Читаем без скачивания ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

Великий физик сделал свое заявление искренне, искренность же Горбачева вызывает сомнения. Особенно, когда после уверений в том, что можно было достичь важных американо-советских соглашений еще в начале 80-х годов, он восклицает: „Сколько потеряно времени, средств на гонку вооружений и человеческих жизней!”

Ведь не мог же он внезапно забыть, что именно на пороге этого десятилетия советские войска вторглись в Афганистан, травили там людей газами, жгли огнеметами деревни, подкидывали замаскированные под детские игрушки мины, калечившие детей, что именно там „терялись человеческие жизни”, в том числе и жизни молодых советских солдат, что там тратились средства, которые необходимы были скатившейся на грань катастрофы стране. Что это — потеря памяти или ложь? Ведь не мог он не знать то, о чем его советник Дашичев вскоре скажет во всеуслышание: Брежневым были допущены ошибки и во внешней политике.

Да и не требовалось большого ума, чтобы понять, что руководитель, сломя голову ринувшийся в гонку вооружений и добившийся военного паритета, истощив экономические ресурсы и приведя страну на грань катастрофы, одержал пиррову победу. Это была победа милитаризма над всей остальной экономикой страны. Но, обвиняя Америку в том, что на ее политику оказывает влияние так называемый военно-промышлен- ныйкомплекс, признать, что именно это произошло в Советском Союзе, Горбачев не может.

Или такое „открытие”: „Научно-техническая революция, информатика сблизили сейчас людей. Можно использовать эти процессы, чтобы взаимопонимание росло”. Верно, но ведь в стране Горбачева до сих пор нельзя владеть такими средствами информатики, как копировальные машины, и по-прежнему вопрос о том, с кем налаживать „взаимопонимание”, как выехать за рубеж, чтобы „взаимопонимание росло”, определяется государством. Горбачев пишет, что он „выводил Д. Шульца на мысль: давайте попытаемся жить в реальном мире, давайте учитывать интересы обеих стран”, но, ничего не говорит о том, сколько понадобилось времени, чтобы советские правители осознали тот факт, что они живут в „реальном мире”.

Хотя еще в 1953 году, после испытания советской водородной бомбы, Маленков признал, что атомная война будет бедствием для всех, Хрущев с этим не согласился. Не соглашались и его наследники

Лишь американская программа космической обороны ставит их перед фактом их экономической отсталости, невозможности выдержать соревнование в новой гонке вооружений в космосе. Твердость не отступившего от своего „нулевого варианта” в Рейкьявике Рейгана еще раз убеждала, что реальность придется признать.

Вот именно это, а не добрая воля Кремля, „который, как писал У. Крэнкшоу, — является пленником собственной лжи”, привело Горбачева к осознанию реальности.

И, наконец, о каком понимании реальности свидетельствует такое заявление: „Поставлена задача в скором времени выйти с зерном на мировой рынок”? Это пишет человек, долгие годы руководивший советским сельским хозяйством! И если он не знает, что Советский Союз занимает предпоследнее место по урожайности всех культур даже среди соцстран, обогнав только Монголию, что колхозы и совхозы дают зерна в лучшем случае в три раза меньше, чем та страна, за которой следует Советский Союз, если, зная все это, он может выступать с такими маниловскими обещаниями, то как можно доверять правильности его суждений о реальном положениии дел в мире, о развитии мировой ситуации? Он прав, когда призывает отказаться от „пещерного мышления”, но прежде всего надо отказаться от него или, используя его выражение, „пустить побоку”, тем, кто заседает в Кремле, отказаться от преследования людей только потому, что они понимают демократизацию иначе, чем им предписано ее понимать, как это произошло с армянским борцом за справедливое решение вопроса о Нагорном Карабахе П. Айрикя-ном, высланным в Эфиопию. Да, пора отказаться от „пещерного мышления” и вместо разговоров о „новом мышлении” вернуться хотя бы к древней мудрости Сократа, сказавшего, что несправедливость приносит больше вреда ее причинившему, чем его жертве.

Кстати о „пещерном мышлении”... „Среди рисунков, обнаруженных на стенах пещеры близ французского городка Вьенн, есть один, изображающий человека с дубиной. Нарисован он более двадцати тысяч лет назад. Едва выйдя из животного состояния, человек схватил дубину, и с тех пор не выпускает ее. Она стала для него символом силы. Человек с дубиной — это звучит гордо! Такой человек чувствует себя выше других, на остальных смотрит сверху вниз, а те, кто внизу, кто по какой-то причине не заполучил дубины, кто не способен овладеть дубинной техникой, которая, как известно, без овладевших ею» мертва, — те взирают на дубину не только со страхом: для многих она и объект поклонения.

Это пещерная психология. Но она — не редкость среди столько лет проведших в пещере, имя которой — Советский Союз. Поэтому так трудно, а порой и невозможно выбравшимся оттуда на свет Божий понять, как и чем живут люди, давным-давно позабывшие о каменном веке.

Культ человека пещеры — грубая сила. Или тебя дубиной, или ты. Человек, живущий в пещере, не понимает, как можно иначе. Иначе он не умеет”.

Это было написано мной в январе 1983 года, когда до разговоров о перестройке в СССР было так же далеко, как от пещерного века до нас.

Но провозгласить отказ от пещерного мышления — еще не значит отказаться от него. Горбачева заботит судьба обездоленных в США, но в его книге нет ни слова об обездоленных советским режимом. А ведь ясно, что процветающая и богатая Америка располагает куда большими возможностями и ресурсами оказать помощь попавшему в беду меньшинству, чем много лет пребывающий в экономическом кризисе Советский Союз, где трудности испытывает большинство. Не поняв этого, Горбачев показывает, что он по-прежнему находится в плену того самого пещерного мышления, от которого призывает освободиться.

„Новое мышление для всего мира” Горбачева при внимательном рассмотрении предстает как обновленное преломление все той же старой мессианской идеи, восходящей своими истоками к ХУ1 веку, когда старец Псковского Елеазарова монастыря Филофей, использовав восходящую к книге Ездры библейскую традицию трех сменяющихся мировых царств, в послании великому князю Московскому в 1510—1511 году провозгласил: „два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не бывать”. Затем он объявил миру, что Москва („иже едина во всей вселенной паче солнца светится”) — третий Рим, просиявший вместо Рима и Константинополя. По этому поводу Бердяев замечает, что в „древних стихах Русь — вселенная, русский царь над всеми царями”. Победа большевиков делает Москву центром коммунизма. Возникший здесь Третий интернационал провозглашает, что отныне мессианская роль принадлежит ему, что он спасет человечество после решительного и последнего боя, в котором до основания будет разрушен старый мир. Теперь, когда коммунизм потерял свою притягательность, новые филофеи пытаются убедить мир, что из России, которой они подменяет Советский Союз, опять воссиял спасительный свет, на сей раз воплотившийся в виде „нового мышления”.

Генсек, которого при всем желании кремлевским монахом не назовешь, пытается убедить мир, что идеи, исходящие из его отсталой страны, являются новым откровением, что они призваны сыграть все ту же мессианскую роль спасения человечества, и это, по его мнению, должно вернуть его стране утерянное ею уважение, которого она как сверхдержава заслуживает. Он тщится опровергнуть слова президента Рейгана о том, что защищаемой им „империи зла” уготована участь „кучки пепла” на дорогах истории. Он или делает вид или на самом деле не понимает, что отсталая Россия, какой она стала по вине правящей коммунистической партии, не спасение несет миру, а, как показал Чернобыль, опасность. Не о новом мессианстве, которое Горбачев преподносит миру своей книгой, должна идти речь, а об очищении России от мессианству-ющего коммунизма.

В книге Горбачева нет главного — объективности. Хотя он бесконечно повторяет „наука”, „научный”, это звучит, как заклинание неофита, поверившего во всемогущество науки и ее способность ответить на все вопросы. Его книга не становится от этого научным трудом, как не делается во рту сладко от бесконечного повторения слова „сахар”.

Ценность ее не в этом, а в том, что за словесным частоколом возникает образ советского руководителя, отчаянно пытающегося остановить уходящую вперед в развитии вооружений Америку, получить передышку, развить экономику, вывести страну из безнадежной отсталости, а потом, если повезет, начать новую гонку.

Те влиятельные американцы, которые предпочли не заметить этого, стремились не к тому, чтобы разглядеть реальность, а к тому, чтобы увидеть в советском руководителе (в соответствии с духом эпохи нарциссизма) „зеркальное отражение самих себя”, человека, теперь заговорившего о демократизации, а следовательно, исповедующего те же ценности, что и они, и потому с ним можно вести дела.