Читаем без скачивания Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости - Николай Коняев

Мы мало знаем о последнем священнике храма Рождества Иоанна Предтечи в Шлиссельбургской крепости отце Иоанне Флоринском.

Хотя и не чуждался Иоанн Маркович литературных занятий, хотя и писал он статьи в журнал «Вестник военного духовенства», и занимался изысканиями, связанными с историей шлиссельбургской твердыни, но сведений о самом главном его деле, кроме отзыва коменданта Шлиссельбургской крепости полковника Покрошинского: «Вышеупомянутый священник, как по частным сведениям, оказывается благонадежного образа мыслей и пользуется хорошей репутацией», — почти нет.

В многочисленных воспоминаниях заключенных Шлиссельбургской крепости мне удалось обнаружить лишь несколько строчек, посвященных отцу Иоанну…

«Крепостной священник, — пишет М. Ю. Ашенбреннер, — посещал нас сначала также вместе со смотрителем, но священник скоро прекратил свои визиты, так как мы не понравились друг другу. В первое свое посещение Юрковского он, усмотрев на столе несколько светских книг, стал швырять их с пренебрежением: «Зачем вы читаете это? Читайте Библию: книг слишком много, всех не перечтешь». На это последовал ответ: «Да ведь и хлеба много: всего хлеба не съешь, а без хлеба умрешь»».

Федор Николаевич Юрковский, арестованный за устройство подкопа под Херсонское казначейство, писал тогда роман «Гнездо террористов» из эпохи 70-х годов[194] и ему недосуг было общаться со священником.

С. В. Балмашов

Больше всего запомнился узникам Шлиссельбурга отец Иоанн в связи с казнью Степана Валериановича Балмашева.

Напомним, что казнь Пахомия Ивановича Андреюшкина, Василия Денисовича Генералова и Василия Степановича Осипанова в 1887 году была последней за народовольческий период, и снова после 15 лет перерыва казни в Шлиссельбургской крепости начались казнью Степана Балмашева. Видимо, еще и поэтому это событие так взволновало узников, поэтому так пристально вглядывались они в священника, присутствовавшего при последних минутах жизни казненного террориста. Веру Фигнер по этому поводу мы уже цитировали. Приведем сейчас описание Григория Гершуни.

«Появление Степана Балмашева было замечено. Было замечено также, что на дворик старой тюрьмы сколачивают что-то из досок. Эшафот строят — прожгло всех. Всю ночь стояли у оконных решеток. Видели, как под утро в старую тюрьму прошло начальство. Через час в церковный садик из старой тюрьмы прошел старик священник.

Согнутый, жалкий, еле передвигая ноги, беспомощно опустился на скамейку, склонив голову в упирающиеся в колени руки»…

Сходство с воспоминаниями Веры Фигнер поразительное!

И едва ли это случайное совпадение…

Хотя сам Григорий Гершуни о подробностях казни Балмашева узнал только от жандармов, но его — выражение автора! — так «прожгло», что показалось, будто он был очевидцем трагедии, и сделанное им описание казни надо отнести к числу лучших…

«Степана Балмашева привезли утром, часов в десять и провели в канцелярию. Держал себя твердо, спокойно. Не доходя канцелярии, увидев новую тюрьму, начал размахивать шляпою. Днем пил чай, обедал. Вечером его провели в старую тюрьму и поместили в одной из камер, недалеко от камеры, где уже под замком сидел палач[195].

— Когда нужно будет, не забудьте меня разбудить, — с усмешкой сказал Степан Валерьевич дежурному и лег спать.

Часа в четыре утра в его камеру явился товарищ прокурора Окружного суда «со свитой». Балмашев спал и его долго не могли добудиться. Наконец приоткрыл глаза и досадливо спрашивает.

— Ну что? Чего вам там нужно?

— Вы такой-то?

— Я!

— Вам известно, что вы приговорены С.-Петербургским военно-окружным судом к смертной казни?

— Известно.

— Приговор вошел в силу и сейчас будет приведен в исполнение.

— А, да! Ну, хорошо, хорошо!..

Опять лег на подушку, закрыл глаза и как бы снова заснул. Его снова разбудили.

— Да вставайте же! Уже все готово!

— Хорошо, хорошо! Вот сейчас!

Снова ложится. И так несколько раз. Наконец приподнялся и с усмешкой говорит:

— Так вставать? все готово? Ну, вставать, так вставать!

Он оглядывает камеру. Перед ним в вице-мундире представитель закона прокурор. Дальше — исполнитель закона, палач Филипьев. Он весь с ног до головы в красном: красная шапка, красная блуза, красные шаровары. В одной руке веревка, в другой плеть. Лицо зверское — серое, одутловатое, с мутными налитыми кровью глазами. Он подходит вплотную к своей жертве, поднимает над головой плеть и рычит: «Руки назад! Запорю при малейшем сопротивлении!»…

Веревкой скручивают руки, и процессия направляется из камеры в маленький дворик, между крепостной стеной и старой тюрьмой — у Иоанновской башни.

Там уже «все готово». Эшафот, тут же вырытая яма, у нее черный ящик-гроб. Дворик наполнен начальством и жандармами. Балмашева вводят на эшафот. Секретарь суда читает приговор.

На эшафот поднимается священник с крестом. Степан Валерьянович мягко отстраняет его: «К смерти я готов, но перед смертью лицемерить, батюшка, я не хочу»[196].

Место служителя Бога занимает служитель царя — палач. Степан Валерьянович стоит прямо и спокойно, со своей вечной слегка грустной, слегка насмешливой улыбкой на устах.

Палач накидывает на голову капюшон савана, затем петлю. Ударом ноги вышибает доску, тело грузно падает вниз. Раздается глухой стон. Веревка натягивается и трещит. Тело вздрагивает и передергивается конвульсиями. Ноги упираются в помост — смерть идет медленно. Палач крепко обхватывает тело и с силой дергает вниз. Присутствовавших охватывает ужас. Жутко, гадливо, стыдно. Раннее ясное утро. Солнце только что поднялось и его мягкие золотистые лучи бьются о перекладины виселицы. Кругом свежая яркая зелень. Птички весело чирикают, с озера доносится писк чайки. А люди в мундирах, с орлами на пуговицах, угрюмо стоят, потупив глаза, бледные, взволнованные и ждут, пока тело, облеченное в саван и повисшее на веревке, перестанет вздрагивать. Ждут долго — бесконечно долго — до получасу.

Палач принимает в свои объятья тело, обрезывает веревку, кладет труп на помост. Подходит доктор, слушает сердце — все в порядке: сердце не бьется. Труп кладут в ящик, обсыпают известью, покрывают крышкой. Удар молота злобно прорезывает утренний воздух: то прибивают крышку гроба. Ящик опускают в вырытую тут же яму, засыпают, подравнивают с землей и медленно, стыдясь глядеть друг другу в глаза, расходятся. Царское правосудие свершилось. Тюрьма в это раннее утро не спала»[197].

Вот после этой трагедии и появляется отец Иоанн перед взорами припавших к окнам своих камер заключенных.

Он, действительно, потрясен, почти раздавлен случившимся.

Только потрясло его не то, что так ярко живописал Григорий Гершуни, обрабатывая рассказы жандармов-очевидцев.

Конечно, жалко было, что молодой — Балмашеву исполнился всего 21 год! — человек так и не сумел толком прожить отпущенную ему жизнь, но еще страшнее было, что он так бесшабашно и незадумчиво, из одного, кажется, желания покрасоваться, губит свою бессмертную душу!

Вот этого отец Иоанн никак понять не мог…

И разве это только тело так долго вздрагивало и передергивалось конвульсиями? Это же бессмертная душа, не желающая погибать вместе с телом, рвалась из него!

Еле передвигая ноги, отец Иоанн беспомощно опустился на скамейку возле храма и бессильно склонил голову…

Сколько он сидел так возле могилы русских солдат, павших во время штурма Нотебурга?

Неведомо…

Потом встал и долго молился возле чудотворного образа Шлиссельбургской иконы Казанской Божией Матери, обретенной сразу после взятия крепости…

Икона эта была единственным местным предметом древности, а главное — не оскудевающим источником милостей всем с верою притекающим к ней в скорбях и напастях.

Опустившись на колени перед иконой, отец Иоанн думал, что вот так же опускались перед этим чудотворным образом и в смутные времена самозванцев, и тогда, когда решено было замуровать икону, чтобы скрыть ее от глаз шведских хозяев крепости…

Икона была замурована в стене древнего русского крепостного храма и здесь и сохранялась в течение почти целого столетия. Православные ореховцы надеялись таким образом предохранить драгоценный образ небесной Владычицы от поругания, твердо веря, что Царица Небесная Сама освободит Свой образ от временного заточения и возвратит принадлежащий Ей храм и покровительствуемую Ею древнерусскую область в руки православных…

Так и случилось.