Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

Под эти восемь слов Николай успел выпить пять рюмок коньяку, потянулся за шестой, но Аликс остановила его.

В тот день была она необыкновенно красива, мила и любезна, а встречаясь глазами с Орловым, тихо опускала взор долу.

Государь, не замечая этой игры, жал руки дворянам, исправникам и земским начальникам. Царского рукопожатия удостоились Лужковский и Улусов. Фон дер Лауница Николай обнял и трижды поцеловал, как это и заведено среди истинно русских людей. Губернатору был вручен поистине царский подарок — белый арабский жеребец удивительной красоты.

Затем под возгласы «ура» и нестройный хор дворянских голосов, певших «Боже, царя храни», царь отбыл восвояси, а дворяне кутили в избушке и обмывали арабского скакуна до тех пор, пока не истребили все запасы спиртного.

Когда фон дер Лауниц возвращался в монастырь, в густом и мрачном бору раздались одновременно три выстрела: стреляли в него. Одетый в белоснежный китель, верхом на белом коне, фон дер Лауниц представлял собой отличную мишень, далеко видимую в ночной тьме.

Но стрелки, видно, были неважные, — губернатор отделался испугом, а лошадь, получившая сразу три пули, рухнула и тут же испустила дух.

На рассвете Алексей Петрович забрел в небольшой дубовый лесок, росший по скатам глубокой лощины. Трава еще не высохла от ночного дождя, в лесу было тихо. Где-то в кустах ольхи щебетала пташка, нежный ветерок порой будил листья, они вздрагивали спросонья, с них капало. В далекой деревушке отчаянно прогорланил петух, и тотчас завопили все петухи, потом мгновенно смолкли.

Алексей Петрович присел на пень и с удовольствием вдыхал свежесть леса, запахи мокрой травы. Дождевые капли, стекая при дуновении ветерка с листьев, обрызгивали его лицо. Мысли его блуждали то в одном месте, то в другом, мешались и путались, лениво плелись образы давно виденных людей, обрывки полузабытых разговоров, неясные воспоминания — сладкие, наводящие на сон.

Алексей Петрович прислонился к стволу дуба, закрыл глаза. Милый облик с ясными, светлыми глазами появился перед ним. Ее тихая улыбка и нежно дрожащие губы звали и манили его… «Ольга, — шептал он, — Ольга!..»

Лесные шорохи убаюкивали его, цоканье дождевой капели порой слышалось отчетливо, порой оно превращалось в ласковый водяной вихрь… В небесной выси блекло светился месяц, на востоке загорались и гасли утренние краски, но солнце еще было скрыто за противоположным скатом лощины. По телу Алексея Петровича пробегал утренний холодок, потом вдруг по всем членам разлилось тепло, и он все глубже и глубже погружался в него.

Грубый окрик разбудил его. Он с усилием поднял веки. Перед ним стояли полицейские: они прочесывали местность в поисках тех, кто стрелял в тамбовского губернатора. Допрашивал Алексея Петровича какой-то чин из охранки. Свое пребывание в лесу в такой час Алексей Петрович объяснил тем, что долго гулял, устал и лег отдохнуть, выстрелов не слышал, а разбужен был полицейскими. Охранник приказал обыскать Алексея Петровича. Ничего, кроме паспорта на имя Загуменного, сына нижегородского мещанина, и бумаги Тамбовской земской управы, удостоверяющей, что учитель Загуменный переводится из начальной Козловской школы в начальную Двориковскую школу Тамбовского уезда, обнаружено не было.

На вопрос охранника, зачем он приехал в Саров, Алексей Петрович без всякой робости сказал, что приехал сюда за тем же, за чем приехали и другие. Ответ естественный и вполне понятный, но улыбочка, которая сопровождала его, взорвала охранника.

— Ска-атина! — взревел он. — Отправить его в стан да посадить в кутузку до полного выяснения!

Алексея Петровича продержали в стане полторы недели, пока из Козлова не пришли надлежащие справки. Ему вернули паспорт, удостоверение и отпустили его, посоветовав впредь не спать там, где не положено.

Алексей Петрович заехал в Козлов, собрал незатейливое имущество и с подвернувшейся оказией уехал в Дворики.

Глава шестая

Страшновато было Листрату уходить от привычной жизни, от солдаток и девок, липнувших к нему. Но попа услали в монастырь, Татьяна Викентьевна уехала на службу в Самару, оставаться у нового попа или идти батрачить к «нахалам» Листрат не захотел.

Нахаловские парни злобились на Листрата за его ошеломительные сердечные успехи и били втемную бессчетно раз. Земли у отца Листрата было две десятины, прокормить себя, Аксинью и двух сыновей он не мог. Землю он сдал, а сам бродяжничал и пил запоем, проклиная горькую долю. Как бы жили Аксинья и малолетний Алешка, если бы им не помогал Листрат, неизвестно.

Нужда гнала Листрата на сторону, как в свое время погнала Флегонта, Ивана Козлова и многих других. Денег на билет у него не было: все полученное в расчет от попа он отдал матери, оставив себе полтинник на харчи. Ехал он зайцем, все время прячась от кондукторов. Кто-то в вагоне сказал Листрату, что с такими ручищами ему и в Борисоглебске найти работу раз плюнуть.

«И впрямь, — подумал Листрат, — оно и к дому поближе».

В Борисоглебске он распрощался со своими спутниками и, не теряя времени, пошел в железнодорожные мастерские: вот, мол, мои руки, определите, на что они годны и сколько стоят.

Мастер котельного цеха Воронин, к которому прислали Листрата, поглядел на его дюжие плечи, пристально вгляделся в охальные глаза, покачал головой, но работу дал самую черную. Когда Воронин сказал, сколько Листрат будет получать в день, тот от удивления поперхнулся: вот так привалило счастье! О таком капитале он и мечтать не мог.

Воронин рассмеялся.

Борисоглебск, мирный и тихий городок, был построен лет двести пятьдесят тому назад, как выражается летописец, «для бережения от набегов беспокойных крымских, азовских и ногайских людей, которые прохаживали кругом и те все места воевали, людишек побивали и в полон служивых и уездных всяких людей имали».

В годы петровских войн с Туретчиной приписали Борисоглебск к губернии Азовской, потом вошел он в Тамбовскую, и стал он городом уездным.

На берегу капризной Вороны, красиво бегущей среди степей и древних лесов, стояла пристань. Отсюда по Вороне через Хопер и Дон в Черное море направлялась живность, выращенная на привольных заливных лугах, — лошади, коровы и овцы. На луговой стороне зимой и летом слышалось дробное постукивание топоров да повизгивание пил: Борисоглебск строил до двух тысяч барок в год. Спускали их на воду с молебствиями и выпивками, грузили всякой всячиной и пускали в путь-дорогу через реки и речушки к дальнему морю.

Потом через Борисоглебск на Царицын прошла железная дорога и соединила город с приволжскими краями.

Жило, тут к описываемым временам тысяч пятнадцать человек мужского и женского пола. Господа дворяне завели для своих отпрысков гимназию; остальных учили в приходских школах. Там не очень налегали на юные мозги: умеешь расписаться, затвердил «Отче наш» — и иди к тятеньке, к маменьке, помогай им трудиться в поте лица своего!

Богом хранимое и щедротами его процветающее борисоглебское купечество понастроило множество церквей и кабаков. Чуть ли не на каждом перекрестке храм или «распивочно и на вынос». Купцы, загодя умягчая бога, соперничали в отливке колоколов с малиновым звоном.

В течение многих лет начальственные лица всецело наслаждались покоем, летом купались и ловили рыбу в Вороне или нежились под сенью дубов Тиллеорманской рощи, зимой катались на тройках, охотились и сочиняли преферанс по маленькой. Враждовали, подсиживали друг друга, составлялись целые заговоры, но тоже, так сказать, по маленькой. Потом при содействии напитков мирились и снова враждовали.

Правда, мелкие неприятности изредка случались и здесь. Мастеровые из депо иной раз вдруг да и отмочат нечто дерзкое и непочтительное в адрес начальства. Крикунов для охлаждения страстей становой пристав быстро препровождал в холодную. Начальство спокойно продолжало партии в вист или в преферанс.

Шли годы, крикунов становилось все больше, — холодные уже не вмещали нуждающихся в охлаждении чувств. Потом среди рабочих железнодорожного депо было произнесено, правда еще очень робко и скорее шепотком, зловещее слово «забастовка». Для мирных обывателей Борисоглебска оно означало чуть ли не Великую французскую революцию. Затем в канун Первого мая в городе были обнаружены листовки.

Начальник жандармерии и шеф охранки — долговязый, костлявый Люде — ахнул, увидев надпись: «Российская социал-демократическая партия», а внизу: «Борисоглебская группа социал-демократов».

Управлял железнодорожными мастерскими главный инженер Кожухов, известный своей склонностью «шалить руками», любовью к взяткам и к густой, как дремучий лес, матерщине. При помощи этих древних средств Кожухов управлял мастерскими, а начальник депо Петрашевский днями просиживал с лупой над марками, менялся ими с гимназистами, покупал и жульничал. Отрывался он от этого увлекательного занятия для встречи редких высокопоставленных гостей и еще более редких инспекторских налетов в депо, где две тысячи рабочих задыхались от угара и простужались от сквозняков.