Читаем без скачивания Вторая жена Пушкина - Юрий Дружников

-- Мой брат Аполлон -- прорицатель, бог мудрости, покровитель искусства, -- часто повторяла Моргалкина, прикрывая веки, будто вспоминала что-то, с ее собственным детством связанное. -- Он -- идеал мужской красоты и гармонии. Только таким будет наш с Пушкиным сын!

Год она кормила Сашу грудью, бегала в детскую кухню за бутылочками с молоком и творогом. Мыла мальчика и пеленала, стирала грязные пеленки по три раза на дню, сражаясь с микробами, тщательно проглаживала все утюгом, который приходилось греть на газу на кухне и бежать с ним в комнату. Диана пела песенки, терпеливо ждала, когда Саша встанет на ножки. Ждала, когда покажет пальцем на прислонившегося к шкафу Пушкина, когда заговорит и скажет ему "па-па", как она его каждый день учила. Ждала, когда попросится на горшок. Почему-то все задерживалось. Год прошел, а мальчик не произнес ни единого членораздельного слога, ползал на четвереньках, на ноги вставать не хотел, сопротивлялся, кусал мать.

Перед тем как отдать Сашу в ясли и вернуться в музей, без которого она уже тосковала, Диана, посадив сына в коляску, двинулась за справкой в детскую поликлинику. Там старая врачиха поморщилась, осмотрев мальчика, велела сделать все анализы. Еще раз ощупав Сашино тельце, выписала направление к невропатологу. Невропатолог тоже ничего толком не объяснила, только молоточком по Сашиным ногам постучала и выписала квиточки на рентген и к психиатру.

-- А к психиатру-то зачем? -- спросила в тревоге Диана. -- Я вполне нормальная, отец тоже...

Невропатолог посмотрела на Диану внимательно и как-то невнятно объяснила:

-- Мальчик медленно развивается. Все что угодно может быть... Может, алкогольное зачатие... Или генетический дефект... Где работаете?

-- Я музейный работник...

-- Никогда не облучались?

-- В музее что ли?

-- Мало ли... Теперь где угодно можно облучиться, хоть в трамвае... Надо мальчика обследовать, тогда видней будет...

Принялись обследовать Сашу, и психиатр -- как обухом по голове Диане. Сперва диагноз звучал так: "Олигофрения невыясненной этиологии, проблематично связанная с родовой травмой (щипцы)". Потом, при следующем визите, диагноз еще более ухудшился: "Болезнь Дауна, патология эмбриогенеза". Наконец в истории болезни появилось слово "имбецил", прочитав которое, Моргалкина чуть не потеряла сознание, потому что в промежутке между визитами уже книжки полистала, и там черным по белому писано про таких, что это "ребенок-идиот".

-- Боже мой, несчастье-то какое! -- причитала она вслух по дороге домой, катя коляску и таща на руках потяжелевшего Сашу. -- Какая беда на меня свалилась, Господи!..

Прохожие на нее оглядывались.

Нескончаемые хождения Дианы по поликлиникам только обнадеживали, а результаты никак не проявлялись. Одни советовали массажи, другие чудодейственные средства из Тибета и акульи плавники, третьи говорили, что лучше всего специалистов-дефектологов нанять за наличные деньги и они будут с утра до вечера Сашу развивать. Где же средства взять? Тут уж никакой брат из Мексики не в состоянии помочь. Только результаты, четвертые говорили ей, или будут небольшие и не скоро, или вовсе их не будет.

Диана металась. Пошла в церковь, молилась, молилась неистово, но это не помогло. Она жила по инерции, крутилась, как всегда, однако это была не жизнь. По ночам плакала, когда Саша спал, а она сидела возле него, уставясь в одну точку. Под утро проваливалась в сон. Черный тоннель привиделся ей, и она идет, не видя, не слыша. Саша у нее на руках, и Пушкин рядом с ней бредет молча. Шаги ее все быстрей, кто-то ее нагоняет, и тут молния, гром... Она проснулась от крика Саши. Он лежал мокрый. На календаре было 29 января -- день смерти Пушкина.

Хотя у Моргалкиной Пушкин всегда был живой, день этот для нее и для всех сотрудников музея значился траурным. И сегодня в ее комнате наступил траур, она его чувствовала. Весь день прошел нервно. Диана места себе не находила. Она металась по комнате, вымыла пол, чего года три не делала, мебель передвинула, чуть шкаф на себя не опрокинув, но от всего этого легче не стало. Саша кричал так, что у нее разболелась голова.

-- Да успокой ты его, -- ворчала на нее в кухне соседка. -- Житья в квартире не стало.

Вечером Саша затих и уснул, Моргалкина немного успокоилась. Она села за стол, взяла свой дневник, который аккуратно вела много лет, стала перелистывать, вчитываясь в отдельные места. Потом решительно вскочила, разорвала тетрадь страницу за страницей на мелкие кусочки и выбросила в мусорное ведро. А чтобы никто не попытался извлечь и прочитать, вылила на клочки бутылку подсолнечного масла.

-- Одна, печальна под окном,

Озарена лучом Дианы,

Татьяна бедная не спит

И в поле темное глядит, -

бормотала она. За окном было не поле темное, а тускло освещенная фонарями Миллионная улица. Пустой автобус, выбросив клуб черного дыма, с ревом сворачивал в проулок. Улицу покрыл снег. Машины оставляли за собой черные полосы мокрого асфальта. И лучом Диане озарять было некого.

-- Ну скажи мне что-нибудь! -- в исступлении крикнула она Пушкину. -Ты же отец, глава семьи!

Она стояла, протянув к нему руки, прося о помощи. Почему ее так обделила жизнь? Куда скрыться, чтобы никто не мешал, не топал грязными сапогами, не говорил глупостей о страшных болезнях, чтобы не видеть никого и обрести, наконец, с мужем и сыном полное счастье?

Сперва он по-прежнему молча смотрел на нее и вдруг усмехнулся. Он ждал от нее чего-то. Она всегда действовала в его интересах, но теперь она поняла: он и его сын требуют от нее еще больше любви, слияния, проникновения в мир, где находится он, мир холодного дерева и покоя. Нет другого выхода. Внезапно она осознала свою роль и свою ответственность.

На часах было около одиннадцати, когда Моргалкина это окончательно поняла. Молча, стиснув зубы, не торопясь, аккуратно одела и обула сонного Сашу, который на этот раз не сопротивлялся, закуталась в пальто сама. Прижимая одной рукой мальчика, она подхватила другой рукой фанерный контур, одетый в темно-зеленый камер-юнкерский мундир, и Пушкин послушно уткнулся ей в ухо. Дверь в свою комнату Диана тщательно заперла, спустилась в лифте и выбросила ключи в помойку.

Она бежала в ночь. Прохожих не встречалось. По темному коридору улицы летел ей навстречу смешанный с дождем мокрый снег, поддуваемый ветром с залива. Фонари едва просвечивались сквозь метель.

На Дворцовой набережной от прожекторов на крышах стало немного светлее, но ветер и дождь усилились. Диана приостановилась возле скользких гранитных ступеней, ведущих вниз, оглянулась. Никто ее не видел. Она сделала несколько нетвердых шагов по корявому, припорошенному свежим снегом льду Невы. Вдали светился желтыми огнями шпиль Петропавловской крепости. Она спешила туда. Лед был твердый, бугристый, и она побежала, то и дело спотыкаясь, прижимая к себе одной рукой Сашу, другой Пушкина.

Впереди зияла трещина с черной водой.

Два спецназовца с автоматами на шее тяжело топали по пустынной Дворцовой набережной и остановились закурить. Спичку от ветра и дождя прикрыли четырьмя ладонями. Когда задымили, тот из них, что смотрел на Неву, молча указал подбородком другому: темная фигурка двигалась поперек реки в сторону Петропавловки. Почему не по мосту, ведь мосты не разведены? Да и нельзя перейти: в фарватере полынья -- вчера ночью ледокол пробил.

Парни перевесили автоматы за плечи, перемахнули через чугунную ограду и побежали по льду. Один сигарету выбросил, у другого она прилипла к нижней губе. Бежали они осторожно, мягко ступая на лед, иногда проваливаясь в лунки, наполненные снегом.

-- Баба, да еще с ребенком, -- углядел один.

-- А еще кто с ней? -- второй продолжал на ходу попыхивать сигаретой. -- Доска вроде какая-то... Может, краденая?.. Эй, девушка, назад! Дуреха! Там прохода нету!

Услышав крики, Моргалкина в панике оглянулась. Двое бегут к ней. Она заметалась, испугавшись, что помешают, не допустят ее к собственному счастью, заспешила вперед, едва не падая. А они вот уже, рядом.

-- Назад! Тут лед слабый, не выдержит, -- донеслось до нее.

Куски льда плавали у кромки, качаясь на волнах. Диана застыла на миг с широко раскрытыми глазами. В обнимку с Пушкиным и Сашей она резко шагнула вперед, в черную мглу. Ощутила ледяную воду, приникла губами к холодным губам мужа и, опускаясь вниз, застонала, почувствовав полное соединение с ним, какого у нее раньше не наступало. А Пушкин смотрел вдаль, на подбегающих спецназовцев.

Первый парень добежал, рванул за шиворот ребенка у нее из руки. Уходя в воду, Диана оглянулась, крикнула:

-- Отдайте!

Взмахнула свободной рукой, пытаясь забрать с собой выхваченного из ее рук сына, но только проводила его глазами. Второй парень протянул руку, стремясь ухватить Диану за рукав, но льдина под ним начала крошиться, и он, разжав пальцы, упал на спину, чтобы не уйти под лед. Вода колыхнулась, хлюпнула, льдины закачались, накренились, раздвинулись и опять сошлись.