Читаем без скачивания Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани) - Виктор Салошенко

Впоследствии некоторые ответственные работники крайисполкома с упоением рассказывали о своем «вкладе» в вызволение Разумовского, о лекарствах, которыми они его обеспечивали, о личной близости к этому, в общем‑то, замкнутому и осторожному человеку.

Однажды в середине дня Разумовский неожиданно пригласил меня в свой кабинет. Он долго ходил, слегка прихрамывая после перенесенной операции и сосредоточенно думая. Было видно, что ему хочется поделиться обуревавшими его чувствами, наконец, — просто высказаться. Однако он крайне редко пускал в свою душу кого‑либо, даже и своих заместителей.

— Вы знаете, что вчера у меня был день рождения… — Он еще больше сосредоточился, и лицо его потемнело от нахлынувших переживаний, — Подхожу к дому (Разумовский жил тогда на ул. Красной, 200, там, где жил когда‑то Золотухин), у подъезда стоит человек — один из ваших подчиненных, — кивнул в мою сторону председатель. — Говорит: «Я пришел вас поздравить, Георгий Петрович» и достает из‑за спины букет гвоздик, этот… мерзкий веник. «А вот и моя супруга», — показывает на женщину, стоящую поодаль… Что делать?! Я его ведь не приглашал на день рождения… Какую надо иметь наглость — прийти домой к председателю крайисполкома! С какой целью? Выведать, что у меня есть дома? Кто ко мне приходит в гости? Надеюсь, вы догадались, кто этот человек? — повернулся ко мне Разумовский.

В его глазах стояла печаль, и по выражению лица я понял, что он ночь не спал, мучаясь от назойливого и неприятного для него прикосновения «одного из моих подчиненных».

— Прав ли я, выпроводив его? — Разумовский назвал фамилию человека.

В тот момент я вдруг почувствовал, что передо мной совсем не тот Разумовский, уверенный в себе, сильный, с прямым взглядом хозяин края, а, напротив, подавленный и в чем-то морально ущербный, неуверенный в своих силах обыкновенный человек. Мне захотелось подойти к нему и, протянув руку, по — мужски пожать её, ничего не говоря. Просто, по-человечески понять и поддержать. Он был искренен, как ребенок. Однако я стоял и молчал, понимая, что особых моих слов и действий в данный момент не требуется. Я был буфером, той грушей, которую от отчаянья били, чтобы выпустить накопившийся внутри организма пар.

Занимая второй по величине, но все же ответственный и видный пост в крае, Разумовский был весьма педантичен и пунктуален. Он взял себе за правило ранним утром делать основательную и бодрящую пробежку, затем гимнастику и принимать холодный душ. Практически он никогда не пил и, мне кажется, в душе тайно ненавидел любителей «беленькой», невзирая на их должности и пол. Помнится, как однажды, в день 8 Марта инициативу проявила заместитель Разумовского по торговле, бытовому обслуживанию и общественному питанию, простая и разумная женщина Любовь Дмитриевна Кушнаренко. Она предложила замам во главе с председателем «отметить», в её понимании, святой для мужчин день и выпить шампанского. Реакция Разумовского была более чем агрессивной, я бы сказал, испепеляющей. Он в буквальном смысле «растоптал», не сходя с места, безвинное предложение Любови Дмитриевны. Подчеркиваю, — это было задолго до печально знаменитой горбачевско — лигачевской кампании по «борьбе с пьянством».

Разумовский был весьма работоспособен и продуктивен в достижении практических целей. Он умело управлял крайисполкомовским аппаратом, не дергая руководителей по мелочам, в то же время тщательно контролировал положение дел в крае. Он был готов в любой момент проанализировать ситуацию практически в любой отрасли, дать оценку состоянию вверенного ему огромного кубанского хозяйства, — причем сделать это доказательно, — с цифрами, фактами, выводами, называя при этом множество фамилий руководителей, причастных к тому или иному вопросу. Еще раз повторяю и утверждаю: Разумовский был настоящим профессионалом, по «широте» и «долготе» глубоко знавшим дело.

Однажды произошел случай, который меня поразил. На торжественном собрании, одном из первых, где молодой председатель дебютировал, по — моему, связанном с первомайскими торжествами, Разумовский зачитал довольно банальный текст, что‑то вроде: «От имени крайкома КПСС и крайисполкома сердечно поздравляю с праздником 1 Мая… Желаю крепкого здоровья и счастья!». То есть общие слова. Затем многие стали замечать, что от выражения своего мнения, тем более экспромта (где необходимы полемический задор, а то и горячий товарищеский спор, — слава богу, проблем было множество!) Разумовский, отделавшись общими фразами, как правило, уходил, избегая острых и самостоятельных выводов.

Весьма тщательно, взвешивая каждое слово, подходил Разумовский к своим публичным выступлениям. Поначалу его педантизм, умение строить фразу, «сглаживание острых углов», точность цифр, названий районов или хозяйств, особенно фамилий руководителей воспринимались как практика цековской школы, которую вынес Разумовский со «Старой площади», а следовательно, как особо ответственное отношение к каждому сказанному слову. До определенного времени это было наукой для нас, молодых, да и не только молодых, работников, особенно его заместителей и помощников. Еще бы, на каждой странице, где указывались цифры и факты, назывались те или иные фамилии, председатель крайисполкома требовал подписей, виз своих замов — кураторов направлений. Как правило, после бледных и однообразных выступлений «по бумажке» тексты аккуратно ложились на полку. Было такое впечатление, что Разумовский тщательно их собирает, будто готовится к изданию собственных собраний сочинений. И эта, его кажущаяся дальновидность поражала, наводила на мысль о быстротечности жизни и умении шефа строить её так, чтобы был заметен и отражен в «письменном виде» каждый прожитый день.

Понимая место и роль председателя крайисполкома как фигуры первой, но все же следующей после партийного руководителя, вдумчивый и мало — мальски знакомый с «аппаратной кухней» читатель поймёт простую истину: председатель крайисполкома — лицо во многом зависимое и не совсем самостоятельное. Да и самостоятельность для Разумовского была просто немыслима: на него с огромной силой давил громадный авторитет и поистине исполинская фигура Медунова. Медунов постоянно находился под солнцем, в зените', а председатель крайисполкома — в его тени.

Вспоминаю одно из заседаний крайисполкома, на котором присутствовал Медунов, в то время первый секретарь крайкома партии. Разумовский на заседании с двумя десятками текущих, но весьма важных вопросов произнес несколько незначительных фраз, вроде: «Разрешите заседание исполкома объявить открытым». Верховодил Медунов, властным и не терпящим возражений голосом раздавая команды и поручения, наказывая и милуя, поддерживая или отвергая доводы и мнения. Он уверенно, словно матерый капитан, правил крайисполкомовским кораблем, допуская Разумовского к роли, в лучшем случае, своего помощника.

Подтверждением сказанному, на мой взгляд, может послужить фрагмент из интервью известного кубанского журналиста Владимира Рунова с Медуновым, бывшим в ту пору на пенсии:

— Я хочу вам задать последний вопрос, который довольно часто задавал сам себе, но без ответа. В течение длительного времени вы как руководитель края подвергались острой критике, причем по самому широкому спектру проблем — начиная от печально знаменитого сочинского дела и кончая всеми кубанскими производственно — хозяйственными инициативами. Но в крае, как известно, было два первых руководителя — это вы и председатель крайисполкома Георгий Петрович Разумовский. Если не ошибаюсь, вы проработали с ним вместе около десяти лет. По логике вещей, он тоже должен был нести ответственность или хотя бы часть её за упущения, ошибки, злоупотребления, которыми был отмечен этот период. Но получилось наоборот. С той же скоростью, с которой вы отодвигались с руководящих постов, Георгий Петрович поднимался на Олимп, достигнув, в конце концов, поста секретаря ЦК и кандидата в члены Политбюро. Я лично не встречал даже намека на его критику. Как, по — вашему, можно было достичь такого феномена?

— Это очень нелегкий для меня вопрос, поскольку Разумовский был именно тем человеком, который убедил меня в том, что мы воспитали в партии людей, лишенных элементарных человеческих качеств. Я не буду говорить, чем он нравился многим, в том числе и мне. Всё это была искусная ширма, за которой скрывался характер хитрый и холодный, устремленный только к одному — карьере. Мы, действительно, проработали много лет вместе. Я не помню случая, когда бы он по какому‑либо вопросу мне возразил.

— Наверное, это было трудно сделать?

— Да ерунда! Поднимите в архиве материалы заседаний бюро, вы не найдете там ни единого возражения Разумовского, хотя других — сколько угодно. Более того, он очень умело обставлял свое подчиненное положение, демонстрировал искреннюю уважительность. У нас разные вкусы, разные привычки. Я, например, любил охоту, любил посидеть у костра на природе. Он, напротив, отдавал предпочтение комфорту. Но если я ехал на охоту, он обязательно приезжал туда. Вижу: мучается, тонкая его душа не принимает того, что называется «пуще неволи». Говорю ему однажды: «Жора,