Читаем без скачивания Франция. Большой исторический путеводитель - Алексей Дельнов

Король задумался о возможности и такого решения вопроса. Неккер был отправлен в отставку, к Парижу стянуты полки, состоящие преимущественно из иностранных наемников. И тогда случилось совсем неожиданное - 12 июля 1789 г. Париж восстал.

На стороне собрания было абсолютное большинство населения. Малоимущие, в первую очередь многочисленные безработные, после холодной зимы ожидали грядущего голода - уже начиналась дороговизна. Многие из тех, кто побогаче, имели на руках заемные бумаги и не без оснований полагали, что отставка Неккера - сигнал о том, что государство объявит себя банкротом, и они останутся ни с чем. К тому же завсегдатаи Пале-Рояля, агитаторы и публицисты, давно уже старались оформить глухой ропот в громкие слова. Один из самых пылких, Камиль Демулен вещал: «Раз животное попало в западню, его следует убить. Те, кто считает себя завоевателями, будут покорены в свою очередь». Последнее утверждение показательно: оно исходило из одной из идеологических основ враждебного отношения к дворянству. Господа - это в значительной своей части потомки завоевателей - франков, некогда поработивших свободный народ галлов, вот уже полтора тысячелетия угнетающие его. В смутную годину кто будет задумываться над тем, много ли значат миллилитры допотопной крови, протекающие в чьих-то жилах, да и много ли тех, кто с этими миллилитрами?

В толпе прозвучало: «К оружию!» На усмирение народа были брошены войска, но многие солдаты присоединились к мятежникам. Королю остались верны только швейцарцы, и восставшие намеревались двинуться на них. Но те благоразумно предпочли покинуть город.

Народ захватил арсенал, где хранилось огромное количество оружия. 14 июля произошел знаменитый штурм Бастилии - в ней видели символ многовекового насилия, хотя на тот момент в ней отсиживали срок лишь несколько «жертв деспотизма».

Старую крепость долго обстреливали из пушек. Возглавлявший немногочисленный гарнизон комендант де Лоне поначалу не отвечал огнем на огонь - возможно, полагал, что удастся отсидеться за толстыми стенами до тех пор, пока толпа угомонится. Но, в конце концов, приказал стрелять, были десятки убитых и раненных. Штурмующим удалось высадить ворота и ворваться в крепость. Защитников из числа швейцарских гвардейцев благодаря их необычным синим мундирам приняли за арестантов и они уцелели, однако несколько человек, носивших другую форму, жестоким образом умертвили. Коменданта долго терзали, пока наконец не отсекли ему голову. Водрузив на пику, ее торжественно носили по всему городу. Перед памятником Генриху IV трофей несколько раз нагнули: «Поклонись своему господину!»

В городе произошли и другие убийства, отчасти объяснимые тем, что громили не только хлебные лавки, но и винные погреба.

Вскоре обычай насаживать на пику головы «врагов народа» войдет в обычай. А в те дни из разных мест появились тревожные сообщения, что оравы мальчишек таскали на палках отрубленные кошачьи головы.

Лафайет отправил ключи от Бастилии в дар своему недавнему соратнику по оружию - первому президенту США Джорджу Вашингтону.

Когда один из придворных донес Людовику XVI о случившемся, король воскликнул: «Ведь это же бунт!» Но тот поправил его: «Нет, государь, это революция!»

Людовик счел за благо не перечить народной воле. Он полностью признал полномочия Учредительного собрания: явился перед ним запросто, с непокрытой головой, без всякой охраны и свиты - только со своими братьями и сестрами. Обещал вернуть Неккера, сказал, что уже отдал войскам приказ отойти от Версаля.

Потом посетил свой неверный Париж и утвердил в должности мэра популярного депутата Байи, а на посту командира только что образованной национальной гвардии (народной милиции, состоявшей в основном из буржуазии) - Лафайета. Король ввел новую трехцветную кокарду, преобразовавшуюся потом в национальный флаг. Ее красный и синий - это цвета Парижа, а белый цвет - королевский.

Но не все аристократы были настроены так примирительно. Некоторые принцы и придворные покинули страну. Началась эмиграция, вскоре принявшая массовый характер. Она была вызвана не только дурными предчувствиями. Вслед за Парижем нападения на крепости произошли еще в нескольких городах. Были акты произвола, как водится, досталось евреям-ростовщикам. Но больше всего тревожили выступления крестьян. Они перестали отдавать часть урожая в виде феодальных повинностей и церковной десятины. Уничтожались старинные грамоты, которыми обосновывались поборы, кое-где запылали замки, были случаи расправ. Голодные толпы грабили хлебные обозы.

Было о чем задуматься и Учредительному собранию. Один из депутатов напомнил: «Деревня просила не конституцию, а облегчение феодальных повинностей!» Сам он был сеньором, но, тем не менее, предложил отменить плату за правосудие, давно уже не осуществляемое господами, за мельницу, право помещичьей охоты и т. д. (барщину, где еще сохранилась, отменить само собой).

Многие братья по классу поддержали его, но их великодушие было внешним: они готовы были отказаться от того, что давно уже рассматривалось как наследие мрачного Средневековья, а когда речь заходила об отмене поземельных выплат - были решительно против. Собрание больше склонялось к мнениям дворян, чем готово было удовлетворить крестьянские требования. «Пережитки феодализма» отменили безвозмездно, но чтобы избавиться от прочих выплат в пользу сеньора, крестьянин должен был компенсировать их в 30-кратном размере (то есть заплатить за тридцать лет вперед). Но безоговорочно была отменена церковная десятина - первое явное покушение на права церкви. Приняв все эти решения, депутаты постановили на том, что крестьянам больше и желать нечего.

Важным документом, принятым Учредительным собранием, стала «Декларация прав человека и гражданина» (многие ее положения были заимствованы из американского аналога). Она мыслилась как основа для будущей конституции.

Революционными актами были декреты об отмене всех сословных прав и привилегий. Все граждане облагались налогами в равной степени. Любые должности - и военные, и гражданские становились общедоступными.

Тем временем столицу потрясло новое народное возмущение. Голод и безработица все сильнее били по бедняцким кварталам. На протяжении многих лет парижское простонародье привыкло, что именно от короля зависит обеспечение его жизненно необходимыми продуктами, в первую очередь хлебом, по умеренным ценам - и власть справлялась с этой задачей неплохо. Теперь же, когда с льготным снабжением становилось все хуже, стали раздаваться возгласы, что «хлебопека» надо привести в Париж, чтобы он лучше проникся нуждами своих подданных и проявил заботу о них. 5 октября тысячные толпы женщин с детьми, а потом и присоединившиеся к ним вооруженные мужчины двинулись на Версаль.

Народные требования были справедливы, но разнузданность все больше становилась стилем революционного поведения. В великолепные версальские залы ворвалась орущая, агрессивно настроенная толпа.

Швейцарские гвардейцы попытались встать на пути, в схватке погибло несколько человек. По устанавливающейся традиции двоих убитых солдат обезглавили и их головы, водруженные на пики, стали подобием страшных знамен. Восставшие проникли в покои королевы, пытались ее схватить, и если бы ей не удалось в одной нижней юбке ускользнуть вместе с детьми в покои короля - возможно, Марии-Антуанетте не дожить бы до гильотины. Во всяком случае, еще по дороге из Парижа в Версаль звучали дикие фантазии: «Где эта мерзавка? Отрубить ей голову, вырвать сердце и сделать фри-кассэ из ее печенки!»

К счастью, подоспел Лафайет с национальными гвардейцами. Вовремя - уже были сорваны двери, ведущие на половину короля. Маркиз был очень популярен, ему удалось несколько унять страсти. Но он сам посоветовал королю: надо подчиниться и отправиться в Париж. Далее произошла резкая перемена, свойственная психологии толпы: Лафайет вышел с Марией Антуанеттой на балкон, почтительно поцеловал ей руку - и люди, только что кипевшие от ненависти, пришли в радостное умиление: «Королева теперь с нами, она будет любить свой народ!».

На этот раз более или менее обошлось. Королевская семья перебралась в Париж и обосновалась там во дворце Тюильри. В столицу переехало и Учредительное собрание.

В стране, народ которой был полностью отстранен от участия в политической жизни, появились свободная печать, кружки, партии. Среди множества газет выделялись «Революция Парижа» Лустало, «Революция Франции и Брабанта» Камиля Демулена (названа так потому, что и в Бельгии, одной из провинций которой был Брабант, началось революционное движение против австрийского правления) и особенно «Друг народа» - издание чрезвычайно радикальное. Его издатель Жан Поль Марат (1743-1793 гг.), врач по образованию, откровенно жаждал крови сначала аристократов, потом все новых и новых социальных слоев и политических противников. Но, похоже, он действительно принимал близко к сердцу страдания народа, а статьи его были зажигательны.