Читаем без скачивания Экстренное погружение - Сергей Зверев

– Да плевать, что слабый! – забыв о субординации, воскликнул Ревунков. Он тщетно пытался скрыть волнение. – Пеленг! Вы взяли пеленг? Вот что важно!

Второй оператор развернулся вместе с креслом. Он с укором уставился на Ревункова.

– Как же иначе, товарищ капитан-лейтенант? Первым делом. Ноль-сорок шесть.

– Спасибо, Зубринский, – сухо заметил Грубозабойщиков. – Ноль-сорок шесть – это юго-восток. Координаты?

Пожав плечами, Зубринский повернулся к своему коллеге, краснолицему мужчине с бычьей шеей, чисто выбритым затылком и сияющей лысиной во все темя.

– Что скажешь, Колян?

– Ничего. Абсолютно ничего. – Колян поднял глаза на Грубозабойщикова. – Я двадцать раз запрашивал их координаты. И все без толку. Они посылают ответный позывной, и только. Вряд ли вообще они нас слышат, даже не знают, что мы их засекли, – просто шлют свой позывной. Может, радист забыл переключиться на прием?

– Такого не может быть, – возразил Грубозабойщиков.

– Может, Владимир Анатольевич, – сказал Зубринский. – Сначала мы с Коляном думали, что это сигнал слаб, но потом решили, что радист слаб или болен. Любитель, не иначе.

– И как же вы это поняли? – спросил Грубозабойщиков.

– Это… – Зубринский умолк на полуслове и насторожился, вцепившись в руку напарника.

Колян кивнул.

– Слышу, – сосредоточенно произнес он. – Он сообщает… Координаты неизвестны…

Никто не произнес ни слова. То, что радист не знает свои координаты, не имело никакого значения. Главное, они вступили с ним в контакт. Ревунков бросился на центральный. Вскоре они услышали, как он ведет по телефону торопливый разговор с вахтенным на верхнем мостике.

– Попросим их запустить зонд на пять тысяч метров, – решил Грубозабойщиков. – С освещением. Если они находятся где-то в радиусе пятидесяти километров, мы заметим его и примерно определим расстояние… В чем дело, Борисов? – обратился он к матросу, которого Зубринский называл Колян.

– Снова передают, Владимир Анатольевич, – доложил тот. – Сигнал затухающий. «Скорее». Что-то вроде этого, дважды подряд. «Ради бога, скорее…»

– Передайте вот это, – Грубозабойщиков продиктовал насчет аэростатов.

Колян кивнул и начал передачу. Ревунков бегом вернулся в радиорубку.

– Луна еще не зашла, – торопливо сообщил он Грубозабойщикову. – Градуса три или четыре над горизонтом. Попробую определиться по луне. Передайте, пусть делают то же самое. Это даст нам разность координат по широте.

Грубозабойщиков продиктовал еще одну радиограмму Борисову. Прошла добрая четверть часа. Лица у всех собравшихся были напряженные и отсутствующие, словно мысленно они находятся за много километров на дрейфующей буровой.

Борисов снова начал было писать, но вскоре перестал. Голос у него звучал по-прежнему деловито, но в нем проскользнули нотки усталости и разочарования.

– Аэростаты сгорели. Луны не видно.

– Луны не видно… – Ревунков не сумел скрыть разочарования. – Вот черт! Должно быть, там большая облачность. Или пурга. А может, и туман…

– Ни в коем случае, – возразил Дроздов. – На полюсе не бывает таких резких колебаний погоды. Просто для них луна уже зашла. Должно быть, они гораздо дальше к юго-востоку, чем мы считали.

– Спросите, есть ли у них сигнальные ракеты, – обратился Грубозабойщиков к Борисову.

– Теряем контакт, товарищ командир, – доложил Борисов. – Что-то насчет пищи, но конец не расслышал.

– Если у них есть ракеты, пусть запустят сейчас же, – сказал Грубозабойщиков. – Живее, Николай, пока совсем их не потеряли.

Три раза Борисов передавал сообщение, прежде чем получил ответ.

– Они сообщают: «Две минуты», – доложил он. – То ли парень рехнулся, то ли батареи сдохли. Вот и все. «Две минуты» – это все, что он передал.

Не говоря ни слова, Грубозабойщиков кивнул и вышел из радиорубки. Дроздов последовал за ним.

Одевшись и прихватив бинокли, они вскарабкались на верхний мостик. После тепла и уюта центрального мороз казался еще злее, а ледяные иголки острее и безжалостнее, чем прежде. Грубозабойщиков снял колпак с репетира гирокомпаса, установил пеленгатор на ноль сорок пять.

Прошла минута, две, пять минут. Дроздов вглядывался в ледяную темноту так напряженно, что у него заболели глаза, а незащищенные участки лица задубели. Он почувствовал, что оторвет окуляры только вместе с лоскутьями кожи.

Зазвонил телефон. Грубозабойщиков опустил бинокль; вокруг глаз образовалось два кровоточащих кольца, но он, казалось, ничего не ощущал и даже не замечал этого. Капитан взял трубку, немного послушал и снова повесил.

– Это радиорубка, – пояснил он. – Давайте спускаться. Ракеты запускали три минуты назад.

Они отправились вниз. Грубозабойщиков заметил свое отражение на стеклянной шкале и покачал головой.

– Должно быть, у них есть какое-то укрытие, – спокойно проговорил он. – Не иначе. Какой-то домик или строение… Иначе они бы давно уже отдали концы. – Зашел в радиорубку. – Контакт еще поддерживается?

– Да, – ответил Зубринский. – Но странное дело… То есть, то нет. Обычно, если батарея садится, то уж насовсем. А тут каждый раз возвращается. Что за чертовщина?

– Наверно, у них и батарей-то не осталось, – сказал Дроздов. – Скорей всего, крутят генератор вручную, а силенок-то не хватает.

Грубозабойщиков коротко взглянул на него – и тут же отвел глаза. Кроме него, майор никому не говорил, что начальник буровой – его друг.

– Передайте, пусть посылают позывные в течение десяти минут в начале каждого часа, – обратился командир к Борисову. – Сообщите, что свяжемся с ними снова, самое позднее через два часа, а может, даже через час. С буровой луны не видно. Поскольку погодные условия у нас должны быть примерно одинаковые, значит, луна у них зашла за горизонт. Зная положение луны здесь, у нас, и пеленг на буровую, можно определить хотя бы минимальное расстояние между нами.

– Сотня километров, – прикинув, сообщил Ревунков. – Самое малое.

– Ну, хорошо. Уходим отсюда курсом тридцать градусов, чтобы не слишком отклониться от общего направления и получить хорошую базу для контрольного крюйс-пеленга. Пройдем точно сто километров и поищем разводье. Передайте старпому – готовиться к погружению. – Он улыбнулся Дроздову. – Имея два пеленга и точно отмеренную базу, мы засечем их с точностью до сотни метров.

Через пару минут после того, как антенны были опущены, а крышки люков задраены, «Гепард», погрузившись на достаточную глубину, уже шел новым курсом. Двое рулевых на посту погружения сидели, лениво покуривая: управление было подключено к системе автоматического кораблевождения, которая вела корабль с недоступной человеческим рукам точностью. Впервые Дроздов почувствовал вибрацию, сотрясавшую корпус подлодки: «Гепард» выжимал из своих машин все, что можно.

В это утро Дроздов ни разу не покинул центральный пост. Кузнецов занял любимое место у ледомера. Сейчас его показания становились вопросом жизни и смерти для уцелевших буровиков. Надо было найти еще одну полынью, чтобы всплыть и взять второй крюйс-пеленг. В который раз Дроздов ломал голову над вопросом: сколько бурильщиков осталось в живых после пожара? Судя по тихому отчаянию, сквозившему в полученных радиограммах, не так уж много.

Линия, которую вырисовывала на бумажной ленте поскрипывающая головка принтера, не вселяла особых надежд. Лед над головой оставался не тоньше двух метров, а то и трех. Несколько раз головка делала скачок, показывая толщину в десять и даже двенадцать метров, а однажды чуть не выпрыгнула за пределы ленты – они оказались под подводным ледяным хребтом толщиной в 25 метров.

Только дважды за первые семьдесят километров плавания принтер обозначил тонкий лед. Но первая полынья годилась разве что для шлюпки-тузика, а вторая была ненамного больше.

Около полудня вибрация корпуса прекратилась: Грубозабойщиков приказал снизить скорость до крейсерской.

– Ну, что там? – обратился он к Кузнецову.

– Плохо. Все время тяжелый лед.

– Ну, что ж, очевидно, по нашему заказу полынья не появится, – рассудительно проговорил Грубозабойщиков. – Мы уже почти на месте. Начнем прочесывание по сетке. Пять километров на восток, пять километров на запад, потом четверть к северу – и все сначала.

Прошел час, второй, третий. Ревунков и его помощники не отрывали головы от штурманского стола, дотошно фиксируя каждый маневр «Гепарда».

К четырем часам дня на центральном наступила усталая тишина, всякие разговоры прекратились. Люди избегали смотреть друг на друга. Казалось, повисло отчаяние. Только Кузнецов еще время от времени повторял: «Толстый лед, все еще толстый», – но и его голос звучал все тише, печальней и только усиливал впечатление от придавившей всех гнетущей, как на похоронах, тишины.

Даже Грубозабойщиков перестал улыбаться. Перед его глазами постоянно стояла картина: изможденный, обросший бородой мужчина с темными пятнами обмороженной кожи, промерзший до костей, страдающий от боли, напрягая последние силы, крутит ручку генератора и негнущимися пальцами отстукивает позывной, а другой, склонившись над рацией, напряженно пытается в пронзительном вое ледового шторма поймать слабый голосок надежды. Надежды на помощь, которая никогда не придет. Впрочем, есть ли там еще кому работать на ключе?