Читаем без скачивания Принцесса викингов - Вилар Симона

Осведомленность епископа Руанского всегда поражала варваров и вызывала невольное почтение. Но если Атли искренне восхищался Франконом, то Ролло он занимал скорее как интересный собеседник во время пиров. Он никогда не принимал на веру его ученые россказни и часто возражал, доказывая свое.

Эмма не раз участвовала в их спорах, но далеко не всегда делала это искренне. Ведь Ролло настаивал на том, чтобы она дала согласие Атли, проявляя полное равнодушие к ней. Эмме ни разу не довелось больше увидеть в его глазах того восхищения, с каким он иногда смотрел на нее, когда они скитались в лесах Анжу и Бретани. И хотя пренебрежение Ролло сердило Эмму, делало ее язвительной и даже грубой, она со все большим нетерпением тосковала, когда он не приходил. Она ждала его. Стоило Эмме увидеть знакомый силуэт, услышать голос Ролло, его дерзкий громкий смех, как сердце ее начинало учащенно биться и она ощущала томление во всем теле.

Вот тогда-то Эмма и становилась дерзкой и надменной, недоумевая, почему этот полудикарь с осанкой настоящего правителя так притягивает ее. И Эмма была вне себя от радости, когда ей все же удавалось пробиться сквозь броню высокомерия Ролло. Он оставался холоден к ее женским уловкам, но ее голос – Эмма благословляла небеса за этот дар! – растапливал ледяную стену, которую конунг столь усердно возводил между ними.

Атли слушал ее пение с отрешенным и мечтательным видом, епископ Франкон впадал в созерцательную задумчивость, даже стражи у входа стихали и, приподняв завесу, замирали, опершись на древки копий. Лицо же Ролло… Нет, она не ошибалась – в его глазах вспыхивала нежность. Помнит ли он все, что они пережили в Бретани? Ей казалось, что если он и вспоминал о той земле, так только потому, что там остался его меч, сверкающий Глитнир, отнятый у конунга Нормандии старым ярлом Гвардмундом. И Ролло намеревался жестоко отомстить обидчику.

Все это Эмма вспоминала, когда, вернувшись из города, погасила светильники и легла вместе с Атли на широкое ложе. Даже в полной темноте она чувствовала, что юноша не отрывает от нее глаз. От Атли слегка пахло вином, дышал он с натугой. Эмма лежала, закинув руки за голову и наблюдая, как отсветы тлеющих в очаге углей скользят по крестовинам дубовых балок перекрытий. Спустя минуту девушка почувствовала, как Атли придвинулся, и в ней привычно поднялась волна отвращения, с которым она ничего не могла поделать. Рука юноши скользнула по ее груди.

– Ты вынуждаешь меня уйти, Атли!

Она знала меру своей власти над ним. Атли с горестным вздохом отвернулся и глухо произнес:

– Я понимаю тебя, Эмма. Эта встреча с Рагнаром… И все, что тогда случилось… Но я так люблю тебя! И буду терпелив…

Желая утешить его, Эмма пробормотала:

– Когда ты примешь крещение, Атли, все будет по-другому…

Это была заведомая ложь. Но что ей оставалось?

Атли еще долго ворочался, потом затих. Во сне он задыхался, дыхание вырывалось из груди со свистом и клокотанием. Эмма отодвинулась на самый край постели, вспоминая, как вышло, что она стала делить с этим несчастным юношей ложе.

Это произошло вскоре после того, как Ролло отправил младшего брата на Северное побережье Нормандии в Фекан, одну из приморских крепостей, где был сосредоточен преданный норманну гарнизон.

– Там тяжело с продовольствием, – не глядя в обеспокоенное лицо девушки, сказал Атли. – Мне придется следить за всем, в том числе и за прибывающими в порт Фекана кораблями.

И, помолчав немного, добавил:

– Я возьму тебя с собой. Ты ведь не откажешься?

Будто у нее был выбор!

Однако в пути Атли слег, едва их драккар спустился к устью Сены. Море было неспокойным, сквозь вязкий туман чуть виднелись силуэты чаек. Берега исчезли во мгле. Атли задыхался, лежа на носу корабля в шатре из шкур. Всем теперь заправлял молодой викинг Торлауг, друг и помощник Атли. Обычно веселый и смешливый, он выглядел теперь крайне озабоченным.

– Пожалуй, ему лучше вернуться, – сказала наконец Эмма. – В Руане ему никогда не было так скверно.

По лицу Торлауга, рябоватому от давно перенесенной оспы, разлилась бледность. Он нахмурил белесоватые брови.

– Приказ Ролло нельзя отменить. Надеюсь, когда мы прибудем в Фекан, монахи помогут ему…

Однако в Фекане Атли не почувствовал себя лучше. Его перенесли в старое аббатство Святого Ваннинга, в главной башне которого расположился отряд викингов, а на заднем дворе доживала свой век дюжина старых монашек. Их аббатиса слыла искусной врачевательницей, но Атли от ее снадобий стало еще хуже. Тогда Торлауг позвал языческого годи[20] из капища, в котором викинги приносили жертвы после благополучного прибытия в Нормандию. Жрец явился, опираясь на клюку. Его седые волосы свисали до пояса, а борода достигала колен. Эмма поторопилась покинуть помещение, где лежал Атли, столкнувшись у входа в башню с пожилыми простоволосыми женщинами, бренчавшими многочисленными костяными и бронзовыми амулетами. Перепуганные монашки разбегались от них в разные стороны, торопливо бормоча молитвы.

– Это вещуньи, – пояснил сидевший на ступенях Торлауг. – Они умеют говорить с богами и упросят их освободить Атли от душащей его Мары.

– Однако несет от них, словно они родились в кошаре, – язвительно заметила Эмма. Почтения к священнослужителям северян у нее было не более, чем у викингов к Писанию.

Спустя пару часов Эмма не выдержала и поднялась наверх. Еще на галерее она почувствовала едкую вонь и увидела дым, пробивавшийся сквозь щели двери, ведущей в комнату Атли. Не на шутку испугавшись, она бросилась туда, однако, оказавшись за дверью, оторопело замерла. В темном помещении с закрытыми ставнями нельзя было продохнуть от дыма трав, которые с завыванием бросал в очаг бородатый годи. Его растрепанные помощницы с песнопениями кружились вокруг ложа, на котором, беспрерывно кашляя, лежал больной юноша. Он глухо стонал, откидываясь на окровавленные подушки, пока женщины-жрицы, притопывая и хлопая в ладоши, творили колдовские рунические знаки.

Эмма едва не задохнулась от чада. Старухи остановились и гневно замахали на нее, но девушка, растолкав их, бросилась к окну и рывком распахнула его.

– Убирайтесь все вон! – неистово закричала она и, схватив забытый у резного изголовья священный посох годи, принялась колотить перепуганных жриц с таким остервенением, что те опрометью, голося, ринулись к выходу.

Со жрецом пришлось повозиться дольше. Они с Эммой таскали друг друга по комнате, ухватившись за посох и бранясь на разных языках, до тех пор пока в комнату не вбежал встревоженный Торлауг. Минуту он изумленно глядел на обоих, а потом захохотал, словно утратив разум. Эмма опомнилась первой. Отбросив посох, она воскликнула:

– Прогони этого смердящего пса, Торлауг! Пусть убирается, если не желает, чтобы я донесла правителю Нормандии, что он намеревался уморить его брата!

Старый годи, кипя бешенством, едва не набросился на девушку, но Торлауг, все так же хохоча, подхватил его под мышки и выставил за дверь. Однако, когда он вернулся, лицо его омрачилось – он увидел окровавленные подушки Атли.

– Вот что, Торлауг, – сказала Эмма викингу. – Теперь я сама буду его лечить. Прикажи принести теплого красного вина, меду и масла. А также вели очистить очаг от этой дряни и доставить сюда побольше сухих можжевеловых дров. Отныне в этой комнате должны топить только можжевельником.

Торлауг, возможно и опасавшийся, что разгневанный годи и его вещуньи накличут на эту девушку порчу, все же велел прогнать их подальше и выполнил все указания Эммы. Уже к вечеру Атли стало немного лучше: кашель стих, кровотечение прекратилось, на скулах появился румянец. Впрочем, это был неестественный румянец, скорее свидетельствовавший о болезни, нежели о выздоровлении. И все же дышал он свободнее, и даже смог разговаривать.

Эмма, положив голову Атли к себе на плечо, полулежала рядом и поила Атли из рога горячим вином с медом и растопленным маслом. Юноша обливался потом и дрожал от сильного озноба.