Читаем без скачивания Русская фантастика 2011 - Василий Мельник

Может быть, настоящий бот — программа, устраняющая ошибки системы? Но каким образом она их устраняет?

Мысли Лимарева мчались галопом, а сзади раздавался топот. Игорь почувствовал, что ноги скользят по мокрой траве, что его настигают…

Александра Петровна, вернувшаяся из города поутру, обнаружила в своем домике разор и беспорядок. Мебель опрокинута, книги разбросаны, из открытого окна натекла лужа воды, в которой плавали несколько сотенных купюр. Уже через полчаса несчастная женщина делилась своими переживаниями с соседкой, Ангелиной Павловной:

— Страшно жить! Какие-то подонки ночью залезли, Линочка. Мебель сломали, окно нараспашку бросили, а деньги не тронули. Наркоманы, наверное.

— Наркоманы бы деньги забрали, — равнодушно отозвалась Ангелина Павловна. Глаза ее были совершенно стеклянными, старушка даже не моргала. — Сама небось напилась да накуролесила.

— И как у тебя язык поворачивается такое говорить, бесстыжая? — возмутилась тетя Шура. — Подумаешь, зять у нее непьющий, да еще и инженер! У меня дети тоже путевые — дочка вон в типографии работает, даже тебе сколько раз книжки бракованные на растопку приносила! А ты — тварюка неблагодарная, меня рюмочкой попрекаешь!

Очкарик с лопатой на плече, проходивший мимо, услышав разговор кумушек, дико захохотал.

— Олежка Горбатов, учительницы, Марины Владимировны сын, — мгновенно переключилась на новый объект Ангелина Павловна. — Вчера ямищу у себя в палисаднике выкопал, сегодня уже закопал. И цветочки сверху посадил — можно подумать, примутся они сейчас. Нечем людям заняться.

— Совсем беспутная молодежь пошла, — поддержала соседку тетя Шура. — Дармоеды. Ни картошку посадить, ни помидоры — только в телевизоры да компьютеры целыми днями таращатся, плееры из ушей не вынимают. Самыми умными себя считают, а что они понимают в жизни-то? Жизнь — штука сложная.

Александр Сивинских

Четырнадцатый

Викуся перекатилась на живот, подставив солнцу румяные, замечательной формы ягодицы и узенькую спину с трогательно выпирающими лопатками, щелкнула ногтем по дужке инфоочков и с выражением процитировала: «Так кто же мы, эффективные менеджеры или банальные предатели?!» Минуты две шевелила губами, по-видимому читая статью, и капризно скривила губки.

— А ответа-то и не дал! Тоже мне, видный писатель!

Она повернула лицо к Герману (из-за плеча виднелись только серебряные купола инфоочков, полоска загорелого лба да задорно торчащие пучки желтых и голубых волос) и сказала:

— Слушай, а почему бы тебе не Обнародовать свое мнение по этому поводу?

Герман скромно улыбнулся и заморгал, не проронив ни звука. Ему было очень тяжело смотреть девушке в глаза — но не из-за скрывающих их зеркальных полусфер, а из-за того, что смотреть хотелось на загорелые… В общем, на ее спину.

— Кончай отмалчиваться, — строго сказала Викуся. — Отдают твоих соплеменников-то. А вдруг их сейчас безжалостным образом расчленяют? Или того хуже — едят! Ты видел этих рьятто? Жуть, что за твари. Настоящие каннибалы!

Герман тяжело вздохнул. Сложившегося мнения по поводу живой дани каннибалам из космоса у  него не было. В конце концов, отдавали всяких бродяг. Может, так даже лучше… Зато было у Германа желание. Необоримое. Он подобрался ближе к девушке и с трепетом лизнул ее в пятку. Викуся дернула ногой и засмеялась.

— Блин, чувак, если бы ты был человеком, я бы решила, что ты ко мне пристаешь.

«Если б я был человеком, так и случилось бы», — подумал Герман и лизнул Викусину икру.

— Уйди, безобразник!

В Гермдна полетела горсточка песка. Он ловко отпрыгнул.

— Ну нет, так просто ты не отделаешься!

Следующие десять минут они носились по пляжу, радостные, как дети на дне рождения. Страшная дань космическим каннибалам была напрочь забыта.

Потом вспотевшая, перепачкавшаяся в песке Викуся отправилась поплавать, а Герман остался охранять одежду.

Тогда-то его и поймали фурманщики.

В фургоне, куда два мужика с рожами дегенератов и ручищами молотобойцев забросили Германа, оказалось просторно. Блестящий железный пол с низкими гофрами резко пах какой-то химией. Должно быть, антисептиком. На пластиковых стенах виднелись неглубокие следы когтей — прошлые пленники зачем-то пытались оставить память о себе. В углу, постанывая, жалось несколько товарищей по несчастью, явных бродяг. На Германа они взглянули искоса и тут же отвели глаза — не то боясь, что он воспримет прямой взгляд как вызов, не то по трусости, въевшейся в тело глубже, чем грязь подворотен. Он пренебрежительно фыркнул и демонстративно повернулся к бродягам задом. Ложиться не стал, широко расставив ноги, утвердился в центре камеры. Он был совершенно уверен, что это идиотское недоразумение скоро разрешится. Под кожей на груди у него находился чип, помимо прочего содержавший полную информацию о хозяевах.

Фургон качнулся и поехал. В кабине загрохотала музыка — нейротранс пришельцев. Викуся говорила, что на человеческих самцов он действует как стероиды: вызывает прилив сил, подъем либидо и неодолимую ярость.

Похоже, так оно и было. После сравнительно недолгой поездки фурманщики резко изменились, причем не в лучшую сторону. И без того грубые, они сделались совсем бешеными. Бродяг вышвырнули пинками, а Германа схватили за лапы, раскачали и с гоготом метнули наружу.

Упал он на мягкое, но порадоваться такой удаче не успел. Потому что увидел, что это было.

Шерсть.

Огромная куча собачьей шерсти, испачканной кровью, мочой и экскрементами, чей запах пробивался даже сквозь вонь вездесущего антисептика.

Те же уроды, ценители нейротранса, долго поливали пленников химикатами из шланга с двумя наконечниками, похожими на головки хищных птиц. Растворы несколько раз менялись — как по цвету, так и на вкус, но пахли практически неотличимо. Бродяги во время мытья дважды обгадились; оба раза одновременно, точно по команде. У Германа тоже крутило живот, но он стоически терпел. Затем фурманщики вышли из камеры, и она начала быстро наполняться горячим воздухом. Включились вентиляторы. Шкура высохла практически мгновенно, а еще через несколько секунд Герман почувствовал сильное головокружение и потерял сознание.

Очнулся он в алюминиевой клетке, дрожащим от холода. Шерсти на теле не осталось ни клочка. Сбривали ее, видимо, как придется — саднили многочисленные мелкие порезы. Почему-то сильно болела левая задняя лапа. Герман попробовал ею шевельнуть и едва не провалился в беспамятство снова — был вывихнут сустав. Похоже, чертовы подонки опять швыряли его, раскачивая за конечности. Однако самым худшим было не это. На груди отсутствовал приличный кусок кожи. Рану залеплял плевок скверного дермогена — коричневато-желтого и склизкого на вид, но на ощупь сухого, будто пемза.