Читаем без скачивания Мой любимый враг - Елена Алексеевна Шолохова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
11
Случилось это девять лет назад. Хотя нет, почти десять, если считать с самого начала. С того январского утра, когда мама повела нас с сестрой на ёлку в ТЮЗ.
На мне под пуховиком был костюм цыганки. А для Ариши мама сшила наряд Снежинки – белое воздушное платье из тюля, украшенное блестящими бусинками. В придачу к нему мама сплела из серебристого бисера и тонкой проволоки крохотную диадему, как мне тогда казалось, красоты невероятной.
Помню, мой костюм мне жутко не нравился. Я даже накануне порезала ножницами длинную пеструю юбку с расчетом, что мне теперь тоже сошьют Снежинку. Но получила лишь взбучку.
«Ну какая ты снежинка, Таня? Посмотри на себя, ты вон даже без костюма – вылитая цыганочка», – говорила мама.
Черные кудри свои, которые к семи годам отросли уже до пояса, я тоже пыталась состричь и опять же – выхватила от отца ремня. Ну почти. Мама вступилась и уговорила подвыпившего отца меня помиловать. Нет, тогда отец не пил, ну или крайне редко, только по большим праздникам. А это был как раз Новый год…
В общем, осталась я ни с чем. То есть – с наспех зашитой цыганской юбкой и вырезанным клоком волос. Правда, потом мама сжалилась и дала мне свои бусы.
Ариша же, получив костюм Снежинки, верещала от восторга. Крохотную корону она отказывалась снять даже на ночь, а на мои попытки хотя бы притронуться к этой красоте – сразу поднимала вой. А наутро напялила её под шапку.
До остановки мы доехали в пустом троллейбусе. На улицах, даже в центре, тоже было безлюдно. Впрочем, оно и понятно – десять утра первого января, все отсыпались после новогодней ночи…
Как сейчас помню – мы втроём стояли на переходе, ждали зеленый свет. Немного опаздывали, и мама нервничала. Боялась, что начало представления пропустим.
Нам оставалось только перейти дорогу, и вот он – театр.
На стене висели огромные красочные афиши. Сестра попробовала вслух прочесть «Щелкунчик», в свои пять она уже знала почти все буквы. Споткнулась только на «Ч». Я, перегнувшись через маму, ей подсказала: «Чччч». Аришу это почему-то рассмешило. Но тут наконец загорелся зеленый человечек, мама крепко схватила нас за руки, и мы все втроем выбежали на дорогу. Мама – посередине, мы с сестрой – по краям.
Это последнее, что я помню. А нет, еще помню оглушительный визг шин, мамин страшный крик и крохотную диадему на обледенелом асфальте.
***
Тот парень был вдребезги пьян и нёсся на бешеной скорости. Сбил нас и разметал по дороге как кегли. Но тогда я мало что понимала. Долго лежала в детской травматологии с переломами. Лишь позже узнала, что моя младшая сестренка, моя Ариша, погибла на месте. Кто и когда мне это сказал – уже не помню. Но я не верила, не могла поверить, и ещё долго ждала её…
Знаю, что был суд, на котором тому пьяному гонщику дали два года… условно. Мама потом рассказывала, что из дела исчезли записи с камер и вообще все факты подтасовали. Вдруг появились левые показания свидетелей, которые утверждали, что своими глазами видели, как мама вместе с нами выскочила на красный свет в неположенном месте, практически под колеса той машины, и у бедняги водителя просто не было шанса избежать наезда. Ну и, конечно, медосвидетельствование гласило, что водитель был трезв как стеклышко. Вот такие фокусы. А всё дело в том, что папа того парня оказался каким-то очень важным чином то ли в прокуратуре, то ли в мэрии, я уже забыла.
Но что самое ужасное – эти твари после суда отмечали свой успех в шикарном ресторане. Праздновали, что убийство моей младшей сестры сошло мажору-подонку с рук.
Отец тогда, обезумев от горя, ворвался к ним в ресторан. Но в тот день лишь устроил дебош, высказав мразям в лицо всё, что о них думает, и его закрыли на пятнадцать суток. Ну, ещё отлупили хорошенько, как водится.
Ну а потом, спустя какое-то время, он выследил того мажора и избил…
А в суде отец заявил, мол, если он о чем и жалеет, то лишь о том, что не прикончил подонка. Само собой, ему впаяли по максимуму.
На самом деле те события прошли мимо меня. Это я уже позже, по рассказам, всё узнала. А в то время мама меня вечно к кому-нибудь забрасывала: то к соседке, то к подруге, то к тёте Вале.
Однако кое-что я всё же помню. Жуткие вопли чужой женщины, её перекошенное болью и ненавистью лицо, взлохмаченные светлые кудри и огромные дикие светло-голубые глаза. Та женщина приходила к нам домой, всего однажды, но мне она врезалась в память намертво. Она плакала, кричала, как сумасшедшая, и проклинала нас. Напугала меня до полусмерти.
Потом мама сказала, что тот подонок-мажор – ее сын. А папа избил его так сильно, что он в коме и, возможно, не выживет. Но парень выжил, а отец отправился по этапу. Спустя время их семья уехала из города, и больше я про них ничего не слышала.
12
Мама сломалась. Не вынесла горя.
Сначала она плакала сутками напролет. От ее глухого тихого воя стыла в жилах кровь.
Я тоже хныкала от страха, от тоски по сестре, по отцу, по безмятежной жизни, по прежней маме, нежной и заботливой. И… всё чаще плакала от голода. Мама почти не ела сама и меня нередко забывала покормить.
Когда совсем припрёт, я ходила по соседям и попрошайничала. Ну и отъедалась впрок в школьной столовой. Тогда я ещё училась в обычной районной школе.
Я, которая прежде нос воротила от супов и каш,
