Читаем без скачивания Экстренное погружение - Сергей Зверев

– А мне плевать.

– Они просто не могут позволить вам совершить такую ошибку, – настойчиво продолжал командир.

Дроздов против этих великанов был как теленок против тигров. Конечно, у него был пистолет, но чтобы достать его из-под верхней одежды, ему пришлось бы раздеваться. Его противники успеют среагировать раньше. Но даже если он достанет пистолет – что с того? На испуг их не возьмешь. Не пускать же в ход оружие.

– И они не позволят вам совершить ошибки, – снова заговорил командир. – Если, конечно, вы не возьмете их с собой. Они сами вызвались сопровождать вас. Все добровольцы.

– Мы добровольцы, – фыркнул Рукавишников. – Особенно, когда в тебя ткнули пальцем.

Подводники стояли и мялись, чувствовалось, что им очень не хочется идти в ледяную пустыню.

– Мне не нужна помощь, – заявил Дроздов.

– Вот и вызывайся после этого добровольцем… – заметил Рукавишников, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Вы подвергаете опасности жизнь своих подчиненных.

– В походе шансы на успех у группы вдвое больше. Если мы позволим штатскому в одиночку отправиться на буровую, а сами будем отсиживаться, как зайцы, в тепле и уюте, то что о нас станут говорить во флоте?

– А что думают по этому поводу ваши подчиненные?

– Вы же слышали, что сказал командир? – произнес Рукавишников. – Мы вызвались добровольно. Да гляньте хоть на Зубринского. От одной его бороды все белые медведи разбегутся!

– Перестань, – сказал Зубринский. – А то передумаю!..

И Дроздов уступил. Иного выбора не оставалось. Да и в отличие от остальных он не был героем.

20

Поскользнувшись на гладкой поверхности льда, Тяжкороб упал на спину, его снежная маска слетела с лица и наполнилась доверху снегом. Зубринский, голова которого в шерстяном шлеме казалась страшно толстой, пришел к нему на помощь, помогая подняться.

– Смотри не свались, – сквозь пургу заорал сзади Рукавишников.

– А то что? – Зубринский подозрительно посмотрел на матроса.

– Если упадешь, тебя не подымешь…

Зубринский, сурово кося глазом из-за защитной маски, направился к нему, но идущий впереди Тяжкороб, внезапно оглянувшись, сказал:

– Давай, давай, плететесь, как мухи по струне…

Тут же Зубринский сделал попытку напомнить про привал.

– Все, больше не могу…

– Тогда падай и оставайся, – донесся до него бесчувственный голос Тяжкороба.

Он неутомимо шагал впереди, зорко вглядываясь в мутную темень. В накинутом на голову капюшоне он был похож на одного из первых покорителей полюса. В его рюкзаке находился пятнадцатикилограммовый груз, который он нес с завидной легкостью. Сзади него шел Рукавишников, подоткнув под ремень полы тулупа, за ним Дроздов, и замыкал колонну Зубринский с радиостанцией за плечами.

Вот уже три с половиной часа они по очереди выдвигались метров на десять вперед и прокладывали путь, держа в руке один конец страховочной веревки, а в другой – пешню или ледоруб. Двое ведомых отставали метров на десять – с таким расчетом, чтобы в случае необходимости подстраховать ведущего. Такая необходимость уже возникала. Скользя и скатываясь, старпом на четвереньках вскарабкался по иссеченной трещинами вздыбленной льдине и в то же мгновение упал вниз, пролетев больше трех метров. Рывок был для него столь же болезненен, как и для других, удерживающих веревку. Прежде чем они благополучно подняли его на поверхность, Тяжкороб с две-три минуты провисел над только что образовавшейся полыньей. Он висел буквально на волоске от гибели, ведь при минусовой температуре и ледяном ветре даже на миг окунуться в воду означало верную смерть. Шок, вызванный мгновенным перепадом температур в полусотню градусов, и скованность ледяным панцирем – человек неотвратимо гибнет от холода.

Вот почему Дроздов двигался очень осторожно, пробуя лед специальным щупом из трехметрового куска веревки, который окунули в воду: мгновенно затвердев на морозе, он стал тверже стали. Дроздов то шагал, скользя и оступаясь, то вдруг терял равновесие от неожиданного резкого порыва ветра и продолжал путь на четвереньках, слепо и монотонно двигая ногами и руками. Постепенно ветер потерял силу, и острые ледышки больше не хлестали по щекам.

Майор брел как во сне. Ремни от рюкзака врезались в грудь. Хотелось упасть и уснуть. Чтобы не упасть, он начал считать шаги. Каждый шаг около полуметра, скорее менее, нежели более… Возьмем пятьдесят сантиметров… С грузом – сорок… Тысяча шагов – четыреста метров. Они идут второй час, значит, прошли около двух километров. А сколько осталось? И когда доберутся до цели? Он продолжал считать шаги. Падал, вставал, закрывал глаза. Его тело было его врагом, оно было против него. Каждый раз, когда он пытался встать, оно не хотело подниматься. Приходилось устраивать небольшое, но жестокое сражение.

– Встать!

– Не могу…

– Сейчас же встать!

– Нет сил…

– Вставай!

А оно, налитое свинцовой тяжестью в ногах, мечтало: «Лечь бы и не проснуться».

Наконец идущий сзади Тяжкороб сдался. Вернее, не сдался, а проявил первые признаки разума. Схватив Дроздова за локоть и почти прижавшись губами к уху, он стащил снежную маску и прокричал:

– Все! Привал! Надо остановиться, ребята!

– У следующего тороса, – завопил в ответ Дроздов, не останавливаясь.

Тяжкороб сдвинул маску, прикрывающую лицо от жгучего ледяного ветра, на место, отпустил руку и двинулся дальше.

Вскоре они наткнулись на преграду: это была вертикальная ледяная стена. С чувством облегчения Дроздов устроился в укрытии и, подняв очки, вынул фонарик, указывая дорогу остальным. Ослепленные вспышкой, они двигались, как слепые, вытянув вперед руки. От защитных очков проку было мало.

Первым приблизился Тяжкороб. Очки, снежная маска, капюшон, одежда – вся верхняя часть его тела, от макушки до пят, была покрыта слоем сверкающего льда, потрескавшегося лишь на сгибах. За добрых пять метров Дроздов уже расслышал, как эта корка трещит и похрустывает при движении.

Они прижались друг к другу поплотнее под защитой стены. Всего в трех метрах над головами свистел ледяной вихрь, похожий на сверкающий сероватый поток. Сидевший слева от него Рукавишников поднял очки, поглядел на схваченный морозом мех и принялся сбивать кулаком ледяную корку.

– Оставь, – Дроздов схватил его за руку.

– Почему? – Маска приглушала его голос, однако не мешала майору слышать, как стучат у него зубы. – Эти доспехи тянут на тонну. Я не собираюсь таскать такую тяжесть.

– Если бы не эти доспехи, вы бы давно замерзли: они, как броня, защищают вас от ледяного ветра.

Дроздов осмотрел его и остальных – нет ли следов обморожений. Пока что им везло. Они посинели, покрылись царапинами, беспрестанно тряслись от холода, но пока что никто не обморозился.

Однако, если его спутники и не превратились в льдышки, то из сил уже почти выбились, это чувствовалось по их лицам и тяжелому дыханию. Мериться силами с арктическим штормом – все равно, что идти против течения горной реки. Приходилось карабкаться на торосы, катиться куда-то вниз, а то и обходить совсем уж неприступные ледяные горы. И все это с тянущим вниз грузом в полтора десятка килограммов за спиной, не считая добавочной тяжести льда, в темноте, не различая дороги, то и дело рискуя свалиться в какую-нибудь предательскую трещину.

– Дошли до ручки, что называется, – сказал Тяжкороб. Как и Рукавишников, он дышал очень часто, с присвистом, словно задыхаясь. – Боюсь, больше нам не выдержать. Ну, а вы, Андрей Викторович? Как себя чувствуете?

– Малость устал, – признался Дроздов. – Но не настолько, чтобы обращать на это внимание.

Ноги у него просто отваливались. Но признаться в этом мешало самолюбие. Скинув рюкзак, он достал фляжку со спиртом.

– Привал пятнадцать минут. А пока пропустим по капельке.

– Я слышал, в сильные морозы алкоголь не рекомендуется, – нерешительно произнес Тяжкороб. – Вроде бы поры расширяются…

– Врачи все считают вредным. Уж поверьте мне… Если всех слушать…

Зубринский, сложив ладони рупором, прикрывал микрофон и что-то говорил в него, над головой у него торчала антенна «Р-104», а в одно ухо под капюшоном был воткнут наушник. Ему, как специалисту-радиотехнику, Дроздов отдал рацию еще на «Гепарде». Вот почему Зубринский ни разу не шел впереди. Стоило ему упасть, а тем более окунуться в воду, как рация, висевшая у него за спиной, тут же вышла бы из строя. Тогда бы всем остальным пришел конец. Зубринский напоминал комплекцией средних размеров гориллу, но они обращались с ним, как с вазой из фарфора.

– Никак не разберу, – ответил Зубринский. – Сплошной писк и треск… Хотя нет, секунду…

Он приник к микрофону и, прикрывая его от бури, заговорил:

– Это Зубр… Это Зубр… Мы в порядке… Погодите, сейчас спрошу. – Он повернулся к Дроздову. – Как далеко мы ушли?

– Примерно четыре километра, – пожал Дроздов плечами.