Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Да, да, бабушка, зови! — не заметив бабкиной ухмылки, с лихорадочной поспешностью отозвалась Аликс.

Вошел молодой, вызывающе красивый человек в мундире с генерал-адъютантскими аксельбантами. Взгляд его был томный, а движения кошачьи. С кошкой его роднили и глаза — зеленые с поволокой, глубокие, как омут. Что-то зверское чудилось в его ненатурально красных губах.

Князь Орлов, командир уланского ее императорского величества государыни Александры Федоровны полка, был назначен на эту должность самой Аликс. Государь, подписывая назначение, долго кряхтел от неудовольствия, потому что ревновал Аликс к красивому и развратному волоките. Да и было от чего ревновать — они не разлучались друг с другом, но, как объясняла Аликс, их связывали некие таинственные магнетические силы.

Муж верил…

— Добрый вечер, — более чем приветливо сказала Аликс и, поведя глазами в сторону Фетиньи, дала ей знать, чтобы она убиралась восвояси.

Бабка ушла.

— Добрый вечер, государыня! — несколько грассируя, ответил Орлов. — Впрочем, вернее, доброй ночи! — Он улыбнулся, показав ослепительной белизны хищные зубы. — Вы прекрасны сегодня, ваше величество.

— Может быть, на этот раз вы правы. Я сегодня действительно очень счастлива. Так, как давно не была! — Она отняла руку, которую Орлов целовал, и подошла к шкафу.

— Простите, государыня, но думаю, что вы ошибаетесь. Вряд ли сейчас есть на свете человек счастливее меня. Я вижу вас.

Аликс с кокетливой улыбкой погрозила ему пальцем.

— Вы неисправимы, — стараясь быть суровой, прошептала она.

Ступая почти неслышно, Орлов приблизился к Аликс и поцеловал ее пальцы, все десять — один за другим. С притворным возмущением, но уже тогда, когда Орлов собирался проделать эту же операцию еще раз, Аликс вырвала руки.

— Нам надо спешить. — Она вынула из шкафа плащ с капюшоном.

Орлов накинул его на ее плечи, опустил капюшон на лицо.

— А государь? — жарко дыша, проговорил он. — Он не пойдет с нами? — В тоне его было беспокойство.

— Государь очень устал, — с притворным сожалением сказала Аликс. — Он пошел к себе и, вероятно, уже спит.

Она потушила лампу, оставила гореть ночник у постели и вышла.

В передней их ждали Фетинья и еще два человека в плащах — адъютанты Орлова.

Пешком, стараясь держаться в тени деревьев, хотя ночь и без того была кромешно-темной, они пошли через лесок к берегу Саровки и сели в экипаж. Через полчаса Аликс и сопровождающие ее подъезжали к источнику Серафима.

Монахи, предупрежденные Орловым о прибытии неизвестных важных лиц, исчезли, как только экипажи остановились около часовни.

Фетинья провела царицу к источнику. Там Аликс погрузилась в воду. Орлов и адъютанты охраняли вход.

Над речкой стлался густой предрассветный туман, когда они вернулись в монастырь, оставив экипаж на опушке леса.

Адъютанты сопровождали Аликс, держась в стороне. Не дойдя до царских покоев, Орлов шепнул им что-то, и они скрылись.

Часовые отдали честь государыне, приклады винтовок звякнули.

— Тс-с!.. — прошептала Аликс.

Часовые застыли. Тихо открылась дверь, скрипнули ступеньки.

Фетинья толкнула Орлова плечом и едва слышно проговорила:

— Иди, миленок, иди! Водичка водичкой, а это дело повернее будет.

…Безмолвные и неподвижные часовые охраняли покой счастливого императорского семейства.

Торжественная церемония причисления Серафима к лику святых началась утром при невообразимом скоплении здоровых и больных, подлежащих исцелению и истинно верующих.

После литургии зазвонили колокола, гроб с мощами вынули из раки, поставили на носилки. Николай, его дяди и племянники снова взвалили раку на свои плечи, дважды обошли вокруг собора, вернулись, поставили гроб на место и приложились к мощам.

Дело было сделано; отныне купеческий сын Прохор Мошнин стал святым.

Лука Лукич, оставив Ивана под присмотром Андрияна, пробился в собор только благодаря могучим плечам. Он молился, плакал, изредка посматривал на царя. Никаких перемен с тех пор, как Лука Лукич видел Николая, он не обнаружил в нем: бороденка рыжая, глаза тусклые, ни умиления в них, ни радости — одна скука. Холодный царь, скучный, серый… Ничего от него не дождешься!

Лука Лукич скорбно вздохнул, вспомнил, как он верил в него. Противно ему стало.

Когда Николай и высокопоставленные лица приложились к мощам, доступ к ним открыли простонародью. Лука Лукич кое-как выбрался из собора и бегом ринулся к берегу Саровки за больным Иваном, чтобы поспеть стать в хвост жаждущих чуда.

Каких только страданий не было в этом безумном скоплении народа! Кто полз к собору на четвереньках, кто на животе, кого везли на тележках, несли на носилках, в рогожах… Только к вечеру с помощью Андрияна Лука Лукич ввел Ивана в собор.

Перед ракой с гробом Серафима Иван попросил отца опустить его на колени. Стали на колени Лука Лукич и старый унтер. Они молились долго, монахи торопили их, — Лука Лукич задерживал очередь. Однако монахи ничего не могли сделать с упрямым стариком. Всю свою душу, всю веру и надежды вложил Лука Лукич в молитву, обращенную к Серафиму. «Продли жизнь сыну моему, угодник божий! Исцели его, отче Серафиме! Семейство мое от напасти и нищеты спаси, о господи, я же перед тобой за него ответчик!»

Иван молился молча. Андриян кряхтел. Наконец монахи, грубо толкая Луку Лукича, подняли его с коленей. Иван, к удивлению старика, встал сам, поднялся к раке, прикоснулся бескровными губами к стеклышку, через которое виднелось что-то коричневое.

Монах шепнул Луке Лукичу:

— В реестре?

Лука Лукич поднял на него непонимающий взгляд.

— Монах зарычал:

— Проходи, проходи!..

На обратном пути из собора Ивану стало дурно. К берегу его уже не вели, а тащили с помощью богомольцев.

Лука Лукич уехал из Сарова со смутной душой.

В тот день ближе к вечеру Таня пришла в келью отца и застала там Паисия. На деревянном ложе валялся холщовый подрясник Викентия. На полу Таня приметила клочья волос.

Паисий читал Библию. Викентия в келье не было.

— Здравствуйте, отец Паисий, — сказала она.

Монах поднял от книги голову, снял очки в медной оправе.

— Здравствуйте, — приветливо проговорил он. — Здравствуйте, голубушка Татьяна Викентьевна… Угодил я вам келейкой?

— Да, спасибо. А где отец?

— Отец Викентий уехал, — снова вздевая на нос очки, ответил Паисий. — Уехал, голубушка.

— Куда уехал? — Недоумение Тани росло с каждой минутой.

— Не могу знать, милая, — затараторил Паисий, исподлобья поглядывая на Таню. — Слух прошел, будто его вызывала какая-то важная особа, утром было дело. А после трапезы переоделся, позвал меня, попросил дождаться вас, сказал, что уезжает, а куда — того сообщить не соизволил… Пакет вам оставил.

Таня разорвала конверт. В нем лежали деньги, завернутые в газетную бумагу с надписью: «Тысяча рублей на больницу» и письмо: «Родимая дочка, неисповедимы пути господни. Благословляю тебя на святой труд и прилагаю свою лепту. Прими эти деньги — их я копил много лет: страждущие и немощные давали, им и возвращаю. Отец Василий дом освободит, ему о том дано знать. Не ищи меня, нет более Викентия Глебова, но отец твой всегда будет хранить в сердце своем твой светлый образ. Буду молиться о ниспослании тебе чада. Благословляю его и тебя. Приеду в Дворики во благовремении, сейчас же удалюсь в далекое путешествие, дабы подготовиться к великому делу жизни моей».

Таня, оглушенная письмом, постояла в тяжелом раздумье, потом сказала:

— До свидания, отец Паисий! — и тихо вышла.

Отец Паисий, оставшись один, долго беззвучно смеялся. Живот его колыхался от смеха, лицо взмокло. Он знал, что Викентий еще в монастыре, но об этом ему строго-настрого наказано никому не болтать, а дочери — тем более.

В тот час Викентий сидел в келье настоятеля монастыря. На нем шуршала новая шелковая ряса, привезенная на всякий случай из Двориков, волосы он подстриг, бородку подровнял, опрыснулся одеколоном. Он был в прекраснейшем настроении, настоятель намекнул Викентию, что некая высокая особа желает с ним поговорить, а о часе разговора будет сообщено позже.

Поздно вечером его позвали в покои митрополита Антония. О чем они разговаривали, митрополит никогда и никому не рассказывал.

Царя, его мать и жену провожали тамбовские дворяне во главе с фон дер Лауницем.

На границе губернии в лесу была построена «избушка на курьих ножках». Здесь были выпиты последние чарки, а государь обогатил мировые сокровищницы ораторского искусства еще одной речью:

— Господа, я благодарю вас! За ваше здоровье, господа!