Читаем без скачивания Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

— Но как же, Илья… — шепчет она предавшим ее голосом. — Как ты можешь хотеть после всего, что видел? После того, что я рассказала тебе?.. Как ты можешь? Пусть раньше, когда рядом была Ирина, чтобы досадить ей, но теперь?.. Ты… ты из жалости так говоришь, да?

Глупая, глупая птичка воробышек!

У меня перехватывает дыхание от таких слов девчонки. Но, черт! Я сам виноват: нашел время для признания! И сейчас, пытаясь сгладить сложный момент между нами, я отворачиваюсь от нее, от ее распахнутых серых глаз, чтобы хоть немного ослабить ту нить притяжения, что с невероятной силой влечет к ней, и говорю как можно суше:

— Раздевайся и ложись спать, воробышек, — должен же этот чертов день когда-нибудь закончиться! Я выйду…

— Илья…

— …в ванную комнату. А после устроюсь на полу. Ничего, — предупреждаю ее новый вопрос, почти сорвавшийся с языка, — не замерзну, не переживай, я привычный.

И ухожу, отчаянно желая дать телу почувствовать наконец так необходимый ему сейчас остужающий холод жестких струй воды и освободить его, пусть на короткое время, от вконец измучивших мук желания.

Это неправда. Это не может быть правдой — то, что сказал Илья. Не может! Пусть и прозвучало так искренне, что напрочь огорошило меня. Это просто нелепость, просто участие, сочувствие, жалость, да что угодно, но не влечение к женщине само по себе, вовсе нет! Во всяком случае не то, что приносит боль, не то, о котором он говорил.

Да, я встала на его пути — навязалась с учебой, попалась так глупо сначала с Яковом, потом с отцом. Затем заслонила собой от Ирины… Могла ли я внезапно оказаться той, на которой свет сошелся клином? После всех ярких подруг Ильи?.. Нет, не верю. Да и не о чувствах он говорил, я пока еще не сошла с ума. Я — просто еще одна девушка, одна из многих, приблизившаяся к Люкову слишком близко. Оказавшаяся в его личном пространстве, привлекшая временное внимание проблемная девчонка, с которой почти удалось то, что удавалось со всеми… Почти, если бы не ее проблемы, вставшие преградой на пути к удовольствию. Женщина, с которой не удалось, и к которой не пропало желание. Желание, разбуженное страстью к другой.

Да, он хотел меня и был готов к близости, я чувствовала это в доме его отца. До сих пор хотел ту, через которую не получилось просто перешагнуть и отпустить, как других. Забыть уже на утро. Это куда ближе к истине, куда ближе к тому, что можно назвать желанием, — назойливым, быть может, неутоленным, но могу ли я за то пенять ему? Тому, кто сам вызывает во мне столько чувств, что впору бежать от них сломя голову. Бежать от парня, рядом с которым мне так спокойно, словно я напрочь отрешена от мира со всеми его бедами. К которому меня тянет точно магнитом. Рядом с которым… Да, я должна признаться себе! Рядом с которым я хочу быть больше всего на свете, и которому никогда не признаюсь в том.

И все же, как он может меня хотеть? Измятую чужими руками, с исцарапанным лицом и измученными губами, представшую перед ним в таком неприглядном свете? Как? Ту, из-за которой пострадал его дом? Из-за которой он едва не пострадал сам! Это жалость, это сочувствие и все, что можно считать человечностью, это минутное притяжение, — ведь я давно поняла, что Люков вовсе не ледяная глыба.

Господи! — я вновь вспоминаю все, произошедшее с нами, и закрываю лицо руками. — Какая ужасная ситуация! И как ужасно, что мое прошлое сегодня коснулось Ильи.

В комнате достаточно тепло, однако меня все равно бьет непроходящая дрожь. Я стягиваю джинсы, но остаюсь в свитере и послушно забираюсь в постель — похоже, слушаться и доверять Люкову уже входит у меня в привычку.

Постель большая и холодная, не уютная, чужая. Я ложусь на самый край и укрываюсь одеялом до подбородка, желая по минимуму ощутить себя ее частью. Жду Люкова, не смыкая глаз, так и не выключив свет, и не прикрываю глаза даже тогда, когда он выходит из ванной комнаты и подходит к кровати. На мгновение склоняется надо мной, обдав запахом мужского геля и свежести, сдергивает подушку, свернутый в валик плед, еще один и расстилает себе на полу походную постель вблизи от меня. Щелкнув выключателем, раздвигает шторы — так, чтобы снежная ночь осветила комнату, и, не раздеваясь, ложится на пол, оставшись в джемпере и джинсах, забросив руки за голову.

И замирает, не выдает себя в тишине ни одним движением. И лишь спустя длинный выдох…

— Спокойной ночи, Воробышек.

И мой прервавшийся вздох…

— Спокойной, Илья.

И вновь тишина. И густая полутьма ночи, в которой мы долго лежим молча без сна, думая каждый о своем.

Я знаю, что он не спит. Его спокойное дыхание едва слышно, но ему не обмануть меня. Я поворачиваюсь на бок, затем на живот и чуть сползаю с края кровати, желая видеть хотя бы тень Люкова.

— Илья… — окликаю шепотом парня, упирая подбородок в подушку. — Ты спишь?

— Нет, — тихо отвечает он, подтверждая мою догадку. — Так же, как ты. Что случилось, птичка? Тебя что-то беспокоит?

— Нет, — дергаю я подбородком, пусть он этого и не видит, и тут же признаюсь: — То есть, да…

— Что? — бесцветно интересуется Люков.

— Собственная глупость. Илья, извини, я так глупо повела себя, когда ты сказал, что… когда я спросила тебя… Как маленькая, честное слово!

— Ну, не такая уж ты и взрослая.

— Но и далеко не подросток же, чтобы так шарахаться от слов на ровном месте! Глупо.

— Нет. Это мне не стоило говорить. Не знаю, что на меня нашло, — он шумно вздыхает. — Спи, Воробышек, уже поздно, я не собираюсь набрасываться на тебя.

— Знаю. Просто я хотела…

— Что? — Я чувствую, как Люков напрягается, поворачивая лицо в мою сторону. — Что же ты хотела, птичка? Кристальную слезу единорога? Или звезду с неба? Сегодня до неприличия звездная ночь, пожалуй, я мог бы попробовать.

Улыбка сама собой трогает мои губы: он все еще пытается приободрить меня.

— Сегодня я не стану загадывать желание, Илья.

— Почему?

— Потому что глупо желать большего, чем ты для меня сделал.

— Жаль, — серьезно отвечает Люков, снова направляя взгляд в окно, где светит заметно пополневшее с нашей прошлой встречи ночное светило. — Веришь, так и чешутся руки ухватить эту проклятую луну за хвост.

Он опускает руку на бедро полусогнутой ноги. Сдернув плед, чертыхается, недобро помянув градовский отель.

— Я хотела объяснить, о завтрашнем дне…

— Я говорил, птичка. Тебе не стоит больше бояться Ящера. Просто забудь о нем.

Просто забудь… Если бы это было так легко! Но…

Как он может так чувствовать меня? Буквально угадывая то, о чем я думаю? Разве так бывает? Но Люков удивительный, и я не могу не сказать ему об этом, выудив из водоворота мыслей самую неожиданную.