Читаем без скачивания Валентин Распутин - Андрей Румянцев

«Когда вы были молодыми…»

Думается, тут к месту будут ответы прозаика на вопросы, касающиеся самого главного: смысла творческой жизни, исполнения юношеской мечты, радостей или огорчений от созданного. Множество их, таких вопросов, слышал за свою жизнь Валентин Григорьевич — на встречах, литературных семинарах, в редакциях газет, журналов, теле-и радиоканалов. Всех бесед на эту тему, конечно, не приведёшь. Но одну запись можно воспроизвести. Это ответы писателя на анкету молодёжного журнала «Русская сила», недолго издававшегося в Иркутске (2001, № 3):

«— Кем Вы мечтали стать в молодости? Ваша юность ожидала того, чего Вы добились в жизни?

— Я рос в глухой деревне, где самым уважаемым человеком был учитель. Не председатель колхоза, не председатель сельсовета, а воспитатель ребятишек. Им и хотелось стать. И, поступив в университет, я выбрал факультет, где готовились по большей части учителя. Проходил практику в школе, летом работал в пионерском лагере. Получалось. На групповой фотографии, кажется, после третьего курса одна из сокурсниц написала мне: „Ты будешь самым лучшим учителем“.

Но с годами сложились другие перспективы. Попробовал стать журналистом — получилось; попробовал стать писателем — тоже вроде получилось. Так и ушёл от первоначальной мечты.

Юность, конечно, не ожидала того, что из меня получилось. Но это не значит, что получилось лучше, больше и полезней. Ярче — пожалуй, да. Но это не самая приятная жизнь, когда человек на виду. На виду он вынужден делать много лишнего, ненужного.

— Изменилось ли с молодых лет Ваше понимание смысла жизни? В чём он, по-Вашему?

— Пожалуй, не изменилось, поскольку в юности его и не было, просто жил и всё, как живётся, руководимый нравственными правилами, которые приобретены были с детства. Но позднее оно, это понимание, чётче оформилось, стало заглавным правилом.

Я представляю смысл жизни так: при наиболее полном и счастливом раскрытии себя найти то место, тот окоп на передовой, где сопротивление злу будет успешнее всего.

— Если б снова начать, пошли бы Вы по жизни тем же путём? От чего Вы бы обязательно отказались?

— Если б снова начать… но повторять жизнь всё равно было бы неинтересно. Я бы поискал чего-нибудь новенького. Например, должность лесничего. Но чудится мне, что не я делал свою жизнь, с этакой напористой отвагой беря рубеж за рубежом, для этого у меня мало тщеславия и нет железной воли, а был я ведом, да так осторожно, что могло показаться, будто это я выбираю дороги.

Можно, конечно, назвать, от чего бы я отказался („если б снова начать“), исходя из теперешней своей профессии, а если исходить из новой в предлагаемой вами новой жизни, то там сначала надо шишки набить».

Глава двадцать первая

НАЙДУТСЯ МИНИНЫ И ПОЖАРСКИЕ!

По содеянному воздастся

Большого творческого и душевного, нравственного напряжения потребовала от Валентина Распутина повесть «Дочь Ивана, мать Ивана», вышедшая в 2004 году в издательстве «Молодая гвардия». В её основу легла история, нашумевшая в Иркутске: рыночный торговец, выходец с Кавказа, изнасиловал русскую девушку. Её мать, увидевшая в здании прокуратуры, как земляки мерзавца пытаются подкупить следователя, поняла, что правды не найти, и решилась на самосуд: застрелила насильника из обреза. Писатель встречался с женщиной, взятой под стражу, а затем и осуждённой. Трагическая история увиделась ему как неизбежное порождение новой власти — рассадника беззакония, коррупции, разврата. Но рассказать об этом и психологически, и художественно убедительно — значило вынести самому огромную нравственную тяжесть.

Кстати сказать, и название повести пришло из самой жизни. Об этом рассказал в своих мемуарных записках Владимир Зыков:

«Заголовок повести „Дочь Ивана, мать Ивана“ подсказала Валентину в одном из писем его давняя знакомая по „Красноярскому комсомольцу“ Маргарита Ивановна Николаева (именно при ней, когда она была главным редактором нашего книжного издательства, издали большой том В. Г. Распутина в серии „Писатели на берегах Енисея“). В одном из писем Валентину она упомянула, что её стойкость держится на крепком фундаменте: ведь она дочь Ивана. И мать Ивана.

— Да это же готовый заголовок книги! — воскликнул Валентин Григорьевич. Так и появилось это название».

Повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» — произведение, можно сказать, классическое. Действие в нём развёртывается на фоне полнокровно текущей жизни. В кабинете ли следователя, в коридоре ли присутственного места, на рынке ли, на дождливой ли улице — всюду автор помнит про этот фон жизни и описывает его с узнаваемыми, подлинными чертами. И чем драматичнее, невыносимее положение, в которое попадают герои, тем пронзительнее становится повествование, тем безжалостнее писатель рвёт свою душу, мучаясь вместе с ними и сострадая им. К примеру, всю ту часть повести, где отец и мать ищут дочь, находят её и узнают о надругательстве над нею, приезжают втроём домой, — всю эту тяжёлую, чёрную линию повествования Распутин ведёт с огромным напряжением. Здесь всё дышит живым участием в бедах героев, тем сопереживанием, на которое способен лишь родной человек, понимающий отчаянный поступок своего близкого.

«…как ещё можно противостоять бешеному разгулу насилия и жестокости, если государство своих обязанностей не исполняет, а правосудие принимается торговать законами, как редькой с огорода? Как? Тамару Ивановну жалели и втайне её оправдывали; о дочери же её, как только заходил о ней разговор, неопределённо вздыхали, не желая договаривать: слишком большую приходится платить за её честь цену — будто эту цену запрашивает она сама или будто слабость виновата в том, что она слабость».

И опять посыпались упрёки автору: зачем в художественную ткань вкраплена публицистика? Зачем, описывая молодость Тамары Ивановны, детство Светки и Ивана, а особо — отчаянный поступок их матери, автор всякий раз даёт свои оценки, пускается в собственные размышления?

Вспоминается диалог Валентина Распутина с академиком Дмитрием Лихачёвым в связи со «Словом о полку Игореве». Один из уроков, который писатель усвоил ещё смолоду, читая и перечитывая этот великий памятник древнерусской литературы, касался как раз душевной страстности автора. Вот как тогда оценивал прозаик это качество, которое хотел бы воспитать в себе:

«Меня больше всего поражает в „Слове“ огромная эмоциональная напряжённость, как бы властность автора, требовательность. Это, кажется, характерно для всей древнерусской литературы, и не только для тех произведений, которые отражают драматические моменты истории, но даже и для житийной литературы. Возьмём то же „Моление Даниила Заточника“ — повсюду это огромное эмоциональное напряжение, призывность, страстность, желание результата, объединяющее усилия.