Читаем без скачивания Рожденные на улице Мопра - Евгений Васильевич Шишкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бога оставим пока в покое, — сказал Павел. — Ты убил русского солдата. За это придется отвечать.
— Убил? Мне деваться было некуда! — в отчаянии вскочил с табуретки и выкрикнул Сухоруков. — Да поймите же, что я… ничего не мог против них… Они, скоты, такое подстроили… Ну, не сдавайте меня, товарищ командир! — Сухоруков выкрикнул это и тут же сник, сел, раскаявшийся, на табуретку, точно на скамью подсудимых, опять сдавил ладони между коленей.
— Пусть они скоты. Но мы скотами быть не должны, — сказал Павел Ворончихин, поднялся из-за стола, давая понять, что разговор подходит к концу: — Мой тебе совет, Сухоруков, пиши явку с повинной.
— Так меня ж за убийство посадят!
— Да, посадят… Но при этом учтут твою честную службу в армии, учтут обстоятельства…
— Я не признаюсь! — тихо сказал Сухоруков. — Я такое пережил, перетерпел. Теперь из-за этих гадов в тюрьму идти?
— На тебе кровь нашего солдата. Но ты еще не всё сказал… Всё ты не скажешь никогда и никому.
Сухоруков испуганно посмотрел на Павла и, казалось, задрожал.
— Уведите Сухорукова! Прапорщик! — призвал охранника Павел Ворончихин.
Задержанному надели наручники и увели.
Павел сидел за столом, курил, вспоминал не столько разговор с Сухоруковым, сколько его мать. Он был сейчас судьей над ее сыном. А кто ему судья? Нет, не Господь Бог, который от всех отворотился на этой чеченской земле. Ему есть судья выше, мать. На всю жизнь судья — Сухорукова Раиса Федоровна.
Павел достал бутылку коньяку из тумбочки, налил в кружку. Но не выпил. Подержал кружку на весу. Потом резко, с диким оскалом плеснул коньяк за плечо — в морду дьявольскому Наблюдателю.
VI
…Зато как работала полковая артиллерия!
С глухим пороховым жаром и тяжелым бухом снаряд вылетал из жерла пушки-самоходки, так что всю многотонную гусеничную махину встряхивало, а там, куда со свистом летел убийственный снаряд, истреблялась вражеская плоть и коммуникации: живая сила, норы боевиков, подземные схроны оружия, каменная скала над дорогой, чтоб стать завалом, мост или просто земля, чтоб горела под ногами…
А заградительный огонь дивизионов!
Снаряды цепью ложились поперек троп, дорог или на высоте сопки, и фонтаны с брызгами осколков пресекали путь банде или бандитскому транспорту, усмиряя и покоряя непокорных чеченов. Установки «Град» метали в небо с огненными хвостами ракеты, испепеляя одним залпом несколько гектаров земли и мечту ваххабитов о создании мусульманского анклава посреди Кавказа.
Все же чеченская кампания нелепо затягивалась. На месте уничтоженных бандформирований нарождались другие. Освобожденные, «зачищенные» населенные пункты опять нашпиговывались мятежниками. Вскрывались факты подкупа и воровства федеральных вояк-предателей. На блокпосты, на колонны техники, на базы российских войск делались яростные наскоки. Россия гробила личный состав, вооружение, веру в закон и справедливость.
Судьбу войны решали не полевые военные, не головы в генеральских фуражках, а кремлевские кабинетные заправилы. На них, конечно, роптали со всех сторон: западные и российские журналисты, смакующие повинную и невинную кровь, местное население, хвастуны депутаты, глашатаи общественных фондов, функционеры ОБСЕ, ООН… Пропагандистская машина самой Ичкерии, смазанная солидарностью мусульманского мира, трудилась изощренно, издеваясь над Москвой.
Кремль радикальных решений остерегался, устраивал кадровую чехарду в силовых ведомствах, успокаивал общественность пилюлями замирений. Делаши политики вокруг Ельцина выжимали из ситуации барыш. Грозный исподволь переходил в руки тех, кого оттуда выдавливали с кровью, болью и отчаянием российские солдаты. Соглашения с сепаратистами о прекращении боевых действий давали время боевикам зализать раны, перегруппироваться, сподвигнуться к новым атакам за свободу мусульманской Ичкерии.
В ушах у Павла Ворончихина приятно грохотало от грохота пушек, лязга гусениц самоходок, свирепого треска крупнокалиберного башенного пулемета. Эх! Повоевать бы с настоящим врагом, агрессором! — думал Павел. — А не гонять бородатых басурман по нашему же Кавказу.
Грохот в сознании истлевал быстро. Напротив, человеческие голоса — приказные, просительные, — роились долго.
Рация напряженно гудит:
— Товарищ полковник, вам отдан приказ: не стрелять по жилым помещениям! Есть распоряжение высшего руководства: беречь дома местных жителей.
— Русских солдат не беречь, а чеченские мазанки беречь?
— Мы подписали соглашение о прекращении боевых действий.
— Почему одностороннее? Наша колонна никого не тронула. На нее напали. Мы защищаемся.
— Полковник Ворончихин, я приказываю: прекратить огонь! В селении есть мирные жители.
— Мирным жителям предоставлен коридор. Все о нем знают… Сейчас в селе два взвода солдат в окружении! Огня просят!
— Полковник Ворончихин, вам приказано…
— Эх, связь оборвалась! Так и не договорили с начальством…
Снова гудит рация, уже на другой волне:
— «Волга»! «Волга»! Всё, товарищ полковник. Нам не выпутаться. Их тут как тараканов. Со всех сторон. Стреляйте по нашим координатам… Вызываю огонь на себя! Прощайте, мужики!
— Спокойно, «Беркут»! Слушай меня! У нас все цели пристреляны. Сейчас мы обложим вас огнем. Потом даем минуту на передышку. Выходите за черту. Ориентир один — старая липа. Ориентир два — колодец. Потом — всё, опять — шквал!
В командирскую палатку входит с докладом начальник склада ГСМ капитан Савенков.
— Товарищ полковник, младший сержант Ковинов фактически весь сгорел. Труха, пепел… Потом еще ливень ударил… Почти останков не осталось.
— У каждого погибшего солдата должна быть могила. Обязательно! Чтоб родные поклониться могли… Делайте, как у летчиков. В гроб — землю с места гибели… Я отдам приказ: замкомандиру по тылу подполковнику Лыско лично сопровождать гроб младшего сержанта Ковинова. Захоронить честь честью. Подготовьте рапорт о награждении Орденом Мужества.
— Но ведь не в бою. На складе ГСМ. Случайно… — возразил капитан Савенков, замолчал, замялся, застыдился.
Перед тем, как уснуть в своей командирской палатке, Павел вольно-невольно прокручивал
