Читаем без скачивания Орда встречного ветра - Ален Дамасио

— Сколько вам было лет на момент вашего захода?

— В среднем, около сорока пяти. А вам?

— Голготу сорок три. Кориолис, самой младшей из наших, — двадцать семь. В целом в районе сорока.

— У вас должно быть побольше хватки, раз так. Последние двадцать лет мы перекручиваем историю снова и снова, прибавляя к ней все новые «если бы». Перемалываем в памяти случившееся, пересматриваем карты дефиле, пытаясь отыскать самый лучший путь. Это вам поможет, хотя не стоит питать иллюзий на этот счет. При самой тонкой науке мира, когда на вас идет лобовой кривец в 11 баллов на ледяном подъеме в 45°, тут либо заледенеешь на ходу, либо молись. Это место не создано для людей.

— Слишком рано обо всем этом говорить, Арриго. У них еще будет время узнать, что их ждет. Мы вам все расскажем с максимальной объективностью. Но знайте, что нет стыда в том, чтобы предпочесть жизнь. Умение вовремя отказаться — порой достойнее, нежели упорно двигаться в абсурд.

< > «Фенелас и Лемтер Дейкун, мы родители Каллирои». Два еще молодых на вид старика пытались отыскать свою дочь в этом потоке излияний. Их потерянный,

247

тревожный взгляд скользнул по Кориолис, остановился на Альме, переметнулся на меня. Они подошли, представились. «Каллироя не с вами?» — осторожно спросил отец. Он с достоинством держал жену за руку, а та вся тряслась, глаза ее порхали с одного лица к другому, словно испуганные воробушки, не узнавая лиц, не желая ничего понимать. Степп был в объятиях сестры. Я была совершенно одна. «Каллироя покинула нас в дефиле у Вой-Врат. Она так хотела вас увидеть, она очень много о вас рассказывала». Я сама не знала, что говорила. Лапсанская лужа всплыла в моей памяти, как наяву, я думала о предсказании Калли, о ее видении на краю сифона, как отец обнимал ее, просил прощения. Только ничего этого не случилось. Это было лишь (как там говорит Сов?) «преобладающее будущее». Но зачем тогда все это? К чему было это видение? Мать Каллирои упала на колени. Она больше не могла удержать собственное тело, голова ее соскальзывала с плеч. «Она… она что-то оставила… для нас?» — спросила она. «Да», — ответила я на последнем дыхании. Слезы сдавливали мне горло, я едва дышала. Я вытащила из кармана заскорузлый сложенный вдвое конверт, бумага заскрипела, конверт раскрылся, и на нем показалась почти стершаяся надпись «Моим маме и папе». Женщина протянула руки к письму. «Она была особенной девочкой, знаете». «Превосходная огница… как ее отец». Я больше не могла на них смотреть. Я больше не могла.

‘, Вам уже случалось проживать моменты полнейшего счастья? Целых пять месяцев рядом со мной был на расстоянии поцелуя, на расстоянии улыбки самый прекрасный бродячий сад, о котором только можно мечтать, хотя было в нем всего две рощицы да один ручеек, которых звали Сифаэ, моя мама, Фуския, моя сестричка, и Аои,

246

моя легкая любовь, мой светлый ручеек, из которого я так любил испить воды, словно сервал в теплую ночь.

Мама моя была бойкая, говорливая, днями напролет рассказывала про свой сад в Бобане. Я был в восторге от размеров ее парка, ее мании все время что-то черенковать, пересаживать, прививать, от ее пускающего ростки бесконечного поиска, что так походил на мой. А затем, с искрящимся взглядом, она объявила мне о существовании небольшой долины, укрытой от ветра, с плодоносной почвой, напитанной влагой, где она высадила самые редкие из своих зерен. А я показывал ей свои, доставал с саней бесценные мешочки зерен, и она вся дрожала от радости, что видит во мне ту же страсть к высокоростным злаковым и устойчивым стелящимся, что застилали ковром все русло в реке ветра. Они с Фускией посвятили этой долине целых два года, вложили в нее все, что было в их руках от растительного разума, мякоти и прикосновения. Они окрестили долину «Степь». Так просто! С тех пор как они узнали, что я выбрался живым из Лапсанского болота, они не сомневались, что скоро меня увидят. И они стали работать еще усерднее, полные энтузиазма, высадили для меня этот зачаточный подвижный подарок в виде секретного парка, что рос густо, поливаемый любовью, в ожидании дня, когда мои ноги ступят на его землю, мой нос вдохнет шелестящие ароматы и рука обрежет в свой черед фруктовые ветви… Парк ждал лишь того, чтобы я выбрал для себя хижину среди архипелага домиков, разместившихся на ветвях деревьев, по краю каньона или по обе стороны реки, которые местная детвора, будучи в восторге от этой затеи, решила — сами решили, настаивала сестра, — построить к моему прибытию. А пока что они приходили туда играть, а иногда и оставались ночевать, чтобы на рассвете увидеть пуму или винторогого оленя. Аои была очарована мыслью,

245

что скоро увидит сад, что мы сможем там остаться. Она ненасытно целыми днями пила рассказы моей мамы и сестры, как молоко. Она составила себе о долине насколько могла богатый образ, она уже представляла нас там…

Так, однажды ночью, после любовных ласк, когда мы с ней лежали поодаль от остальных, она сказала:

— Знаешь, я бы выбрала хижину на реке.

— Там, должно быть, сыро…

— Утром и вечером к реке наверняка приходят звери на водопой. Да и вода на месте, под рукой. Может быть, даже можно ловить рыбу прямо с балкона.

— Фуския говорит, что хижина совсем маленькая…

— А мы ее расширим! Силамфр сделает нам мебель, а Ороси — ветряки и флюгер!

— Думаешь, у них хватит времени? Мы недолго в Бобане пробудем, ты же знаешь Голгота, он захочет сразу идти дальше!

Аои ответила не сразу. И молчание ее было не двусмысленно. А затем она влила мне в уши вот какие слова:

— Я хочу, чтобы мы именно в этой хижине сделали ребенка. И на этот раз я его не брошу. Я хочу видеть, как он растет. Я хочу, чтоб у него были отец и мать.

Я не сразу нашелся что ответить. Я был взволнован, ошеломлен:

— Значит ли это, что ты хочешь… что ты готова отказаться от Верхнего Предела?

— Нет никакого Верхнего Предела. Ороси мне все сказала. Там, наверху, там сплошной лед до бесконечности. Мы все умрем, если пойдем туда!

Я подскочил на месте,