Читаем без скачивания Любовь под дождем - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Допей свой коктейль и выходи замуж за Хасана Хамуда. Это все-таки лучше, чем всю жизнь быть одинокой. Ты изведешься от тоски.
И Хусни Хигази принялся рассказывать Моне про адвоката, про его семью, еще совсем недавно владевшую большим поместьем в Верхнем Египте, — земли они лишились, когда проводилась аграрная реформа. Хусни не забыл похвалить адвоката и за профессиональное искусство, а затем спросил Мону:
— Ты ведь не видела моего последнего фильма?
Она засмеялась, и хозяин дома направился в темную комнату, служившую кинозалом.
XIX
На этот раз Хусни Хигази не обрел в кафе «Аль-Инширах» привычного покоя. Он курил кальян в тишине, полной тяжкой печали. Абду Бадран, погруженный в тягостные мысли, смотрел в пустоту невидящими глазами. Ашмави сидел у входа на тротуаре и чертил на асфальте пальцем замысловатые узоры. Хусни подумал о том, что за этой тоскливой ночью последует много других таких же. Наконец Абду Бадран очнулся от мрачных раздумий и сказал Хигази:
— Теперь уже свадьбы не будет…
— Но она ведь только отложена!
— Услышал бы тебя аллах, благороднейший!
— Бог милостив!
— Он не приехал, как обычно, и у меня сразу сердце защемило от недоброго предчувствия. А матери его как раз приснился страшный сон.
— Бог даст, рана не опасная.
— Кто же знает! Видел-то я его одну минуту — больше не позволили. Лицо все забинтовано, и шея тоже…
— Ну, в госпиталях бинтов не жалеют…
— А мы-то готовились к свадьбам — его и дочки.
— Ничего, все уладится, и через педелю, самое большее через месяц, сыграете вы свои свадьбы!
Неужели такова судьба отцов и матерей во всем мире? — спрашивал себя Хусни Хигази. А может быть, есть такие народы, чей боевой дух и доблесть способны преодолеть любые невзгоды? Или история лжет, рассказывая о подвигах? Неужели отсутствие элементарного мужества характерно лишь для нашего народа, или так было во все времена и эпохи? Но почему же тогда одна война следует за другой? Где граница между самопожертвованием, о котором мы читаем в газетах, исторических книгах и стихах, и тем, что мы наблюдаем в кафе, в домах, на улице? Конечно же, человек рождается не для того, чтобы стать профессиональным убийцей…
— Несчастные мы люди, устаз! — заметил Ашмави.
— Будь я помоложе — обязательно пошел бы в армию, — сказал Хусни.
— Сын соседа потерял ногу, — продолжал Ашмави.
— Что делать — война, наши земли оккупированы…
— Когда я вижу, как люди смеются, меня так и тянет плюнуть им в рожи, — злобно сказал старик.
— Уж очень ты суров! Война все больше захватывает каждого из нас. Если так будет продолжаться дальше, то скоро ее огонь спалит всех — и на фронте, и в тылу.
Хусни попробовал представить себе, что бы сказал этот несчастный старик, если бы узнал, какие дела творятся у него дома, в его роскошной квартире. Он бы проклял его. А за что, собственно? Ведь жизнь уже почти прожита, а манит по-прежнему. Любовь к жизни — как это понятно! А ты, Египет, ты мне тоже очень дорог, но любовь к тебе далеко не так понятна!
Снова заговорил Ашмави:
— Справедливость требует, чтобы тяготы жизни распределялись между всеми поровну.
— Мудрые слова!
— Никак не возьму в толк, о чем это вы? — вдруг сказал Абду Бадран.
— Дни горестей и печали обрушиваются на нас, словно дождь!
— Мы, египтяне, находимся в центре арабского мира, а что нас ждет? — Оккупация, независимость, пятьдесят шестой год, Йемен, шестьдесят седьмой год и снова оккупация…
Хусни охватило раздражение. Едва сдерживаясь, он воскликнул:
— Надо завтра же взяться за обновление родины!
— Тяжело у меня на душе, ох как тяжело! — вздохнул Абду.
— Ты ведь только что вернулся из госпиталя. А думал отпраздновать свадьбу.
— Несчастная наша страна.
— Страна кумовства и своекорыстия! — добавил Ашмави. — О арабы!
Хусни снова овладели невеселые мысли. Чего мы хотим от жизни, в которой смешались слабость и сила, глупость и мудрость, нежность и жестокость, невежество и наука, уродство и красота, угнетение и справедливость, рабство и свобода? А сам-то я что выбираю? У меня все еще нет ясной позиции, да и жить осталось совсем немного. Я люблю тебя, Египет, но, если можешь, — прости! Жизнь я люблю все-таки больше.
XX
У входа в казино «Сахар-сити» остановилась машина. Из нее вышли Хасан Хамуда и Мона Захран. Они направились в дальний уголок сада, где голубоватый свет фонаря еле пробивался сквозь густую листву пальмы. Мона была красива, как всегда, правда, в ее глазах пряталась глубокая печаль. Но Хасан надеялся, что сумеет рассеять ее грусть. Его смуглое лицо излучало жизнерадостность, а движения были преисполнены уверенности. Еще раз внимательно посмотрев на девушку, он улыбнулся, словно бы подавая ей пример, а потом, глубоко вдохнув прохладный, напоенный запахами трав воздух, произнес:
— Как тут тихо и спокойно, словно весь остальной мир отодвинулся куда-то далеко-далеко.
— Да, — негромко уронила Мона и тут же, словно устыдившись своей минутной радости, поспешила добавить: — Но его заботы остаются в наших сердцах.
— Да, у тебя немало тяжких забот, но ты попробуй представить себе состояние человека, когда он в один миг теряет тысячу федданов земли, когда его отец умирает от сердечного приступа… Попробуй представить себе, что переживает человек, доброе имя семьи которого растоптано, хотя патриотическое движение в Египте, начиная с восстания Араби-паши, обязано ей довольно многим.
Мона взвесила его слова и ответила вопросом на вопрос:
— Разве ты не знаешь, что феодалы не внушают мне симпатии?
— Вполне понятно, — рассмеялся Хасан. — Ты же принадлежишь к послереволюционному поколению. Но ведь и ты осуждаешь студенческие выступления?
— Это совсем другое дело!
— Пусть так. Но вернемся к твоим заботам и огорчениям. Ты совершенно ни в чем не виновата!
— И все-таки… Ведь он…
— Еще раз повторяю — ты ни в чем не виновата, — перебил девушку Хасан. — Он наклонился к Моне. На его лицо упал свет фонаря. — И после нас останутся кладбища, больницы. Но разве это мешает немного поесть и выпить? Стать мужем и женой!
— А ведь мы чуть не уехали, — прошептала Мона.
— Ну вот, опять! — засмеялся Хасан. — Послушай, а не поговорить ли нам о чем-нибудь другом?
Мона не слушала.
— Нас упрекали, что мы хотим бежать с родного корабля, когда на него обрушилась такая буря.
— Меня тоже воспитывали в патриотическом духе. А что это мне дало? Но прошу тебя, найдем для разговора другую тему.
— Разве тебя не интересует, победит наша родина или нет?
— Меня интересует лишь мирная и счастливая жизнь. Если дорога к ней через победу — тем лучше. А если через поражение, то опять-таки тем лучше.
— Я что-то не поняла, — с недоумением сказала Мона.
— Это простительно. Но я ведь приехал с тобой сюда потому, что люблю тебя…
Он мог бы сказать ей гораздо больше о своих чувствах, но знал, что от разговора о политике все равно не уйти.
— Если они победили в июньской войне, то что могут сделать люди, подобные нам? Да, несмотря на всю его горечь, поражение имеет свою положительную сторону для побежденных…
Мона промолчала. Он подумал, что не убедил ее, и более мягким тоном добавил:
— Родина — это тот клочок земли, где человек чувствует себя счастливым и уважаемым.
Он не знал, что еще сказать, и тут Мона, глубоко вздохнув, произнесла голосом, полным горечи:
— Во всяком случае, я не бросила бы в тебя камень, если бы ты решил эмигрировать.
Тут подошел официант, и Хасан, посоветовавшись с Моной, заказал бутылку пива и жареных голубей. Когда официант скрылся в темноте, Хасан сказал назидательно:
— В меня бросали тысячи камней… Чем тяжелее испытания, выпадающие на долю человека, тем упорнее он ищет счастья!
— Странная логика!
— Но на поверку всегда выходит, что счастье, которого он так жаждал, всего лишь химера.
— У меня есть две близкие подруги. У обеих надежды на счастье разрушила война.
Хасану этот разговор был скучен и неприятен. Несчастья Алият и Сании его нисколько не интересовали. Но он делал вид, будто внимательно слушает Мону. Хасан успел узнать твердость ее характера. Но женой она будет отличной! Он поднял стакан:
— За нашу скорую свадьбу!
XXI
Во время поездки на фронт Надер не отпускала от себя Марзука Анвара ни на шаг. Из Каира артисты выехали рано утром. Они направлялись в Порт-Саид, который выбрали потому, что там в сравнении с остальной зоной Суэцкого канала было относительно тихо. Ехали они кружным путем на Рас аль-Барр, чтобы не попасть под артобстрел противника. Поездка обещала быть спокойной и интересной. Надер про себя посмеивалась над режиссером Ахмедом Радваном — он отказался поехать с ними, сославшись на болезнь, но она-то знала, что причиной была просто трусость.
