Читаем без скачивания Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

— Женя…

Его голос вновь серьезен, а пальцы неохотно отпускают мои плечи. Я сажусь в постели, тяну на себя простыню, но Люков тут же сдергивает ее с меня. Едва я повторяю попытку спрятаться под атласным полотном от его взгляда, — от снежной ночи мрак в комнате рассеялся, глаза давно привыкли к сумраку, и я понимаю, что, если встану, он не отпустит взглядом мою голую фигуру, — как он вновь обнажает меня.

— Илья, я не могу, — я взмаливаюсь, с улыбкой глядя на упрямого парня. Я знаю, моя запоздалая стыдливость после нашей близости для него, должно быть, выглядит странной, и все же меня страшно смущает тот факт, что мне придется пройти в костюме Евы через всю комнату под его пристальным взглядом.

Глупо, понимаю, но только я собираюсь вывернуться из вновь поймавших меня рук и схватить плед, как Люков тихо просит, пустив ласкающей хрипотцой под кожу горячую дрожь, поцеловав так, что я не могу отказать ему:

— Мне будет приятно, Воробышек. Ну, что тебе стоит? Или я поспешил назвать тебя смелой?

В ванной комнате горят светильники, и девчонка, что стоит сейчас перед большим зеркалом в полный рост, взлохмаченная и зацелованная, в их рассеянном мягком свете выглядит неприлично счастливой.

— Господи! Неужели это я? — я поднимаю руку и касаюсь ярких припухших губ. С улыбкой провожу пальцами по щеке, новым взглядом изучая густые царапины, оставленные злой щетиной Игоря, больше не чувствуя боли от них. Не чувствуя грязи на себе, не чувствуя беспомощности и стыда от своей обнаженности, только приятную истому и легкую радость, проступающую сквозь поры кожи, словно подсвечивающий меня изнутри теплый свет.

Он тоже оставил на мне следы — мой невозможный Люков. На левой груди, у ореола соска, у подбородка на шее — темнеют полумесяцем розовые пятнышки его внимания. Пристального, но осторожного, неожиданно нежного — я помню, как бережно он касался меня губами. Я трогаю эти пятнышки, чувствуя себя немыслимо глупой от того, что хочу сохранить их. В отличие от ненавистного внимания Игоря и синюшного осадка на коже, хочу запомнить, какой может быть настоящая близость мужчины и женщины. Когда мгновение, желание и шаги навстречу одни на двоих.

Я включаю воду, поднимаю волосы на макушку небрежным узлом и становлюсь под душ, смывая с внутренней стороны бедер следы моего с Люковым удовольствия, — как опрометчиво было с нашей стороны так забыться! И как странно, что это сейчас ничуть не тревожит меня. Ополаскиваю кожу гелем и заворачиваюсь в махровый халат, любезно предоставленный постояльцам администрацией отеля. Ступив на пол, оборачиваюсь к зеркалу и вновь ловлю себя на том, что улыбаюсь. Даже тогда, когда смущающее воспоминание о смелых пальцах, раздвигающих мои ноги, входящих в меня под пристальным взглядом колючих глаз, всплывает в памяти.

— Илья? — я распахиваю дверь и упираюсь носом в крепкую грудь парня.

— Тебя долго не было, Воробышек.

— Долго? — растерянно бормочу, поднимая на Люкова глаза. — Всего каких-то десять минут.

— Долгие десять минут, за которые я успел подумать, что сероглазая птичка обо мне забыла.

Он улыбается, и я отвечаю ему тем же, радуясь покою в его глазах. Любуясь чертами его лица — спокойными и красивыми. Думая, как же красят Илью эти дерзкие ямочки на щеках, к которым так хочется прикоснуться и которые невозможно забыть.

— Привет, Воробышек.

— Привет, Люков.

Нас окружает ночь — тихая, спокойная, с приятными звуками наступившего праздника. Где-то на улице гости смехом празднуют пришедшее Рождество, затягивают песню, но долетающие в комнату звуки едва ли способны разуверить, что в этот миг мы во Вселенной одни. Я смотрю на Илью, на то, как он затаил дыхание, остановив на мне взгляд, на сильные руки с обозначившимися мышцами, упирающиеся в дверной проем по обе стороны от меня, на длинные пряди волос, упавшие на лоб… и шагаю к нему навстречу. Сама. Привстав на цыпочки, тянусь губами к его обманчиво твердым губам, вскидываю руки и обнимаю свою любовь за шею со всем расцветшим во мне чувством, на которое способна.

И он встречает меня. Прижимает к себе крепко-крепко, впиваясь в губы, отрывая от пола. Легко подхватив на руки, уносит в комнату, кладет на постель, а сам садится рядом. Нависает сверху, медленно распахивая полы моего халата. Вдоволь насмотревшись на меня в темноте, говорит с многообещающей улыбкой, опуская ладони на голую грудь:

— Надеялась спрятаться от Серого Волка, птичка? Не выйдет.

Она вновь готова принять меня. Просто чудо, сколько в Воробышке живой чувственности и желания. Она гладит горячими ладошками ключицы, сидя на моих бедрах, целует плечо, а я в тысячный раз задыхаюсь от ее ласки. Теряю голову от шелеста ее дыхания, от ощущения мягких губ на своей коже, от серого хмеля глаз… От того, как она сейчас от меня близко.

Непослушный рассудку шепот срывается с губ вместе с выдохом.

— Женя, я хочу тебя…

Я обхватываю ладонями лицо птички и скольжу ртом вдоль линии ее скул. Запрокинув подбородок, спускаюсь к нежному горлу. Прижимаю девчонку к себе, прогибая стройную спину в талии, сдерживаясь из последних сил, чтобы не войти в нее.

— Я знаю, — игриво выдыхает плутовка мне в лицо. — Знаю… — кусает за мочку уха, приучая к новой ласке, целует в висок, подбираясь ладошками слишком близко к напряженному паху. Дразняще царапает ноготками кожу, полным желания голосом заставляя сердце плавиться в беснующемся пламени. Вынуждая тело замереть в предвкушении долгожданного прикосновения.

— Я знаю, что хочешь. Я чувствую.

— Смелая, да?! — я ловлю сводящие меня с ума запястья, опрокидываю девчонку на постель и закидываю ее руки над головой. Прижимаюсь к ней, доказывая, как она права. — Чувствуешь? — трусь об ее бедра, вдыхая у шеи птички пьянящий запах. — Знаешь?.. — спускаю губы к груди, до последнего удерживая ее взгляд. — Сейчас посмотрим, насколько ты смелая!

Ее грудь куда совершеннее, чем я мог представить, не зря Ящера потряхивало от одной мысли о том, что я касался воробышка. Я ненавижу его, но понимаю: мне тоже навечно уготована участь быть ревнивцем. Я пробую ртом ее приятную тяжесть, прихватываю губами соски, обводя языком широкие ореолы. Опускаю голову к животу, пробуя каждый сантиметр шелковой кожи на вкус, навсегда стирая из памяти птички прикосновения меченого ублюдка. Скольжу руками вдоль податливого тела, жадно оглаживая бока, играю зубами и языком с сережкой в пупке, в какой-то миг снова заставив девчонку отпустить на выдохе короткий смешок.

Но едва моя ладонь проникает между ног птички и требовательно раздвигает их, раскрывая ее навстречу моему голоду, она затихает, сжав мои плечи.