивительным было другое – отсутствовала темнокожая гостья. Конечно, подмосковная природа заслуживает того, чтобы с ней познакомиться вблизи, а не только с высоты птичьего полёта, и особенно сельский быт (village way of life) русской интеллигенции, но не слишком ли она простодушна, сказал Митя, не очень ясно кого имея в виду – то ли Татьяну, то ли американку. Однако в присутствии Раймона уточнять не стали. Таня сказала только: «Лишь бы на пользу шло.» Раймон согласно кивал, хотя эта невнятная скороговорка, иногда используемая русскими, была ему недоступна. Что-то он всё же понял. Таня сказала: «По его части,» – и посмотрела прямо в глаза таким долгим и (показалось ему) таким выразительным взглядом, что сердце – и ведь уже не молоденького – донжуана часто забилось. К сорока годам, он заметил, «русские красавицы» приобретают восхитительную округлость форм и какую-то внутреннюю мягкость, так выгодно их отличающие от костлявых чопорных англичанок. Он часто говорил: если хочешь узнать страну – полюби женщину. На что русский друг Митя возразил однажды: если хочешь узнать страну – повоюй немного с её народом. Конечно, ему ли не знать. Раймон, хотя и напускал на себя многоопытный вид да и впрямь повидал немало, тем не менее часто рядом с Митей чувствовал себя мальчиком. Тот иногда пугал нешуточным радикализмом, особенно же – своей позицией в вопросе «о вооружённом восстании». Этот пункт программы СРС был настоящим камнем преткновения: русские просто боготворили оружие. (Только однажды Раймон по молодости ввязался в теракт – результаты содеянного потрясли его, навсегда отвратив от терроризма. Он был сторонник ненасильственных методов.)

Не хватало теперь ещё только этого! Любовные треугольники и прочая геометрия не волновали Дмитрия В. Чупрова. Отношения отца с женщинами перестали его интересовать с тех пор, как появилась Татьяна, заняв так долго пустовавшее место рано умершей матери. Но сегодня он не на шутку обеспокоился: неужели прав Раймон, и эта чернокожая красотка только и думает, как «совратить белого мужчину»? Ну что ж, бедный профессор-землероб вполне подходит для этой цели! (Митя горько усмехнулся: путь русского интеллигента в революцию пролегал через бедность или войну; возможно, это будет первый случай, когда заражение передастся половым путём.) Но не потеряют же они голов настолько, что забудут о главном – дне открытия конференции! И что вообще думает по этому поводу уважаемая мачеха? Не слишком ли много суверенитета забрал папа и сможет ли, по известному крылатому выражению, проглотить его?

Тут Раймон, кажется, окончательно вник (было уже одиннадцать, бутылка виски наполовину опорожнилась общим старанием) и заявил, что непрочь и сам посмотреть «русскую природу», если гидом быть согласится belle Tatiana, – чем заставил всех рассмеяться. И в этот момент отворилась дdерь, и на пороге стали «наши очарованные странники» (сказала Таня), и Митя наконец с облегчением вздохнул: кворум обещал быть. Чупров-старший выглядел как-то по-особому подтянутым, похудевшим, а темнокожая гостья даже в дверях продолжала поддерживать его под руку и лишь тогда «выпустила из объятий " (сказала Таня), когда оба оказались в прихожей. Деталька, немало говорящая знатоку заморских обычаев: Митя никогда не видел, чтоб американцы ходили «под ручку», – вероятно, урок был преподан «кавалером» и так быстро и с таким удовольствием усвоен, что хотел длиться до бесконечности. Очевидно, то же заметил и Раймон, ибо с тоской посмотрел на Таню и снова было хотел вернуться к «природной» теме, но не был замечен, поскольку снова все перешли к столу. Анна чувствовала себя как дома (/отметил Митя) и не то чтобы, почтя долгом, делилась впечатлениями, – она, по всему, была в восхищении от поездки и живописала её с такой образностью, что все, даже грустящий Раймон, по-настоящему развеселились. Неприметная тропа из Марьиной Рощи к Савёловскому вокзалу, пролегающая вдоль железной дороги, напомнила ей нелегальный переход мексиканской границы, однажды совершённый в детстве, – она уже говорила, что родом из Южной Каролины? – а «профессорский дом» (bytowka) потряс бронированными стенами, наверняка способными выдержать атомный взрыв. Опять же поезд – о, сладость детских воспоминаний! – вылитый мексиканский состав начала шестидесятых. А русский лес (Russian wood) – он великолепен! Только mushrooms, которых они собрали полную большую корзину, она не осмелилась отведать, хотя они так соблазнительно пахли, будучи поджарены профессором со сметаной, – её желудок всегда сильно сопротивляется незнакомой пище. Но конечно главное – люди! Никогда в жизни она не выслушивала столько комплиментов единовременно (at the same time; от мужчин-соседей – пояснил Владислав Николаевич, а Раймон по-русски добавил – белых; с его стороны это была, разумеется, бестактность, но все, кто понял, сделали вид, что не заметили) – и всё потому, что люди живут так близко друг к другу, они не разобщены, как в Америке, и это прекрасно (fine). Вот вам и «шесть соток» – сказал Митя, неизвестно к кому обращаясь. «Ты давно не был – двенадцать,» – поправил отец. «С чем тебя и поздравляю,» – сказал Митя и, подумав, добавил: «Всё отберём.» Этот краткий диалог не остался без последствий – разговор перекинулся на политику, обойдя стороной вопрос, который, видимо, больше, чем других, интересовал Раймона: врозь или вместе? – и относился к тем двум ночам, что были проведены «путешественниками» вдали от родных пенат. Но как сказал один из великих мира, политика – современный рок. А «загадка русской женщины» обрела ещё большую остроту и притягательность.