Читаем без скачивания Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы - Ален Безансон

Вот так многие мученики этих режимов усмотрели в них действие сверхъестественною порядка, мира «духов», способною осуществлять власть напрямую. Власть, которая действует не посредством злой воли людей, а движет ими без их ведома, так что они не знают или лишь подозревают, чту делают. Власть, которая усыпит здравый смысл и совесть, как но волшебству превратит человека в легко управляемую марионетку. В этом интуитивном представлении верховный тиран — не Ленин, не Гитлер, не Мао Цзэдун, а лично князь мира сего.

«Лично» — это слово двусмысленно. Боэций дал определение личности, служившее много веков: «индивидуальная субстанция, имеющая разумную природу» Следуя этой богословской традиции, можно прийти к тому, что, теряя связь с Творцом и своим предназначением, сотворенная субстанция становится жертвой противоречий, которые уродуют и разлагают ее. Поскольку мы ничего толком не знаем о мире духов, то можно лишь предположить, что субстанция злого духа в силу его более высокого чина пожирается собственной злой волей сильнее, чем субстанция человека. Производимый им уход в небытие сначала исполняется в нем самом, и от его субстанции (у нас, людей, понятие субстанции вызывает мысль о положительной, нерушимой, поврежденной, но не уничтоженной грехом природе) постепенно остается чистая воля к злу. В силу присущей ему высшей способности творить зло то, что сохранилось в нем от естественного злодея, т. е. личность, асимптотически устремляется к обезличиванию. Личность падшего ангела, по-видимому, способна вынести максимум безличности.

Это, разумеется, лишь рассуждения, но они отдают должное понятию безличной личности, которое постоянно встречается в произведениях очевидцев, задыхающихся от плоскости, убожества, банальности тех, кто причинял им страдания и смерть, и от безличия всей иерархии власти вплоть до ее вершины. Их изумляет контраст между невероятной разрушительной мощью этого механизма, нечеловечески изобретательного и способного контролировать малейшие детали, и невероятной его беспомощностью организовать, построить или просто оставить в покое все, что элементарно необходимо для жизни и даже ею собственного выживания.

Кто обладает властью при чистом коммунистическом или нацистском строе? На этот простой вопрос, казалось бы, ответить легче, нежели на подобный вопрос о любом другом строе, ибо обладатель всех видов власти — фюрер, генсек, партия — повсюду зрим, даже навязчиво зрим, и тем не менее это остается глубочайшей загадкой для тех, кто способен к философскому размышлению, для таких, как Юнгер, Платонов, Орвелл, Милош, Зиновьев… Они подспудно намекнули на то, о чем души религиозные (Мандельштам, Ахматова, Булгаков, Раушнинг, Херберт, Солженицын) говорили громко: это дьявол! Дьявол сообщил своим подручным свою нечеловеческую безличность. Достоевский и Владимир Соловьев интуитивно это предсказывали. Не упомянуть об этой фигуре значило бы не прислушаться ко всем этим свидетельствам. При этом следует сохранять известную сдержанность, положенную в отношении того таинственного центра, который они так назвали и близость которого знали по опыту и очевидно.

Ничто так не знаменует библейский отпечаток на коммунизме и нацизме, как их общее стремление спасти мир, причем в состав средств спасения включается и сглаживание всякого библейского отпечатка. В «языческих» религиях естественный порядок содержит божественную идею и достаточен для ее выражения. Он соответствует божественному порядку. Достаточно созерцать его, познавать, подражать ему. Античная философия (а также, насколько я знаю, индийская и китайская) не обещала всеобщего спасения — она обещала спасение лишь малому числу избранных, занимавшихся длительными и трудными духовными упражнениями, в результате которых люди становились способными жить счастливо, в согласии с природой, с ее вечным устройством. Идея спасения как идея «исхода» из мира или же «преобразования» мира в целом глубоко чужда этому типу философии.

Марксистско-Марксистское-ленинскоеспасение — спасение оптимистическое. Оно сравнимо со спасением, провозглашенным в библейских пророчествах. Цель его — превзойти природу как таковую, человека как такового, достичь мессианского царства мира и справедливости, где волк пасется вместе с ягненком, где отменены правила и разочарования брака, семьи, собственности, права и нехватки материальных благ. Где смерть побеждена в самом окончательном смысле: в начале большевистской революции были подобные мечтания, питавшиеся химерическими трудами Николая Федорова, который возвещал научное воскресение плоти и бессмертие. «Новый человек», продукт социализма, — своего рода плоть во славе, такая, как ее провидят пророчества. Спасение это вверено рукам человека и достигается политическими средствами. Non Domino sed nobis [не Богом, но нами].

Сегодня лишь меньшинство человечества верит в существование заповедей Божиих. И если оно еще в это верит — как верили многие христиане и иудеи, ставшие затем коммунистами, — то ему следовало бы с первого взгляда заметить противоречие между прогрессом, управление которым берет на себя человек, и библейским учением. Концепция прогресса, понимаемого как глубочайшее преобразование человеческого существа под воздействием истории или политико-исторической воли, не может быть принята, ибо она подчиняет политической деятельности преображение, которое, по Библии, есть дело Божественной благодати. Когда возможное только Богу становится целью человеческой деятельности, эта деятельность оказывается направленной на осуществление невозможного. Агрессивное наступление на природу терпит поражение и быстро превращается в разрушение природы, а вместе с ней и человека. Пелагий думал, что человек в известной мере может спастись сам — силой воли и аскезой. Блаженный Августин считал, что пелагианец подавляет себя, не становясь при этом лучше. Так поступал и «положительный герой» большевистской легенды. В действительности он даже становился хуже, так как пелагианец рассчитывал достичь праведности в обычном смысле слова, а положительной герой — праведности в идеологическом смысле, т. е. порочности. Более того, древнее пелагианство, по образцу древней философии, ставило целью лишь индивидуальное совершенствование. Новое — коллективизировано. Передача пелагианской идеи в руки политической власти более разрушительна, так как в этом случае другой человек, все другие люди должны исправляться воспитанием, а в случае необходимости — перевоспитанием в зоне, окруженной колючей проволокой.

Папистское спасение — пессимистическое. Оно требует преодолеть иллюзии, внесенные в человечество библейской и особенно евангельской отравой, плодом «озлобленности» Речь идет о том, чтобы вернуться к природному порядку, понимаемому в мрачном свете романтического трагизма: обрести изначальную чистоту почвы и крови, которую растлили общество торгашей и техников и расовое смешение, приводящее к вырождению. Призыв нацизма обращен к героям, готовым умереть, к тем, кто отказался от иллюзии истины и справедливости и готов до конца следовать воле расы, Volk'а, воплощенной в вожде. Сверхчеловек — это бесстрастный, верный рыцарь, всегда остающийся благородным и прекрасным, будь он победителем или побежденным. Мы насмотрелись на то, как этот идеал рождал батальоны безмозглых эсэсовцев, иерархию хулиганья с безумцем во главе, войну на полное уничтожение.

Две противостоящие доктрины разделяют одну и ту же идею коллективного спасения, наступающего в истории, библейскую идею, противостоящую внеисторичности античной, индийской, китайской философий. В эту схему обе доктрины натолкали груду обрывочных понятий из естественных и исторических наук, превращая громаду знаний, накопленную XIX веком, в сверхъестественно скудный умственный автоматизм. На самом деле то, что эти две нелепые системы XX века могут представляться продуктом науки XIX, несовместимо с природой человеческого интеллекта. Не поддается объяснению факт, что такое множество людей с нормальный, то и превосходным умом: титулованные профессора, ученые, мыслители стали жертвой такого паралича и такого извращения здравого смысла. Здесь психиатрические объяснения столь же метафоричны, как примененный к самому нацизму образ гаммельнского крысолова. Но если уж припомнить эту легенду, то мы недалеки и от того, чтобы прямо назвать того, кто стоит за спиной крысолова, — того, кто, по словам Писания, «лжец и отец лжи», «человекоубийца от начала»

Утверждают, что Гобино и Ницше, на которых иногда ссылались нацисты, не были антисемитами. И верно, они постоянно восхищались евреями, ибо евреи — «высшая раса», «аристократия» (Гобино); ибо они не растворяются в массе «последних людей», порожденных демократией, и вдобавок антисемитизм — демократическая вульгарность (Ницше). Незачем глубоко копать, чтобы под поверхностными восторгами обнаружить зависть и ревность. В германском национализме преклонение перед нацией и народом заимствует провиденциальную форму избранности еврейского народа. Но здесь избранность — продукт истории и природы, она ничем не обязана Провидению и позволяет немцам получить всечеловеческое наследие от народов-предков. Русский национализм удовольствовался тем, что перенес на славян и на русский народ то, что было обещано германцам и немцам.