Читаем без скачивания Железная маска: между историей и легендой - Жан-Кристиан Птифис

На это письмо был дан детальный ответ, к счастью, сохранившийся. «Вы напоминаете мне, монсеньор, — пишет Сен-Мар 11 марта, — что важно, чтобы двое моих заключенных ни с кем не общались. С самого начала, как монсеньор поручил мне командование здесь, я стерегу этих двоих заключенных столь же бдительно, как я сторожил некогда господ Фуке и Лозена, которые не могли похвастаться, что передавали или получали новости с тех пор, как оказались в заключении. Они могут слышать, что говорят люди, проходящие по дороге близ башни, где они находятся, но сами не смогли бы, если бы захотели, что-нибудь передать на волю. Они могут видеть людей, находящихся на горе, расположенной напротив их окна, но их самих никто не может видеть из-за решеток их камеры. День и ночь два стражника из моей роты с двух сторон башни наблюдают за окном заключенных, чтобы они ничего не сообщали на волю и не получали сообщений с воли, и даже случайным прохожим запрещается останавливаться там. Моя комната примыкает к башне (а ее можно видеть только со стороны дороги), и я могу наблюдать все, в том числе и обоих моих стражников, которые, зная об этом, всегда начеку».

Старый форт Эгзиль, как известно, уже не существует, но из окон нового форта, с того места, где была башня Цезаря, еще видна большая дорога, ведущая через горный проход Пьемонта. Обитатели соседних деревень, двигаясь по этой дороге, проходили мимо камеры обоих «дроздов». Было ли им известно о их существовании? Вполне вероятно, что постоянное присутствие у подножия Большой башни двух стражников, окриком поторапливавших прохожих поскорее проходить мимо, возбуждало любопытство. Во всяком случае, нам неизвестно, догадывался ли кто-нибудь о существовании тайны. Из башни доносились наружу разве что звуки псалмов, денно и нощно распевавшихся несчастным Виделем, третьим заключенным, которым был сильно недоволен тюремщик.

«Внутри башни, — продолжает Сен-Мар, — я устроил тамбур с двойными дверями, чтобы проповедник, читающий заключенным мессу, не мог их видеть. Слуги, приносящие заключенным еду, оставляют все на имеющемся там столе, с которого мой помощник потом берет и несет им. Никто не разговаривает с ними, кроме меня, моего офицера, мсье Риньона (исповедник из Пинероля. — Ж.-К. П.), и врача, приезжающего из Прагела{20}, расположенного в шести лье отсюда, да и то беседа проходит в моем присутствии. Относительно их белья и прочих вещей принимаются те же меры предосторожности, которые действовали в отношении моих прежних заключенных».[54]

В ответе Лувуа содержалось очередное указание: «Король не желает, чтобы с вашими заключенными общался другой помощник, кроме того, который уже привык это делать».[55] Как видим, принимались все меры предосторожности, чтобы ограничить число лиц, контактировавших с этими живыми мертвецами. Единственным офицером, имевшим право входить в их камеру, был Ла Прад, в прошлом году назначенный первым лейтенантом роты вольных стрелков, тогда как Буажоли, второй лейтенант, по приказу короля отстранялся от этой службы. По случаю смерти аббата Антуана Риньона, старого тюремного капеллана из Пинероля, подозрительный министр напоминал о своих директивах. «Вы не должны сожалеть об упомянутом господине Риньоне, — писал он 3 июня 1683 года, — поскольку он всегда предавал вас, вступая в сговор с господами Фуке и Лозеном. Я полагаю, вам известно, что находящиеся под вашим надзором заключенные могут исповедоваться только по разрешению короля и в случае приближения смерти; прошу вас соблюдать этот порядок».[56]

Стало быть, и Лувуа случалось забывать некоторые из предыдущих предписаний. В июле 1680 года он разрешил ежегодную исповедь и пасхальное причастие. Исходя из этого, Сен-Мар установил в крепости такой порядок: каждое воскресенье престарелый кюре Эгзиля, дом Жозеф Бернар, приходил в форт и служил мессу на площадке первого этажа башни. Заключенные слушали мессу, находясь в упомянутом тамбуре. Исповедь же принимал старый проповедник Пинероля один раз в год. Лувуа, по всей видимости, забыл об этом, поскольку напоминает о предписании, которого в действительности не было. Тем самым он еще больше ужесточал тюремный режим, поскольку без таинства покаяния заключенные лишались права праздновать Пасху.

Время от времени Лувуа требовал докладывать обстановку. Используя в качестве предлога секретный характер сообщения, Сен-Мар просил разрешения прибыть в Париж: для него был хорош любой повод, чтобы покинуть эту дыру! Но министр не позволял одурачить себя: он отвечал ему, что следует лишь использовать двойной конверт, сделав на конфиденциальном донесении пометку о передаче непосредственно в руки получателя.[57] И опять чрезвычайная забота о том, чтобы никто не получил сведений, касающихся этих заключенных! Сен-Мар не доверяет своему непосредственному окружению, даже своим помощникам, посвященным в тайну. Впрочем, как и следовало ожидать, дело не получило продолжения, ибо забота о сохранении секрета служила лишь предлогом, тогда как истинной причиной было желание Сен-Мара сменить место службы на менее суровое по климату и менее изолированное.[58]

Итак, изобретательный тюремщик, все острее ощущавший, сколь бездарно проходит его жизнь, должен был найти другой предлог. И он стал ссылаться на свое пошатнувшееся здоровье. Его возраст приближался к шестидесяти, и его мучил ревматизм. Бесспорно, требовалось провести хотя бы несколько дней в более благоприятном климате, нежели тот, что был в заснеженных горах. Курорт Экс на берегу озера Бурже подошел бы для этого. Как можно было отказать в столь невинном удовольствии человеку, денно и нощно служившему верой и правдой государству? Может, это заставит его забыть свои постоянные просьбы о смене места службы, удовлетворить которые было не в компетенции министра. «Королю угодно, — писал Лувуа 7 марта, — чтобы вы отправились отдохнуть туда, где наиболее благоприятные для вашего здоровья условия, однако Его Величество рекомендует сделать все распоряжения, необходимые для обеспечения надежной охраны заключенных, с тем чтобы никто не смог общаться с ними во время вашего отсутствия и чтобы ничего не могло случиться».[59]

Министерские формулировки всегда одни и те же: безопасность, безопасность прежде всего! И, как обычно, ничего не должно «случиться» — это слово встречается снова и снова. В свою очередь тюремщик в конце мая информирует патрона, что один из его заключенных хочет составить завещание.[60] Климатические условия в этой альпийской долине еще больше вредили здоровью обитателей башни Цезаря, чем это было в Пинероле. 23 декабря 1685 года Сен-Мар писал, что его заключенные постоянно нуждаются в лекарствах. Врач Стефан Перрон жил в Прагела, в другой долине. Чтобы прибыть к больным, ему приходилось делать большой круг через Сетриер, Сезан и Ульс. Вскоре в Париж пришла весть, что один из заключенных тяжело болен. «Я получил письмо, которое вы написали мне 26-го числа прошлого месяца, — сообщал Лувуа Сен-Мару 9 октября 1686 года, — и теперь вы должны назвать мне имя заключенного, страдающего водянкой».[61]

Кто же он? Ответа у нас нет! Может быть, это был тот, который хотел в прошлом году составить свое завещание? Во всяком случае, состояние здоровья этого человека ухудшалось очень быстро, а Лувуа не хотел смягчить свои требования: исповедь по-прежнему разрешалась только в самом крайнем случае.[62]

Когда не стало аббата Риньона, двое заключенных лишились духовника. В мае 1686 года старый кюре Эгзиля, «досточтимый мессир Жозеф Бернар», которого Сен-Мар одно время намечал на должность тюремного капеллана, заболел и скоропостижно скончался. Новый кюре не был назначен, несмотря на присутствие Сен-Мара на приходском совете — а возможно, именно из-за его присутствия. Капеллан, содержавшийся за счет средств роты вольных стрелков, аббат Ги Фавр, дата назначения которого на должность неизвестна, по всей видимости, и принимал исповедь страдавшего водянкой.

Глава 3

ОТ ЭГЗИЛЯ ДО БАСТИЛИИ

Министр видел, что его протеже, подтачиваемый меланхолией, все труднее переносил то, что он сам называл изгнанием в Эгзиле. Это было рабство, лишенное военного величия! В начале января 1687 года он получил для него должность губернатора на острова Святой Маргариты и Сен-Онора, у побережья Канн. Эта должность стала вакантной в декабре 1685 года, после смерти старика Гийома де Пешпейру-Комменжа, графа де Гито, верного друга мадам де Севинье. На Святой Маргарите, красивом острове, располагался Королевский форт со значительным гарнизоном, что создавало хорошие условия для содержания заключенных. В мягком климате солнечного Прованса Сен-Мар и его подопечные могли восстановить свои силы, подорванные пребыванием в суровом альпийском климате. Министр не отказал себе в удовольствии как можно скорее сообщить своему протеже эту приятную новость, поручив служащему почты в Гренобле направить к нему специального почтальона. Суровый и жестокий, министр умел иногда быть любезным.[63] Как только Сен-Мар получит аванс в счет жалованья на своей новой должности, ему следует отправиться на остров Святой Маргариты, чтобы лично проследить за выполнением работ по обустройству его заключенных, а затем возвратиться в Эгзиль и эскортировать их силами своей роты.[64]