Читаем без скачивания Святители и власти - Руслан Скрынников

Столичный Симоновский монастырь сравнительно рано сделал первые земельные приобретения. До начала 1380-х годов ему принадлежало село Воскресенское в верхнем течении реки Дубенки, которое затем монахи обменяли на семь великокняжеских бортных деревень и землю под монастырем — пустыньку игумена Афанасия у Медвежьих озер. В конце жизни Дмитрий Донской пожертвовал в Симоновский монастырь сельцо Борисовское с деревнями и «колодези соляные — варницы» в Соли Галической. Тогда же монастырь получил от великого князя угодья с озерами и песками на Волге под Нижним Новгородом.

История Симоновского монастыря обнаружила противоречие, типичное для всех общежительных монастырей. Отстаивая принципы общего жительства, Сергий внушал ученикам мысль об отказе от личных стяжаний, призывал их жить своим трудом. На практике принципы общего жительства не исключали, а напротив, благоприятствовали коллективным «стяжаниям». Избавившись от забот о личном имуществе, иноки погружались в пучину мирских хлопот, проистекавших из обладания селами и прочими богатствами.

Лица, близкие к Сергию, живо обсуждали возникшее затруднение. Любимый ученик Сергия Афанасий много позже обратился с вопросом к митрополиту Киприану. Отвечая ему, грек развивал идею нестяжательной жизни монахов, ссылаясь на древних отцов церкви и на известный лично ему опыт Афонского монастыря. «И древние отци, — писал он, — ниже сел стежание, ниже богатества и стяжаниа, яко же… и в Святой горе, иже и сам аз видех». Владение вотчинами, по мысли Киприана, разрушает монашеское житие, «занеже пагуба черньцем селы владети». Если монастырь уже имеет вотчину, поучал Киприан, инокам не следует посещать ее.

Точные сведения о ранних земельных приобретениях Троицкой обители отсутствуют. Внимание исследователей давно привлекала следующая запись из ее кормовых книг: «Дал князь Андрей село Княже под монастырем, да село Офанасьево, да село Клементьево, а на их же земле монастырь стоит». Сергий основал монастырь на земле удельного князя Андрея Ивановича. По мнению одного из новейших исследователей, именно Андрей — сын Ивана Калиты — стал первым покровителем Троицы, одарившим монастырь селами. Однако такое предположение трудно согласовать с фактами. Сергий получил чин игумена в 1353–1354 годах, а князь Андрей умер в 1354 году. Троица тогда еще переживала процесс становления и не могла оказать удельному князю никаких услуг. В монастырьке пребывала дюжина, самое большее две дюжины монахов. Описание их жизни, повседневных трудов исключает предположение, будто в момент основания обитель владела тремя крупными селами. Приходится вернуться к традиционному предположению, что Троица получила села от Андрея Владимировича Радонежского, жившего в 1411–1425 годах, когда Троица стала одним из самых знаменитых монастырей и удельный князь Андрей имел все причины покровительствовать ему.

Среди документов, подтверждавших пожертвования в пользу Троице-Сергиева монастыря, обращает на себя внимание жалованная грамота великого князя Дмитрия Ивановича. Из грамоты следует, что князь дал Сергию «при своем животе… пятно ногайское с лошади до осми денег и московское пятно на площадке, место на Москве в городе под церковь и под кельи». В грамоте речь шла о пожертвовании в пользу монастыря части пошлин, взимавшихся на Москве с ногайских татар, пригонявших на продажу большие табуны лошадей. Однако приведенные сведения недостоверны, поскольку доказана подложность приведенного текста грамоты Дмитрия Донского.

Сергий имел не меньшие возможности для приобретения сел, чем его ученик Федор Симоновский. Тем не менее значительные земельные пожертвования стали поступать в Троицу лишь после смерти Сергия. При нем троицкие монахи предпочитали следовать принципам нестяжания. Со временем практика далеко разошлась с намерениями и замыслами основателей общежительства. К 1425 году троицкие монахи приобрели по крайней мере 10 сел. Прошло менее четверти века, и к 1453 году обитель Сергия стала крупнейшим землевладением страны. Троице-Сергиев монастырь сравнительно рано приобрел значение монастыря-митрополии, окруженного множеством монастырей-колоний, располагавшихся на великокняжеских и удельных землях в разных концах страны.

Удельный князь Владимир Андреевич в 1374 году решил заложить монастырь у стен своего стольного города Серпухова. С этой целью он обратился в Троицу. Сергий направил в Серпухов своего ученика Афанасия, и тот заложил обитель на высоком берегу реки Нары (отсюда название Высоцкий монастырь), в двух верстах от Серпухова. Афанасий обладал обширными познаниями в Священном писании, но не мог похвастать дружбой с князем, что сказалось на его карьере. Федор Симоновский ездил послом в Константинополь, затем получил епископскую кафедру в Ростове. Афанасий в 1382 году оставил игуменство в Высоцком монастыре и ушел в Константинополь, где жил «яко един от убогих».

Одни из учеников Сергия тянулись в стольные города, другие, напротив, не могли ужиться в столицах и уходили в глухие места. Инок Павел долго жил в Троице, сначала в монастырской ограде, а потом в уединенной келье в отдалении от обители. С благословения Сергия Павел ушел на Север, в Вологду, и там прожил посреди Комельского леса в дупле липы три года.

Ученики и единомышленники Сергия основали монастыри в окрестностях Коломны, близ Звенигорода и Дмитрова, на реке Обноре в Ярославском уезде, под Чухломой, под Железным Борком возле Галича и в других местах. Во второй половине XIV века возникло до 35 монастырей-колоний, поддерживавших тесную связь с Троицей и следовавших принципам общего жительства.

Реформа монашества распространилась на ряд обителей Москвы, Рязани, Новгорода Великого. В Москве наибольшим авторитетом пользовался архимандрит Петровского монастыря Иван, про которого современники писали: «Се бысть первый общему житию начальник на Москве». Следствием монастырской реформы было то, что Сергий стал едва ли не самым влиятельным церковным деятелем общерусского масштаба. Ни епископы, ни архимандриты не могли более игнорировать мнение скромного троицкого игумена и его учеников.

Как уже говорилось, в 1378 году митрополит Алексей умер. Его смерть породила в среде духовенства разброд и шатания. Великий князь настаивал на том, чтобы во главе московской церкви встал его любимец Митяй-Михаил, ставший к тому времени игуменом одного из столичных монастырей. Но в среде столичного духовенства Митяй оставался фигурой крайне непопулярной. Русские церковные деятели предпочитали видеть на митрополичьем престоле в Москве Киприана, который один мог восстановить рассыпанную храмину общерусской церкви. Назначение Митяя грозило увековечить раскол православной русской церкви на две половины — московскую и литовскую.

Зная о настроениях русского духовенства, Киприан предпринял попытку пробраться в Москву. Он не принадлежал к числу людей, способных на необдуманные действия, но сложившаяся ситуация не оставляла места для колебаний. На протяжении года грек лишился сразу двух покровителей — патриарха Филофея в Византии и князя Ольгерда в Литве (Ольгерд умер в 1377 году). Новый патриарх отказался признать законность поставления Киприана на митрополию всея Руси.

3 июня 1378 года Киприан перешел границу и сделал остановку в окрестностях Калуги, откуда написал послание своим сторонникам — Сергию и Федору, предлагая им встретиться, «где сами погадаете». По-видимому, обращение грека не осталось тайной для великого князя, выславшего к границе заставы, чтобы перехватить святителя. Но Киприан благополучно миновал заставы и, пройдя «иным путем», добрался до Москвы, где попал в руки московских ратников.

Великий князь Дмитрий считал Киприана узурпатором, оклеветавшим Алексея перед патриархом, а кроме того, ставленником литовских князей. Поэтому он велел схватить его, едва тот появился в Москве. Киприан подвергся не меньшим унижениям, чем Алексей во время пленения в Киеве, с тем лишь различием, что Алексея держали под стражей более года, а Киприана — два дня.

Киприан добрался до Москвы к вечеру в сопровождении целой свиты, составленной из монахов и слуг. В письме, написанном сразу после высылки, Киприан жаловался на князя: «Мене заточил к ночи, а слуг моих нагих отослати велел с бещестными словесы». Сторожить арестованного было поручено «проклятому Никифору-воеводе». Тот подверг святителя всяческим унижениям, содея над ним «хулы, и наругания, и насмехания, грабления, голод!». «Мене в ночи заточил, нагаго и голоднаго, и от тоя ночи студени, — писал Киприан, — и нынеча стражу!» Московское лето было в разгаре, и указание на стужу можно было бы истолковать так, что пленника посадили в погреб, если бы Киприан сам не указал на то, что его «заперли в единой клети за сторожми». Клетями на Руси называли наземные постройки. На долю Киприана выпали не столько физические, сколько моральные страдания — все его надежды на поддержку русских епископов разлетелись в прах. Во втором письме Киприан упрекнул Сергия, что он и другие иерархи «умолчали» перед великим князем. Будучи явно неосведомленными насчет поведения московского духовенства, византиец просил Сергия известить, «все ли (московские епископы и монахи. — Р.С.) уклонились вкупе» от вмешательства в его дело? Правда же заключалась в том, что Дмитрий Иванович не счел необходимым узнать мнение московского Духовенства и поставил их перед свершившимся фактом.