Читаем без скачивания Мой любимый враг - Елена Алексеевна Шолохова

И здесь к тому же полумрак. Окон в этой части здания нет, а тусклый свет от плафонов доходит лишь до библиотеки, оставляя закуток в тени. Когда-то давно мы тут с Женькой прятались по игре, а ещё однажды я порвала капронки, пришла сюда и спокойно, без суеты, переоделась.

И сейчас я как-то незаметно здесь оказалась, словно ноги сами принесли. Привалилась спиной к прохладной стене. Не хотела плакать, сдерживалась, как могла, но все равно расплакалась. Может, не ходить на следующий урок? Отсидеться или вообще сразу домой? Ну, куда я в таком виде? Можно даже в медпункт сунуться, когда урок начнется. Чтобы потом не было проблем с классной или директором. Можно сочинить, что зуб болит до слёз…

Но каков все-таки Гольц! Предатель, подлец, трусливый сноб…

Я уже почти успокоилась, но, подумав о нём, опять всхлипнула. И, наверное, снова бы разревелась, но тут послышались приближающиеся голоса. Точнее, один голос, женский, торопливый, с придыханием. Затем совсем рядом скрипнула дверь. Значит, они зашли в библиотеку. Я не видела, кто это, да и мне было все равно, но плакать тотчас расхотелось.

Грянул звонок, дребезжащий как сотни консервных банок, и я от неожиданности вздрогнула. Несколько секунд ещё колебалась, пойти всё-таки на урок или не пойти – я ведь вообще-то пропускаю крайне редко. За все шесть лет, может, неделя от силы наберется. И то – строго по уважительным причинам, а тут самый что ни на есть прогул… Нельзя так, нехорошо, надо пойти, внушала я себе, но ноги словно к полу приросли.

Звонок смолк, а я так и осталась подпирать спиной стену.

Дверь библиотеки снова скрипнула, и в следующую секунду из-за угла появился… новенький из 11 «А». Вот уж никак не ожидала увидеть здесь его...

Он и сам как будто от кого-то прятался в тени закутка, но это же ерунда полная. Зачем ему прятаться? И тем не менее вот он стоял ко мне спиной и не спешил выходить в коридор.

Меня он не видел, потому что даже не оглядывался. А потом, когда из библиотеки, судя по звукам, ещё кто-то вышел, он сделал пару шагов назад, вглубь закутка. Видимо, он и в самом деле скрывался и, видимо, от того женского голоса с придыханием.

«Ещё шаг, – запаниковала я, – и он на меня наступит!».

И вдруг он, словно почувствовав за спиной моё присутствие, обернулся, и мы оказались с ним лицом к лицу…

15

Дима Рощин

Я, оказывается, совсем забыл родной город. Хотя особого родства я не чувствовал ни когда мы из аэропорта ползли в такси по бесконечным пробкам, ни когда остановились у высоких кованых ворот, за которыми, надо понимать, возвышался отчий дом, слегка выцветший, но все еще помпезный, ни когда я оказался в комнате, которая прежде, в далёком детстве, была моей. И вот хоть бы что-нибудь шевельнулось в душе – нет, ни единой эмоции, одно сплошное уныние.

В принципе, я ожидал худшего. Чего-то такого… провинциально-колоритного. Но нет, город как город, только будто чужой.

Минувшие десять лет наслоились на тот период слишком плотно и прочно. Из всей своей жизни здесь я помнил лишь какие-то дурацкие обрывочные эпизоды. И то смутно.

Кое-какие вещи, правда, узнавал, да. Игрушки, например. Заглянул в стенной шкаф, обнаружил там безрукого робота и сразу вспомнил, как, когда и с кем оторвал ему руку. Ну и так, всплывало всякое по мелочи.

А вот маму воспоминания придавили жёстко.

В первый вечер нашего возвращения она то и дело оглядывала стены, горестно вздыхала и прижимала к груди руку, будто видеть наш старый дом – для неё пытка. А ночью я проснулся от её всхлипов. На самом деле плакала она едва слышно, просто я сплю чутко.

Я вышел в коридор и обнаружил, что мама закрылась в комнате Вадика.

Пришлось забить на сон и полночи её успокаивать. Подавать капли, салфетки, выслушивать в сто тысячный раз про то, каким необыкновенным был Вадик.

Впрочем, дело это уже привычное, но иногда мне кажется, что я и сам начинаю потихоньку сходить с ума, ну или близок к этому. На этот раз хотя бы обошлось без истерик.

Самое досадное, что я практически не помню маму нормальной. В смысле, такой, какой она была когда-то давно, до того, как Вадик в пьяном угаре сбил насмерть ребенка. И до того, как отец этого ребенка изувечил затем самого Вадика. Тогда у матери и случился первый срыв.

Вадика долго лечили в нейрохирургии, а маму – в неврологии. Меня же отец спровадил к бабушке, своей матери, в Питер. Позже рассказывал, что я отчаянно протестовал. Не знаю, от чего больше хотел оградить меня отец: от маминых приступов, во время которых она иступлено выла, что без Вадика умрет и требовала от отца: «Сделай же что-нибудь!». Или, действительно, от того человека, который, по словам отца, поклялся, что за гибель своей дочки он положит всю нашу семью.

Позже, когда Вадика разрешили перевозить, мои тоже переехали в Питер. Отец сразу получил там должность. И маме на время полегчало – брат выкарабкался и даже овощем не стал.

Тогда она ещё надеялась, что он окончательно поправится и сможет ходить. Правда, её энтузиазм, с которым он бросилась ставить брата на ноги, тоже слегка напоминал одержимость.

Несколько раз она возила Вадика в Германию, показывала лучшим врачам, но чуда не случилось. Он научился двигать правой рукой и совсем немного левой, но так и остался прикован к коляске. К тому же, постоянно жаловался на боли в спине и пристрастился к обезболивающим, которые под конец уже ему не помогали. Иногда он пробовал какие-то вещества, от которых превращался в мешок. И всё чаще срывался на нас. Чуть что орал: «Ну сдайте уже меня в хоспис, всем легче станет». Или: «Вы все только и ждете, чтобы я скорее сдох. Ничего, недолго осталось».

Отец в такие моменты ужасно бесился. Ну а маму его истерики сводили с