Читаем без скачивания Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

Третий час ночи был на исходе. Собаки давно покончили с едой и укладывались спать. Короткошерстный Лис, а вместе с ним Старуха и Сокол улеглись на чуть теплый галечник. Нордик и Найда привалились к стенке палатки. Серый и Тузя растянулись прямо на снегу. Бельчик расположился на нарте.

Нам тоже надо было отдохнуть. Особенно устали глаза, — вокруг было слишком много света. Забрались в мешки, но уснуть не удавалось.

Я вылез из мешка, оделся, взял сумку, анероид-высотомер и бинокль и вышел из палатки. Крутова я попросил сложить из камней гурий.

В какую сторону направить первый маршрут?

У меня в руках была карта, на которую нанесена только береговая линия. Внутренние части острова представляли собою белое пятно. Даже заливчик, на который сел самолет, на карте показан не совсем верно.

Прежде всего надо было определить свое местонахождение.

Я встал на лыжи, вынул компас, взял направление на черное пятнышко, которое отчетливо виднелось на краю широкого ледникового щита, и пошел. Бельчик проводил меня коротким недоуменным лаем.

Я шел, изредка останавливался, отбивал молотком образцы от камней, торчавших из-под снега, записывал и снова шел.

Тундра была ровная, только редкие и широкие ложбины тянулись от края ледника к морскому берегу. Скоро маленькая палатка скрылась из глаз. С каждым шагом я приближался к леднику.

Вот и его подножие. Подъем начался незаметно, — только ноги почувствовали, — идти стало труднее. Через несколько минут подниматься прямо было уже нельзя, — лыжи скользили вниз. Пришлось идти наискось. Было жарко. Я скинул куртку и устроил ее за спиной. Запотевали защитные очки, приходилось останавливаться и протирать их.

Чтобы не отклониться от взятого направления, мне пришлось идти зигзагами. Темное пятнышко, которое привлекло мое внимание, оказалось высоким конусом, сложенным щебнем с примесью галечника и песка. От него вверх по ледниковому склону тянулась глубокая, забитая снегом промоина. Повидимому, талые воды проникали глубоко вниз, достигали основания ледника, а потом, вырываясь на поверхность, выносили щебень и гальку с песком и нагромождали конус, высота которого была не меньше десятка метров. Я взглянул на анероид. Давление понизилось на 12 миллиметров, — значит, я поднялся на высоту около 120–130 метров.

Даже в бинокль я не сразу нашел палатку. Стояла она на темном пятне галечника, а таких пятен на тундре было уже много, и наше жилье было совсем незаметно.

У палатки возник гурий. Дальше смутно вырисовывался морской берег. Неподалеку от берега, отчетливые среди белых льдов, виднелись два маленьких островка.

Я развернул карту и сразу увидал, что эти островки нанесены. Гурий и островки находились на одной линии с ледниковым конусом, у которого я стоял. Теперь было уже не трудно нанести на карту и конус и гурий, — для этого требовалось только знать расстояние от палатки до моря. Я записал свои наблюдения, засек время и пошел обратно, досадуя на то, что определение пройденного расстояния, сделанное по времени, бывает неточным.

В палатке ждал вкусный обед. Мы пообедали, забрались в спальные мешки и уже через минуту спали.

Когда проснулись, солнце било в северо-западный угол палатки, — значит, был вечер.

Быстро напились чаю и стали укладываться.

Бельчик, услыхавший звяканье кастрюлек и ложек, залаял, призывая собак к нарте.

Мы взяли с собою палатку, спальные мешки, примуса и недельный запас керосина и продуктов, которых должно было хватить для поездок по самому дальнему участку острова.

Островки, которые я видел с края ледника, теперь были скрыты от меня полосой увалов. Но я уже знал азимут на них, — встал на лыжи и пошел вперед.

Идти было легко. Я то спускался в широкие, забитые снегом ложбины, то поднимался на плосковерхие увалы, покрытые пятнами вытаявшего галечника или россыпями угловатых обломков. Эти пятна приходилось обходить, — они мешали выдерживать направление.

По лыжному следу бежали собаки. На нарте был небольшой груз, полозья легко скользили по твердому снегу. Крутов сидел на спальных мешках, посвистывал. Ему даже не надо было подавать команду «поть» или «та», — передовой не отклонялся от лыжни ни на шаг.

Приходилось часто останавливаться. Мое внимание привлекала каждая каменистая россыпь, каждый валун.

На каждой новой остановке прежде всего надо было посмотреть на часы, чтобы определить, сколько времени я шел от предыдущей остановки. Значит, для этого я должен был двигаться очень равномерно, — и я знал по опыту, что иду со скоростью около шести километров в час. Записав время, я вытаскивал из-за пояса молоток, отбивал от камня образец и записывал свои наблюдения.

Там, где выступали плиты коренных пород, надо было горным компасом замерить, как они залегают. Отбитые образцы я опускал в занумерованный мешочек и прятал его в рюкзак.

Упряжка то и дело нагоняла меня и останавливалась. Собаки ложились на снег и отдыхали. Бельчик обычно оставался стоять. Он оборачивался в сторону Крутова, вопросительно смотрел на него и тявкал, точно спрашивал: почему остановились?

Кончив записи, я прятал в сумку книжку, засовывал за пояс молоток, брался за лыжные палки.

Крутов обычно выжидал, давал мне возможность уйти подальше вперед, потом трогал собак. С веселым лаем они бросались по следу, и через несколько минут упряжка снова догоняла меня.

Всё чаще и чаще с плоских увалов показывались знакомые два островка. Еще час пути, и мы вышли к берегу моря.

Остановились на ровной площадке морской террасы. Пока Крутов выпрягал собак, я присел на валун и принялся за подсчеты. Для этого пришлось сложить все те короткие отрезки, которые отделяли одну мою остановку от другой. Получалось двадцать два километра.

— Нет, Петрович, — не соглашался Крутов, — здесь добрые двадцать пять.

Я не стал спорить. Конечно, мои определения расстояния страдали большими погрешностями.

Поставили палатку. Пока Крутов готовил обед, я занимался образцами. К каждому надо было написать этикетку, обернуть его плотной бумагой, обвязать шпагатом.

Мы пообедали. Разгоряченные собаки успели остыть, можно было кормить и их. Крутов достал бумажный мешок с рыбной мукой, вспорол ножом и высыпал ее на снег длинной полосой, чтобы собаки не мешали друг другу. Собаки жадно стали хватать корм, но сразу же зачихали, закашляли, стали давиться. Мука забивала им ноздри и глотку. Собаки чихали, чистили носы о снег. Некоторые отходили в сторону. Серый, Бельчик и Тузя продолжали есть. Они выбирали лапки рачков, крупные косточки, плавники.

— Надо искать свежего мяса, — решил Крутов и, прежде чем ложиться спать, вычистил винтовку..

Во сне мне почудился шум самолета. Не успев по-настоящему проснуться, я так и решил, что это приснилось. Не знаю, сколько времени прошло, но я снова был разбужен тем же шумом. Теперь отчетливо было слышно, что неподалеку от палатки пролетал самолет.

В своем мешке пошевелился Крутов, — тоже услыхал самолет.

Вылезать из мешка не хотелось. Ночь была прохладная. За палаткой сухо шелестел снег, мела поземка.

Прислушиваясь к затихающему шуму, мы снова натянули на головы клапаны спальных мешков, собираясь спать. Но скоро опять стали вслушиваться, — даже сквозь клапан доносился гул моторов. Он всё усиливался.

Мы выскочили из мешков, сунули ноги в сапоги и вышли из палатки в тот момент, когда знакомый двухмоторный самолет, чуть накренившись на правое крыло, подлетал к нашей террасе.

Он летел низко, и мы хорошо видели, как открылась дверца и как чья-то рука выбросила темный предмет, который через три-четыре секунды мягко воткнулся в снежный надув на склоне террасы. Самолет развернулся, покачал крыльями и стал удаляться на юг.

Я побежал к снежному надуву, не переставая удивляться, что бы такое могли сбросить нам летчики. Не добежав сотни шагов, я увидал на снегу велосипедное колесо с вилкой, — наш одометр.

«Что могло остаться от хрупкого колеса, сброшенного с высоты, пусть даже, ста метров?» — думал я, подбегая. Но нет, колесный обод не пострадал, цела была и вилка. Я увидал привязанную к вилке банку, — в ней счетчик.

Крутов был в восторге. Несмотря на пронизывающий ветер и поземку, в одном белье, он приплясывал на морском берегу и нежно прижимал к груди одометр.

Сон прошел. Мы вернулись в палатку, согрели чай. Поземка стала утихать.

Собравшись, спустились на морской лед. Крутов останавливал собак ежеминутно, проверял счетчик.

— Работает! — восклицал он, — теперь живем!

Мы обследовали островки. Дальше надо было ехать вдоль берега. Теперь незачем было каждый раз засекать время. От островка взяли по компасу направление на ближайший мыс. Здесь я записал показания одометра, потом занялся наблюдениями.