Читаем без скачивания Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан

Корреспондент другой газеты, «День», сообщал о своей беседе в Петропавловской крепости с Рутенбергом (1917. № 199. 26 октября. С. 4):

Рутенберг, рассказывая подробности ареста министров в Зимнем дворце, указывая на провокационную роль служителей, высказал уверенность, что служители дворца до начала действий провели во дворец группу вооруженных матросов. Когда он, по поручению министров, просил служителей указать ему выход, то двое служителей преднамеренно долго водили его по всему дворцу вплоть до момента, когда толпа вооруженных красногвардейцев и матросов с гиканьем ворвалась во дворец.

Весть об аресте Рутенберга достигла и далекой Америки. Одним из тех, кого известила об этом Рахиль Рутенберг, был Осип Дымов. Ее письмо напечатала на своих страницах газета «Русское слово», в которой Дымов тогда сотрудничал (Рутенберг Р. 1918: 4):

3/16 декабря 1917 г. Петроград

…Много воды протекло с тех пор, как не виделись. Много и крови у нас. Грязи. Гадостей. Вы, пожалуй, можете считать себя счастливым, что не уехали тогда в Россию. Почти с самого приезда у нас не было ни одной спокойной минуты. Трудно себе представить, что творится сейчас в России и что-то еще будет. Мы переживаем какие-то кошмарные дни. Мы накануне гильотины, правда, на почетном месте, на Дворцовой площади, которую уже вчера народный комиссар по иностранным делам г. Троцкий обещал поставить. Все лучшее затравлено, загнано, избито самым настоящим образом. Ничего подобного не было даже в самые страшные дни реакции.

Вчера, например, была в Петропавловской крепости у брата <…> на свидании. Было там много таких «контрреволюционеров», «врагов народа», к которым пришли родные на 20 минут. Все чувствовали себя совершенно разбитыми и измученными. Ждали Учредительного собрания и думали быть свободны в этот день, а получили ночью какую-то ворвавшуюся пьяную банду, которая грозила самосудом.

Pardon: не ворвавшуюся. Это предусмотрительное начальство сменило внутреннюю охрану и чиновников (делают это очень часто, чтобы не сбежали). И Вы вообразите. Лишенные света, воды, в страшной грязи, в руках этой пьяной банды разбойников «без злого умысла», не ведающих, что творят. Трудно было смотреть, как жена профессора Бернацкого (министра) целовалась с ним, точно видела его в последний раз. Прямо душу раздирающие, но все же «гордо»-немые сцены. Что можно поделать против штыка?! Петр Моисеевич самый бодрый среди них, но все же выглядит ужасно. Нет, далеко нам еще до социализма и даже демократической республики. И сейчас происходит такое разделение. Все более или менее живое, культурное, в пальто и шляпе, с мытым лицом против этой массы безграмотных солдат и всякой черной сотни дезертиров. Ведь Петроград сейчас центр и оплот дезертиров. Самые ужасные подонки сплотились возле большевиков. И ежедневно слышишь и читаешь: а вот этот комиссар – вор, мошенник, охранник и т. д., и все основано на документах. И все же масса идет за ними. Но все же я думаю, что временно выйдет Россия из союза согласия, выкупается, вываляется в грязи и крови своей, ведь у нас все время теперь особая графа «на братоубийственном фронте», но все же выйдет она победительницей из этой войны. Иначе быть не может. Иначе конец революции, конец России.

Я лично живу в Петрограде всего две недели. Пока вся жизнь как-то сосредоточивается вокруг да около крепости: достать пропуск, пойти на свидание, снова пропуск, сделать передачу, исполнить кое-какие поручения, и так все время. Думала устраивать школу-гимназию для детей, но время такое, что и думать пока отложила. А эта вещь у нас на Руси довольно нужная.

…И столько немцев и немецкого у нас сейчас! Здесь, например, уже некоторые немцы торгуют снова. Не перед кем ответить, не с кого спросить, нет даже ни одного городового, и не знаешь, возвратимся ли сегодня домой, – если сам, то без пальто.

Какое несчастное поколение детей растет сейчас. Стоит послушать их разговоры – волосы дыбом становятся. И наряду со всем этим такое швыряние деньгами, обжорство, крикливое платье. Мне лично на днях пришлось переждать со знакомой у портнихи даму, которая меряла не более не менее как сто платьев.

Эхма! Мы-то мечтали – свободная Россия! Волшебная сказка! Нет, не легко сказка сказывается даже теперь, у нас. Надо было видеть этот ужас и позор 28 ноября, когда предполагалось открытие Учред<ительного> собрания. Надо видеть эти способы одурманивания масс и… и черт знает, чего захочется.

Однако – всего Вам доброго. Пишите, как живете-можете. Вы, право же, в прекрасной Америке. Я еще приеду и низко кланяться буду американцам за их хоть и синематографическую культурность.

П<етр> М<оисеевич> очень просит Вам кланяться.

Р. Рутенберг

По издевательско-едкой иронии истории, точнее, благодаря большевистской политической лжи в прокламации Военно-революционного комитета Петрограда и Совета рабочих и солдатских депутатов, напечатанной после Октябрьского переворота в «Известиях» (1917. № 210. 29 октября. С. 2), Рутенберг, активнейший деятель мирового сионистского движения, по крайней мере бывший таковым еще недавно, был зачислен в лагерь черносотенцев. Раскручивавшаяся советская пропаганда представляла его как одного из главных виновников того, что в Петрограде начались перебои с продовольстием. В будущем эту беззастенчивую ложь подхватит автор доноса на Рутенберга – из противоположного советам лагеря и прямой их враг – представитель деникинской контрразведки. Наступала новая историческая эпоха, которую О. Мандельштам выразительно окрестил «советской ночью».

За несколько месяцев до октябрьских событий, после Февральской революции, на свободу были выпущены те, кто томился в тюрьмах при царском режиме, в частности социал-демократы, и среди прочих будущий министр просвещения в большевистском правительстве A.B. Луначарский. Покинув «Кресты», Луначарский писал:

С тяжелым чувством покинул я моих товарищей по заключению. Не могу сказать, чтобы материальные условия существования в тюрьме были несносно тяжелы. Режим в общем свободнее и гуманнее, чем в старые времена… Самым слабым местом является, конечно, питание… Не в материальных тягостях суть дела. Тяжело сидеть потому, что мысль не мирится с ярким выражением бесправия, в то время как повсюду только и слышишь речи о завоеванной русским народом свободе и о господствующей в России демократии. Чувство своего гражданского права и достоинства безмерно поднялось. Нельзя же, чтобы от правительства, именующего себя демократическим, мнящего себя таковым, требовать чуть ли не меньше, чем от враждебного обществу старого режима? (Луначарский 1917).