Читаем без скачивания Нью-Йорк и обратно - Генри Миллер

Как бы там ни было, мачты судна уже отмыты, плевательницы прочищены, на столиках постелены свежие коричневые скатерти. Вечером смотрим «Проживем эту ночь!» с Лилиан Харвей. Честное слово, будь у меня выбор, я скорее пошел бы на порнографию sanssuite. «Vousparlezfrancais,Monsieur?»

Четверг, на борту «Виндама».

Все утро беседовал с герром Шпеком из Роттердама, он тоже плывет третьим классом. Разговор лишний раз напомнил мне о трудностях межнационального общения. Герр Шпек прибыл из Роттердама двадцать лет тому назад и устроился в компанию «Фишер Боди», не то мастером, не то старшим рабочим. Каждый день мой попутчик просто обязан узнавать нечто новое, чтобы понять наконец, что такое мир. Стоит бедняге присесть на минутку и призадуматься, он боится, что потеряет рассудок, поэтому со страху кидается играть в карты или болтать с женой, которая по-своему больше похожа на американку, иными словами, более романтиш. Мы стояли у поручней и глядели на волны, когда герр Шпек сообщил мне, что долго изучал цвет океанской воды, почему она такая зеленая, и вот наконец пришел к выводу: все из-за мусора, который кидают за борт, и грязи, сливаемой туда же после мытья посуды. Вот что, по его мнению, делает воду жирной и соответственно зеленой на вид. Это как болезнь, при которой нечистая жидкость поднимается у вас типа из желудка. «Желчь?» – уточнил я. «Та, та, мы ф Колландия насывать это шелтш», – закивал попутчик. Потом заявил, что у него всегда одинаковое настроение: типа спокойное и довольное, и он не понимает, почему другие люди порой выглядят счастливыми, а порой впадают в меланхолию. «Кокта я лошусь ф постель, то избафляюсь мысли, как одешта. Моя шена, она коворит, у меня отна нока ф крофа-ти, а я уше сасыпать». По словам герра Шпека, он всегда активен, кроме тех минут, пока думает. «Кокта я фстафать, срасу прыкать ис постель… Хотчу фитеть, што происхотит ф мире… Софсем не моку лешать… Я слишком нерфный тля этого…» Еще его восхищает широкий кругозор американцев, не то что у голландцев, которые никогда не покидать свой маленький деревня. «Это потому што американцы, они понимать, как обрасовывать нарот прафильный анклийский ясык. Не то что бельгийцы – отсталый страна, ибо валлонцы, они иметь только четыре с половиной миллиона шителей, и они хотеть, штопы фландры, они тоше коворили французский. Польше ста лет насад бельгиумс пыли отделены от голландских людей. Это есть плохо тля бельгийский нарот. Соетиненные Штаты есть нарот намного лутше. Каштый рапотать и твикаться фперет. Один фещь есть клупый – это деньги. Деньги делать людей глупый, нарот становиться ленифый и думать только о расфле-чения фее время. Нет расфития ума, штопы каштый обрасовываться и тостигать што насыфается успех ф шисни».

Герр Шпек предпочитает клубокие книги, а не тот романтичный вздор, который глупо читать его жена. Мой попутчик любить што насыфается «Дайджест». «Дайджест» есть карашо, потому што фее пыстро и пес клупостей. Он любить, што насывается, клубокие книги, унд не то что лупофф фее время. «Я челофек фсекда отинокий, – говорит Шпек. – Инокта я слушать, слушать, а потом я, так скасать, садиться и тумать. Я хотел пы пыть польше как американский нарот, который фсекда счастлифый и фесе-лый, и коворить о сфои афтомопили, как пыстро они есдить и так дальше, но я есть фсекда очень одинокий и толщен сначала понять, што тфорится фокруг. Это и есть мой щастье, кокта я моку сесть и понять, што есть этот мир. Я не смеяться люди, таше кокта они садавать клупый вопросы. Я тумать фсекда, што шелофек, с которым я кофорить, он иметь што-то расумное спросить, только не уметь фырасить сфою мысль. Каштый имеет моски и хочет уснать што-то про наш мир. Мы толшны опрасовывать лютей, как сатафать фопросы, иначе мы никокта нишего не уснать. Полакаю, фы уше читали ту книку Ван Луна, кте он кофорит про шелофек, откута он фсялся ис цинапсис. Я лишно тумать инокта, што Ван Лун есть слишком фантастиш. Он идти слишком талеко с этим цинапсис. Шелофек есть што-то дуковное, как я коворить фее фремя. Иначе он пыть просто шифотное, прафда? Ван Лун, он утфершдать, што шелофек иметь польшие мускулы, как опесьяны, и крошечный маленький моек, который телать его колова слишком маленький тля тела. Коворит, это есть пыло тафно, три тысячи лет насад, кокта случиться што фы насываете потоп. Кашется, так это насыфается – мой обрасофание анклийс-кий не слишком кароший польше. Я есть только шетыре месяца пыть вешерний школа… Я тяшело рапотать фее фремя. Ф любом случае, он кофорит, раньше пыли польшие сфери, который теперь только кости ф семле. Я тумаю, клупо утфершдать, што три тысячи лет насад пыли сфери, который никто польше не фидеть. Это што я насыфаю фантастише кника. Я не нрафиться, кокта он коворить о семле потопным опрасом. Токта я чуфствую себя клупый, а он умнее, шем я сам. А так он писать неплохие кники, очень расумный, толстый и клубокий. Кое-кокта я ходить слушать оперу. Это есть кароший мусыка и красифый. Инокда мне тоше нрафится што-то красифый. Шелофек толшен обрасофываться, штопы он мок наслашдаться мусыка фон опера. Моя шена, она утферждать, фее устафают, кокта я коворить такие фешчи. Она люпит икрать карты фею ночь и шитать тот фстор, што есть ф шурналах. Она пыстрее станофиться американка, шем я… мошет пыть, потому што она шенщина, а шенщина толшна фее спрафляться лекче…»

Тут мы некоторое время поболтали о фора-менифере, сферах, окружающих землю, и как они устроены – разумеется, в соответствии с тем, что repp Шпек прочитал в «Литературном дайджесте». Собеседник просит меня пойти дальше и поведать ему, каким был мир до потопа, ибо этот вопрос менее всего им изучен. Герр Шпек заранее благодарит меня, поскольку убежден, что к тому моменту, когда я умолкну, он будет знать чуть больше, чем сейчас, и это сделает его счастливее на весь остаток дня. Таким образом, через некоторое время мы, люди, вернемся к своей духовной природе, в которой лично герр Шпек чрезвычайно заинтересован, потому что не хочет пыть шифотное, который не тумать. Он утверждает, что мир был бы прекрасен, если бы только все люди любили друг друга. «Я не насыфать это люпоф, – говорит он, – кокта тфа шелофека пыфают фме-сте и сарашаются полесненной корячкой. Это фее фиситчекое, как я фырашаюсь. Это не лутше, чем у шифотных, ферно?» Тут я осмеливаюсь возразить, пытаюсь объяснить, что физические чувства тоже очень важны, возможно, даже важнее братских. Герр Шпек заявляет о своем несогласии, потому что «сейчас я фам скашу пошему. Што есть люпоф? Пустой сфук. Сколько это тлится? Тфе нетели? И што, фее? Я насывать люпоф дуковный шуство, который помогает понять мир. Люпоф – это фам не уличный пес, бегающий фесь тень по улице и нюхать фостух. Так или нет? Кокта тва шеловека лупят друк друка, это не есть люпоф. Это есть фиситческое. Это кокта коворит тело. Тело есть тля шивотное, который не иметь расум, не уметь наслаштаться океан или опера…»

Мало-помалу мы переходим к президенту Рузвельту, великой исторической личности в глазах моего собеседника. «Преситент Русфельт, он коворить фо фремя фыпоры: „Не идите в политику, если кожа у фас чуть потоньше, чем у носорога“. Тонко подметить. Йя-йя, польшой шеловек, как ефо прат Тедди. Фы, наферное, слышали про ефо прата, што он делал на Филиппинский острофа тафным-тафно? Тоше феликий мыслитель. Фот потчему я коворю, што Америка делает кароший краштане…»

(Перерыв: нас позвали на обед!)

Пятница, на борту «Виндама».

Еще несколько страниц, Джои, и я побью собственный рекорд! Нынче утром скопировал надпись в мужском туалете; гласит она следующее:

«Men wordt verzocht in de privaten niets te werpen, waardoor deze kunnen verstopen, of het doorstrommen van water kan worden belemmerd». note 69

Естественно, это официальный голландский. Для полного счастья привожу здесь прощальные слова Наны, тоже «на языке оригинала»:

«Ik zou je nooit iemand gelukkig gemaakt… Ook mezelf niet… zoo ben ik geboren». note 70

Нет, люди не обратятся в прах, как утверждает Библия; мы станем протоплазменной слизью, устилающей океанское дно. Кроме того – и этот факт мне тоже поведали сегодня, – оказывается, расстояние между линией горизонта и человеком на корме составляет всего лишь двадцать миль. Причина, по которой мы не можем видеть дальше (случаи близорукости здесь не рассматриваются), заключается в кривизне планеты: каждые пять миль поверхность клонится точно на один фут. Вот почему бушприт совпадает по уровню с килем судна, идущего впереди. На морском языке это называется «геодезией» Земли. По мне, так в подобных рассуждениях чересчур много воды.

Вчера мы не ложились до полуночи, резались в «кино», или в achtendacheter, или вернее, в sesensester. Игра проходила в столовой третьего класса. Некое разнообразие в забаву вносило присутствие двух люксембуржцев, нескольких литовцев, чехов и фризов, а также одного зеландца. Последний выращивает розы в Калифорнии. Черные розы. По его словам, очень важно следить за корнями, чтобы те не подхватили рак. Для игры требуются карточки лото и, главное, фишки, которые ты ставишь на определенное число, когда его называют. Еще стюард повязывает на запястье белый мешочек; в мешочке лежат маленькие такие диски с номерами от единицы до девяноста. Лучшее число – achendachtignote 71, после него идет sesensesternote 72. Неплохо иметь под рукой кружку пива, иначе рискуешь уснуть прямо за столом. По утрам не обойтись без слабительного, и все из-за неизменного пудинга. Ежедневно он принимает новые личины, однако меня не проведешь: это тот же самый нессельродский пудинг. По вкусу – будто жир, налипший на кухонный вентилятор. Или надоевшие pommesrissol'eesnote 73. Примерно в десять тридцать подают бутерброды с холодной говядиной, помазанные маслом и посыпанные тмином. Если надумаешь принять душ, внеси свое имя в список на двери уборной. Туалетный дежурный должен быть предупрежден заранее, дабы вовремя направить горячий пар для нагревания воды и открыть чуланчик, где хранится особое морское мыло.