Читаем без скачивания Друзья из Сары-Тепе - Самуэлла Иосифовна Фингарет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прекрасно. Скажи, пожалуйста, сколько километров от Ленинграда до Новгорода?
— Сто восемьдесят.
— Сколько часов вы ехали?
— Три часа.
— А от нас до Самарканда гораздо больше, да не по низине, а по горам, серпантином.
— Поедем! Пожалуйста, поедем! Мы не устанем! — закричал четвёртый «Б».
Тут зазвенел звонок. И хотя ребята изо всех сил пытались удержать Гульчехру Хасановну, она сказала, что у неё дела, и вышла из класса.
На перемене Севка должен был показать, как он делает стойку. Севка не любил, чтоб его долго просили. Он с разбега встал на три точки, замахал в воздухе ногами и запел «кверхногамную» песенку:
Как хорошо болтать ногами,
Как хорошо, поймёте сами,
Только постойте,
Только постойте
На голове!
Это совсем не очень трудно,
Это, напротив, очень чудно.
Делайте стойку,
Делайте стойку
Прямо в траве!
Последнюю строчку можно было менять. И в зависимости от места, где делалась стойка, петь: «здесь на земле», или: «здесь на ковре», или: «здесь на столе». В данный момент дело происходило на лужайке школьного двора.
«Кверхногамная» песня была так заразительна, что всем сразу захотелось научиться стоять кверху ногами. Дел у Севки прибавилось.
Дома его тоже ждали дела. На Севкиных плечах лежала одна из самых главных хозяйственных обязанностей — он был водоносом и ежедневно наполнял водой деревянный пятиведёрный бачок, стоявший на краю суфы.
Колодец помещался в ичкари. Так называлась та половина дома, где жил Садулла со своей женой. Посторонним мужчинам ходить туда было нельзя, а мальчикам можно. Старик Садулла жил по старым обычаям и жену свою заставлял жить по старым обычаям. Когда она проходила мимо археологов, то закрывала лицо концом головного платка.
Ещё в ичкари жила внучка хозяина, та самая девчонка, которая орала, когда Карим и Катя спасали Карлсона. Ещё там жила мать девчонки, но её археологи видели редко: она работала в ресторане и приходила домой поздно. Другие сыновья и дочери Садуллы жили кто в Самарканде, кто в Ташкенте, а кто даже в Иркутске.
Севка взял ведро и побежал по тропинке через сад. Навстречу ему потянулся сладковатый дымок саксаула — верный признак того, что у хозяина варится плов. «Плов в котле, гость во дворе», — сказал бы Анвар. Так и есть. В айване сидели хозяин и незнакомый Севке мужчина. Перед ними стояло блюдо с белой сладкой нишалдой[17] и лежала гора лепёшек. Жена Садуллы, закрыв лицо платком, прислуживала.
— Салам-алейкум, — сказал Севка, пробегая мимо.
— Здорово, пацан, — буркнул гость, не поворачивая головы.
Он сидел к Севке спиной.
Колодец находился рядом с печкой. В плотно закрытом котле кипел и распаривался плов.
Севка быстро наполнил ведро и пошёл обратно, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону айвана. Ему почему-то очень хотелось узнать, какого такого гостя принимал Садулла. Два ведра он пронёс благополучно, на третьем — не выдержал и обернулся. Гость обернулся тоже. У него было какое-то мятое лицо с приплюснутым носом и тонкими сизо-лиловыми губами; на щеках и на лбу алели большие противные пятна. «Кажется, Пятнистый! — пронеслось в голове у Севки. — Тот, что крикнул: „Гони вон проклятых щенков!“
В ичкари Севка больше не пошёл — неудобно было. Но если бы он знал, о чём вели речь Садулла и Пятнистый, то он наполнил бы водой все арыки города, лишь бы лишний раз пройти вдоль айвана.
— Думай, старик, — говорил гость, макая кусок лепёшки в тягучую нишалду. — Где твоя стариковская мудрость?
— Думаю, сынок, думаю. Туда и сюда мысли перекидываю, да не Аллах я, чтобы под землёй видеть.
— Золото такой товар, что и сквозь землю светит.
— Так. Правда твоя. Да к реке не пройти — граница там.
— Дождёмся, что археологи отыщут.
— Нельзя того допустить. — Садулла вытер бороду полотенцем.
— Нельзя, старик.
Жена Садуллы поставила на дастархан блюдо с пловом. Беседа на время прервалась. Потом гость возобновил разговор.
— Пошарь в святой могиле, где офицеришка квартировал.
— Легко говорить, трудно делать. Мазар за полосой, кто меня пустит?
— Проси начальника.
— Умный ты человек, сынок. Твои мысли читаю, каждый день начальнику кланяюсь. Однако на мазар надежда малая — ремонт там был. Советская власть сказала: «Мы в Аллаха не верим, могилы святых не почитаем, а старые здания почитаем». Тогда весь мазар чуть не по кирпичу разобрали и заново сложили, чтобы крепко стоял.
— Рабочих прощупай.
— Разговаривал с одним, вёл беседу.
— Только осторожно, без моих указаний никому не открывайся.
— Ладно. Скоро ли приедешь?
— Не знаю, как рейс будет. Да и не следует нам с тобой часто видеться. Если что узнаешь, передай с кем-нибудь старым способом.
— Ладно.
* * *
Когда археологи вернулись домой, Нина Георгиевна, заглянув в бак, с удивлением спросила:
— Эй, водонос, сегодня что, лимит на воду?
— Неудобно было в ичкари ходить, там гость сидел, — солидно ответил Севка.
— Гостя принимал, правду пионер говорит; гость приезжал, плов варили, отведайте, почтеннейшие! — Из-за деревьев появился хозяин с блюдом плова в руках.
— Рахмат, — сказал Борис Яковлевич, — от плова и шах не отказывается. Родственник приезжал?
— Хороший человек всё равно что родственник. Шофёр. С сыном на одной базе работает. Товары из Самарканда привёз. Нам со старухой подарки от сына привёз. Халат привёз. Хорошо в новом халате на мазар пойти, святому молиться. Когда возьмёшь меня, начальник?
— Нелёгкое это дело. И обидеть вас отказом не хочется, и обещать боюсь.
— Постарайся, начальник. Аллаху молиться за тебя буду.
Хозяин ушёл.
— Хороший был плов, — сказал через некоторое время Лёня.
— Превосходно готовят, — подтвердил Андрей Петрович.
— Плов-то хороший, а вот гость был нехороший, — вступил в разговор Севка.
— Чем не угодил? — спросила Нина Георгиевна.
— Лицо злое. Всё в красных пятнах. Противный.
— Разве можно судить по наружности?
— По такой можно.
— А по такой, как у Садуллы-бобо?
Севка задумался. С одной стороны, Садулла выглядел вполне приличным стариком, с другой стороны, не было у Севки к нему доверия. Поэтому он ответил уклончиво:
— Садуллу я ещё мало знаю. А вообще здесь почти все люди хорошие.
— Из чего ты исходишь, говоря так?
— Я исхожу из детей. Детей любят добрые люди, а здесь все любят детей.
— Вот те раз.
