Читаем без скачивания Принцесса викингов - Вилар Симона

Она вдруг шумно всхлипнула, потом задумалась, вздыхая. Так они и сидели в тишине, поглощенные общими воспоминаниями. И это молчание вновь сблизило их.

– Оставайся со мной, Сезинанда, – сказала наконец Эмма. – Твой Бернард – мой страж, ты же станешь моей дамой и помощницей.

Сезинанда вытерла слезы краем головного покрывала и улыбнулась.

– Как могу я отказаться, Эмма! К тому же это большая честь. Знаешь ли ты, как величают тебя в Руане? Принцесса Нормандская! Но не стоит больше ворошить прошлое! Честной крест, сейчас все по-другому, о другом и думать надлежит. У меня будет дитя… Но не шутила ли ты, уверяя, что не любилась ни с Ролло, ни с Атли?.. Ведь с младшим из братьев вы даже делите ложе!

Когда же Эмма повторила то, что сказала аббату Далмацию, Сезинанда взглянула на нее с едва скрываемой жалостью.

– О Эмма! Знала бы ты, чего лишаешь себя по своей же воле!

Девушка молчала. В ее памяти смутно всплывало то нестерпимо острое и волнующее ощущение, которое она испытала, когда Ролло осыпал ее поцелуями в пещере друида Мервина. Однако волнение, какое она чувствовала и сейчас в присутствии Ролло, было гораздо реальнее. С Атли все обстояло совсем иначе. Сезинанда же говорила о том, о чем они шептались еще детьми, подсматривая за влюбленными парочками или бегая дразнить молодоженов после брачной ночи. Но после разгрома аббатства для Эммы все это умерло, и надолго.

А потом Сезинанда родила крепкого горластого мальчишку. Бернард устроил по этому поводу грандиозную попойку, а в монастырь Святого Мартина отдал богатую золотую чашу, чтобы отблагодарить Бога христиан за его милость. К удивлению Эммы, Сезинанда дала сыну имя Вульфрад, и Бернард, ничего не ведавший о ее прошлом, не возражал, заметив лишь, что сам он намерен звать ребенка Ульв – на норманнский лад.

Теперь же Сезинанда стояла перед Эммой, напоминая, что та собиралась пойти вместе с ней к Одо с делом: день выдался погожий, и Сезинанде не хотелось заниматься делами по хозяйству.

Хотя погода стояла ясная, а золото листьев в яркости соперничало с бирюзой неба, воздух был довольно холодным. Эмма щурилась – в глаза били блики солнца, отраженного от медных шпилей, – и прятала руки под темной меховой накидкой. В городе ей нечего было опасаться – никто не осмелился бы посягнуть на женщину брата конунга. Кроме того, здесь хватало стражников, следивших за порядком, не говоря уже о двух викингах с копьями на плечах и широкими мечами у пояса, повсюду следовавших за нею.

На пустыре за мостом, где накануне пировали викинги, о прошедшем празднике напоминали только груды костей и остывшей золы. Теперь здесь толпились торговцы, заключая сделки, а обогатившиеся в походе воины Ролло, не торгуясь, покупали все, что им было по вкусу. Иногда поэтому в мирную пору Руан кишел купцами из других областей Франкии. Здесь можно было услышать не только фризский говор, но и бретонский, парижский, луарский. В порту кипела работа – скрипели ворота, лязгали цепи, напрягаясь, гудели канаты, на палубах громоздились бочонки, мешки и тюки. Над ними с криком носились чайки. Время от времени от причалов, грохоча по бревенчатому настилу, отъезжали тяжело груженные повозки. У края воды смолили лодки, и черный дым, клубясь, поднимался от костров к ясному небу. Здесь Эмма заметила Атли, наблюдавшего за разгрузкой одного из судов, и помахала ему рукой.

От пристани доносились запахи смолы и соленой рыбы, в рыжей воде Сены колыхались темные корабли викингов: легкие драккары и более тяжелые, снабженные палубой кнорры. Медлительные мохноногие кони тащили к мельнице баржу с зерном. Мельница шумела, мелькая широкими лопастями замшелого колеса. Рядом с запрудой тянулись деревянные мостки малой пристани, куда причаливали плоскодонные барки рыбаков. Звучал смех прачек, стучали их вальки, немного в стороне пылал костер, где братья-бенедиктинцы в темных рясах готовили похлебку для бедных. Вокруг толпились нищие, жадно вдыхая запах пищи, хрипло мяукали, дожидаясь случайной подачки, бродячие коты, путающиеся под ногами викингов.

Теперь Эмма многих из них знала в лицо и по имени. Она сдержанно отвечала на приветствия, и тем не менее ей нравилось видеть восхищение в глазах мужчин. Что ж, она под защитой, и ей нечего опасаться, а их внимание только бодрило ее. Она отбрасывала за спину капюшон, подставляя солнцу сверкающую огнем волну рыжих волос.

Эмма не любила посещать рынок невольников, располагавшийся за мельницами. Вид измученных людей приводил в уныние, а запах покрытых коростой грязи тел вызывал отвращение. Она огибала руины квадратной башни, камни которой частично пошли на восстановление моста, и сворачивала на узкую улочку, уводящую вглубь городских кварталов. Здесь было не менее людно, чем у реки. Стайки детей сновали между прохожими, гогоча, пробирались к реке гуси, погоняемые горбатым рабом в ошейнике. Скрипели колеса, дребезжали горшки, горой наваленные на повозку с маленьким черным осликом. Из открытых окон харчевни доносились голоса бранившихся женщин, клубами вылетал дым от прогорклого масла, несло жаром печей. Телохранителям Эммы приходилось расталкивать прохожих, расчищая путь. Под ногами гремели доски, которыми, по норманнскому обычаю, была вымощена улица. Крытые соломой жилища норманнов со стенами из расщепленных, поставленных вертикально бревен соседствовали со старыми каменными постройками франков. Ныне лишь в немногих домах с соломенными крышами сохранились закоптелые отдушины для выхода дыма. Большинство норманнов, разбогатев в походах, обзавелись каминами с дымоходами, а также могли позволить себе такую роскошь, как окна, в которые были вставлены листки слюды, куски промасленного холста и даже стеклянные шарики, весело блестевшие в лучах солнца. В некоторых прежних церквах и монастырях поселились норманнские ярлы, но затем большую часть храмов все-таки возвратили христианам, и теперь над ними вновь высились кресты, кое-где заново позолоченные. Среди пестроты городской застройки иногда можно было увидеть еще римских времен портик и широкие мраморные лестницы, на ступенях которых сидели закутанные в яркие плащи варвары, играя в шашки или, на франкский манер, затевая петушиные бои. Но за прекрасными античными колоннами, потрескавшимися и закоптелыми, часто виднелась грубо обмазанная глиной стена с завешенным сырой шкурой квадратным входом. Изгороди большей частью были невысокими, так что можно было заглянуть в любой дворик, где играли дети, женщины белили холсты. Кое-где у входа в жилье болтались подвешенные за ноги туши овец со вспоротым брюхом – жертва семейства своим богам.

Да, Руан, некогда разрушенный и всеми покинутый, очень скоро опять превратился в шумный город. Здесь, под защитой воинственного Ролло, люди обрели покой, вновь начали жить, работать, плодиться. Выходило, что мир – высшее благо, по слову Спасителя, – принес в разоренную землю завоеватель с Севера. Эмма уже давно перестала удивляться тому, как много франков решили обосноваться во владениях северных варваров. Правитель-воин твердой рукой навел здесь порядок: он сумел защитить свою землю, отбить охоту у алчных соседей совать сюда нос, не отказываясь и поживиться за их счет. Немудрено, что долгое время не признававшие власти Ролло франкские правители теперь все чаще отправляли к нему посольства, даже покупали за золото его воинов, чтобы с помощью этих язычников одолеть соседей-христиан.

Когда Эмма узнала, что герцог Роберт нанимает у Ролло викингов, чтобы держать в повиновении своих феодалов, она пришла в ужас.

– Как может он натравливать этих свирепых варваров на франков? Или ему неведомо, какое зло несут с собой эти полярные волки?

Епископ Франкон, которому она высказала свое возмущение, смотрел на все вполне философски:

– Разве мир куется не при помощи оружия? И разве король Эд, царственный брат Роберта, не поступал так же, чтобы смирять непокорных франков? А уж он-то ненавидел северян, как никто другой.

Эмма умолкала при упоминании ее отца, Эда Робертина, а Франкон как ни в чем не бывало продолжал: