Читаем без скачивания Я – Шарлотта Симмонс - Том Вулф

Вся эта давно продуманная теория обрела в тот миг на аллее Лэддинг вполне законченный, подкрепленный ярким наглядным примером вид. Что могло быть лучшим доказательством ее правоты?… Какие высокие чувства испытывали они с Шарлоттой, каким красивым, как в старинных романах, было их прощание. Особенно эффектно эта сцена выглядела именно здесь, в полумраке, в сказочном свете фонарей, на фоне старинных кирпичных стен с узорной кладкой, создатели которых давно покинули этот мир… Все говорило о прекрасных романах, о завоеванных сердцах… о предстоящих победах и великих свершениях… Когда вокруг так много красивого, светлого и высокого, разве можно быть несчастным? Вот оно – счастье: высокие отношения и возвышенные чувства! И земное воплощение всего возвышенного зовут Шарлоттой Симмонс.

Глава семнадцатая

Камушек, наделенный разумом

Шарлотта стояла в одиночестве в пустом, похожем на пещеру холле Сент-Рея и ждала. Прямо перед ней на второй этаж вела широкая лестница с массивными перилами, покрытыми затейливой резьбой. К сожалению, сейчас, при обычном освещении, это покрытое краской свидетельство былого мастерства американских резчиков по дереву выглядело еще более обшарпанным и потертым, чем тогда, на дискотеке во вспышках стробоскопа и лучах дискотечных прожекторов.

Странный, какой-то смурной на вид парень, открывший Шарлотте дверь, предложил ей подождать в холле, пока он разыщет Хойта. Девушку удивило не столько его сросшиеся на переносице брови и то, что в бедрах он был шире, чем в плечах, а то, что у него был какой-то совершенно лишенный крутизны, абсолютно не «сейнтреевский» образ. Почему-то парень показался ей знакомым, но где она его видела, Шарлотта вспомнить не могла. Чувствовала она себя здесь абсолютно не в своей тарелке – отчасти из-за стоявшего в холле запаха: ощущение было такое, что здесь не только по субботам, но и каждый день, едва ли не круглосуточно, толпится множество потных, разгоряченных и давно не мывшихся людей. Запах напоминал тот, какой идет от деревянного пола, если на нем образовалась лужа из протекшей батареи. На самом же деле все объяснялось просто: этот пол очень долго – много лет – промариновывался галлонами пролитого пива.

А впрочем, запах, крашеные перила – разве это важно? Больше всего Шарлотту сейчас волновало другое: она чувствовала себя виноватой перед Эдамом… Ну как так могло получиться, что желая поблагодарить одного человека, она обидела другого или, что еще хуже, ранила его самолюбие? Как же Эдам обломался, когда она все-таки нашла в себе силы и не взяла его с собой в гости к Хойту… Он ведь просто загорелся желанием взять у Хойта интервью в неформальной обстановке. Да еще эти джинсы… Почему, спрашивается, она не сказала Эдаму правду? Может, все дело в том, что она не хотела признаваться самой себе в непростительной глупости, которую сделала сегодня утром… зашла в «Эллисон» – не самый дешевый магазин одежды – и купила себе пару «Дизелей». Восемьдесят долларов! И теперь на весь семестр у Шарлотты осталось всего триста двадцать. Другие непредвиденные расходы были, по крайней мере, оправданны, однако в итоге у нее осталось меньше половины той суммы, что была в начале семестра, и ради чего, спрашивается, было выпендриваться? Только для того, чтобы пойти и сказать спасибо Хойту Торпу? И еще – почему в конце концов было не поцеловать Эдама в губы, пусть это даже был бы всего лишь поцелуй милосердия?… Вон Беверли, если верить ее словам, через раз возвращается домой под утро, переспав с очередным парнем из жалости, как она это называет. А Шарлотта чмокнула мальчика в щечку, как первоклассница на детском утреннике, – это же просто смешно! Да и вообще нечего было упрямиться. Взяла бы его с собой к Хойту и сейчас не переживала бы. Ох уж этот Хойт! Конечно, он по всему – по поведению, да и по внешнему виду – уже не мальчик, а взрослый мужчина. Если уж вспоминать о его подвигах, о которых ходят легенды по всему университету, то поневоле проникаешься к Хойту если не уважением, то по меньшей мере интересом. Подрался с охранниками самого губернатора Калифорнии, да еще вышел из драки победителем! Для всей этой истории даже название специальное придумали, ей Беверли говорила: «Ночь трахающихся черепов». Вроде и похабщина, а спросишь, так тебе говорят, что имели в виду не… ну, в общем, не это самое… а едва не расколотые черепа двух телохранителей. Губернатор Калифорнии… Шарлотта хорошо запомнила его лицо с красными прожилками и густые седые волосы, когда в прошлом году он выступал в Дьюпонте на вручении дипломов, – она видела эту церемонию по телевизору… Как он тогда хорошо и правильно говорил… и как помогли ей его слова, как придали сил в день выпускного вечера в школе, когда настроение было испорчено приходом Чаннинга… И кто бы мог подумать, что такой уважаемый человек… здесь, в университетской Роще, как говорит Эдам… Эдам…

Девушка снова почувствовала себя виноватой. Эдам – он, конечно, хороший, но была же все-таки причина, почему ей так не хотелось идти сюда с ним вдвоем? И вдруг Шарлотта поняла, хотя и не могла бы четко это сформулировать. Она стеснялась, что Хойт увидит ее в компании этого «ботаника», чмошника – именно так ребята вроде Хойта, называют таких, как Эдам. Нашла кого стесняться! Да этот «ботаник» оказался единственным человеком, с которым ей здесь по-настоящему интересно, он ввел ее в компанию своих друзей, в круг избранных – cenacle,[21] выражаясь словами Бальзака; они пусть и странные ребята, но зато думают, спорят о чем-то, пытаются разобраться в том, что происходит вокруг… Можно подумать, таких студентов здесь пруд пруди… Взять, например, те же студенческие братства – вроде уж элита из элит, а как вспомнишь, что здесь, в Сент-Рее, по субботам творится… просто ад кромешный, разве что круг первый, а не последний.

Откуда-то издалека, видимо, из-за нескольких дверей, в холл донесся взрыв дикого хохота и аплодисментов и быстро стих. Похоже, парни играют во что-то или травят байки. С другой стороны, сверху, раздавалась музыка. Впрочем, музыка – это громко сказано. Здесь, в элитном клубе, звучал все тот же вездесущий рэп с аккомпанементом электронных ударных, лишь слегка разбавленный надрывно плакавшим где-то на заднем плане саксофоном.

Хойт появился в холле как-то неожиданно. Он подошел к ней, чуть прихрамывая. Одна его щека была до самой челюсти заклеена державшейся на пластыре повязкой. Глаз с этой стороны лица был украшен здоровенным синяком, заплыл и превратился в узкую щелку. Чуть выше глаза был наложен пластырь телесного цвета, судя по всему, прикрывавший рассеченную бровь. Последними штрихами, дополнявшими героический образ, были распухшие нос и нижняя губа.

Издалека он, по-видимому, Шарлотту не узнал. Она даже на миг испугалась, что Хойт вообще не вспомнит, кто она такая. Но подойдя поближе, он расплылся в улыбке и сказал: «Ну как я тебе? Скажи – красавчик?», а потом расхохотался, но сразу же закрыл глаза и поморщился. Судя по всему, резкие сокращения лицевых мышц были ему пока что противопоказаны. Переждав приступ боли, Хойт осторожно, но тепло улыбнулся, подмигнул, и в уголках его глаз выступили слезы. Приложив руку к ребрам, он сказал:

– Тут, похоже, что-то переломано. Лихо они меня отхерачили.

Шарлотта была так потрясена тем, что Хойт получил все эти ужасные раны из-за нее, что бедного парня избили из-за того, что он поспешил ей на помощь, что даже не заметила (почти не заметила) прозвучавшего в ее присутствии нецензурного слова.

Хойт медленно, явно опасаясь резких движений, наклонил голову и с улыбкой умудренного опытом и прожитыми годами старца сказал:

– Так ты, значит… Шарлотта. Видишь, я уже знаю, как тебя зовут. Ну вот, вроде и познакомились. Если честно, я даже не ожидал, что ты когда-нибудь снова придешь сюда, в это здание.

– Я и сама не ожидала. – Она сама удивилась, отчего вдруг внезапно охрип ее голос.

– Не думал даже, что смогу когда-нибудь спросить тебя, почему ты тогда сбежала.

Шарлотта почувствовала, что краснеет.

– Я не сбежала. Я… меня просто утащили. – Ей было так стыдно, так неловко, что она не только не договорила фразу, но и скомкала, почти прожевала последние слова.

Хойт опять попытался рассмеяться и снова покривился от боли.

– Ой, не смеши меня, – сказал он. – Я что-то не заметил, чтобы тебя кто-нибудь тащил. Ты сама рванула как сумасшедшая – и поминай как звали. Вроде как только что в коридор выскочила – а через секунду уже внизу, входную дверь ломаешь. Можно подумать, за тобой кто-то гнался. – Хойт с доверительной улыбкой поинтересовался: – Интересно, какими словами ты меня в тот вечер поминала?

Только сейчас до Шарлотты дошло, что он имел в виду не пикник у заднего борта, а тот вечер, когда он сказал: «Это наша комната». Что теперь ответить, девушка не знала. Ей оставалось только краснеть и бледнеть от смущения.