Читаем без скачивания Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она не забывает прихватить и ивовый прут, хотя об этом ей действительно никто не говорил. У рожениц часто бывает жар.
— Ну, Бертонька, — начинает она разговор. — У тебя, слыхать, уже побывал и дохтур? Денег, верно, некуда девать, а?
— Нет, нет, фрау Таммерт, что вы… Это Гедвига Вампен за ним послала.
— Хм, — ворчит Линка. — Чепуху затеяли… Эта Вампен хочет быть всех умней. Я бы, известное дело, дешевле взяла.
«Лучше не возражать, — думает Берта. — Молоко у ней и без того слишком дорого».
— Дай мне моток черной шерсти, Бертонька.
— Там, в нижнем ящике комода.
Линка Таммерт становится спиною к больной, что-то бормочет тихо и нарочито невнятно, отрывая от клубка кусок за куском черную нить. Так она заговаривает лихорадку. Наговором она спускает лихорадку на ивовый прут и шерстяными нитками вяжет ее накрепко. Заговор при этом она произносит как положено — то от начала до конца, то в обратном порядке. Иначе ивовый прут не удержит лихорадку и та снова возвратится в тело больной. Узел завяжет, перекрестит его, скажет заклятье, и снова — узел, крест, заклятье:
Лихоманку злу
В воде утоплю,
Бог не хочет тебе отдати
Ни мужа, ни жены, ни дитяти.
С молитвой да с верой
Гоню лихоманку за двери.
Аминь.
Узел, крест и заклятье сзаду наперед:
Гоню лихоманку за двери.
С молитвой да с верой,
Ни мужа, ни жены, ни дитяти
Бог не хочет тебе отдати.
В воде утоплю
Лихоманку злу.
Тикают часы у стены, Берта Штрезова лежит с закрытыми глазами, Линка Таммерт шамкает заклятье. Вдруг из-под клетчатого одеяла подает голос новорожденный. Линка Таммерт, положив ивовый прут на подоконник, заглядывает в зыбку.
— Чего тебе еще надо, Бертонька? — говорит она. — Пригоженький паренек, только малость с морщинками. Ну да ведь и у меня они есть, хе-хе!
Берта хотела было попросить старуху, чтобы та передала ей ребенка. Однако, подумав, она говорит:
— Надо бы и малыша заговорить. Вишь, какой хлипкий, а все же жить ему надо.
— Это все заодно делается, — говорит Линка. — Хорошо, что догадалась за мной послать. Что они понимают, эти дохтура? Теперь все в порядке. М-да… пол-литра молока, пожалуй что, я тебе уделю. Больше никак не могу.
— Да? Вот это хорошо, фрау Таммерт. А сколько будет стоить?
— Стоить, стоить… Тут не в цене дело. Молоко-то, оно ничего не стоит, а вот только я тебе от своей собственной жизни отрываю… Или ты думаешь, я бы без этого молока дотянула до семидесяти шести годов?
— Сорока пфеннингов достаточно будет? — спрашивает Берта.
— Хм, — произносит Таммерт. — Разве что уж только для тебя.
— А за беспокойство — там в верхнем ящике лежит…
Скрипнула наружная дверь, в сенях раздаются знакомые шаги. Берта прислушивается, приподнимается, лицо ее радостно вспыхивает.
— Вильгельм, — говорит она и запинается от волнения.
— Так чего там лежит? — поспешно спрашивает Линка Таммерт.
Дверь в комнату распахивается, и на пороге появляется Боцман. Он сразу смекает, в чем дело. Не глядя на Берту, он идет прямо на Линку Таммерт, указывает ей на открытую дверь и говорит:
— А ну, пошла отсюда, кикимора!
Линка Таммерт смотрит на него снизу вверх.
— На сынка бы сперва поглядел, — говорит она и шныряет за дверь. Теперь уж ей не видать как своих ушей, что припасено для нее в верхнем ящике комода. Боцман вешает на гвоздь брезентовую куртку и только теперь подходит к Берте.
— Ну, Берта, как делишки-то?
Она протягивает ему руку.
*
Он пододвинул стул к кровати и сидит перед Бертой в своей фуфайке из некрашеной овечьей шерсти, в потрепанных серых бумажных штанах и в сапогах с высокими голенищами, пропитанных ворванью. Он тихонько гладит ей руку, а она не сводит с него глаз. «Что бы такое ей сказать?» — думает Боцман, которому невыносимы сейчас всякие нежности. В голову не приходит ничего подходящего. Избегая ее взгляда, он отводит глаза и замечает зыбку.
— Мальчик? — спрашивает он.
Она кивает. Ее глаза прикованы к нему.
— Тогда назовем его Отто.
У нее на лбу вновь появляются морщины, которые исчезают лишь в редкие счастливые минуты.
— Почему же Отто? — говорит она. — Этих Отто и так уж сколько развелось. Давай назовем его Юргеном, или Фердинандом, или, может быть, Дитрихом…
— Не-т, не-т, Берта, на этот раз я тебе не уступлю. Забыла, как нас засмеяли эти господа из имения, когда мы окрестили парня Евгением. Не желаю, чтобы опять надо мной насмехались. Пусть лучше он зовется попроще. А то в деревне про тебя опять будут говорить: «Эта всегда норовит выскочить». Так и останешься здесь чужачкой, если не бросишь этих своих замашек.
Он заглядывает в зыбку.
— Пригожий парень.
— Не болтай зря, Вильгельм, он пока еще совсем некрасивый.
— У-ух! А я гляжу, он весь в меня.
Вот и исчезли морщинки на лбу, она смеется, тихо и благодарно.
Вильгельм Штрезов снимает сапоги. Только бы не сидеть опять у кровати. Жена все смотрит на него, не спускает с него глаз. Боцман рад, заслышав в сенях детские голоса. Евгений и Фрида глядят на отца, нерешительно подходят ближе. Фрида смущенно крутит пуговицу на пальтишке, Евгений тоже ждет, пока Боцман что-нибудь скажет. Но когда мальчик поднимает глаза, его взгляд встречает взгляд отца.
— У-ух-ха-ха, — заливается он озорным смехом, подбегает к Боцману и звучно чмокает его в щеку. Вильгельм Штрезов приятельски хлопает своего старшего по заду.
— Ну, сынок, — говорит он, — ты тут, пока меня не было, обзавелся маленьким братишкой.
— Хм… А где вы так долго были, пап?
Боцман ставит сапоги в угол, к печке. Теперь и Берта спрашивает окрепшим голосом:
— Правда, Вильгельм, где вы пропадали столько времени и откуда вы сейчас явились?
Фрида села к столу. Боцман проводит рукой по ее голове, тянет бережно за косички и прищуривает один глаз.
— Ну, дочурка…
Потом он тоже присаживается к столу.
— Найдем на трубку табаку?
Берта не отвечает. Евгений идет к комоду и достает маленькую деревянную табачницу. Боцман набивает трубку.
— Мы отсиживались в Рокзее. Вернулись бы раньше, да пришлось повозиться с лодкой. Завтра с утра
