Читаем без скачивания Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Когда же будешь его крестить? — спрашивает Ханнинг. — По-настоящему надо бы сегодня же, это уж такой порядок.
Боцман отвечает не сразу, глядит на Берту.
— Жар у нее. Ну да, впрочем, оно часто так бывает после родов. А если я нынче не пойду к Мартину Бишу спрыснуть парнишку, опять все начнут языками трепать.
— Конечно, нужно бы сегодня, так уж заведено.
— Вильгельм, ты сегодня никуда не пойдешь! Если уж тебе так хочется устроить безобразие, то отложи хотя бы до завтра, — говорит с постели Берта.
«Вот что значит не здешняя, сразу видно», — думает Густа Штрезова, но сочувствие к больной берет в ней верх, и она говорит:
— И верно, Боцман, можно сделать исключение. Завтра пойдешь и спрыснешь мальчишку.
Ханнинг молча курит трубку. Видно, что он не согласен с Густой. Обычай «крестить» новорожденного в кабачке Мартина Биша в день его появления на свет давно и прочно укоренился среди мужчин. «Крестины» у Мартина Биша для большинства важнее крещения в церкви. «Крестить» младенца через несколько часов после рождения стало неписаным законом. И это такой закон, которому повинуются охотно. Разве место мужчине у постели роженицы? Где еще мужчина с его деятельной натурой бывает так бесполезен, как при родах? И для Боцмана вопрос уже решен.
— Да, я приду через часок, Ханнинг. Я за тобой зайду, — говорит он.
Берта отворачивает голову к стене. Ханнинг кивнул. Густа промолчала. Она подходит к кровати, чтобы сменить компресс.
— Брось ты это! — раздраженно говорит Берта. Говорит резким, враждебным тоном. Но Густа не слушает, смочив шерстяную тряпку в воде, она хочет снова обернуть Берте ноги.
— Идите-ка уж вы домой, нет больше никакого моего терпения. Идите домой, оставьте меня в покое, и ты иди себе пьянствуй, Боцман, все уходите, только поскорей! — кричит Берта.
Густа швыряет тряпку обратно в таз с водой, берёт свой платок. Ханнинг выколачивает трубку.
— Ну, знаешь, Берта, так сразу нас вышибать тоже не годится, это уж ты пожалуйста.
Боцман сидит у стола и не смотрит, как они уходят, «Ну что это творится с женой? — размышляет он. — Что бы мне такое сделать, чтобы она наконец поняла, как с людьми жить. Другие женщины как-то умеют ко всему примениться, а она — нет. Не могу же я выставлять себя на смех. Завтра все рыбаки соберутся вытаскивать лодки ка берег. Попробуй там выдержи, как начнут со всех сторон подкалывать да подкусывать. А ей это все пустяки».
— Сижу я здесь, Берта, или нет, толку от этого никакого. А если пойду, будет меньше неприятностей. Через час я вернусь.
Берта Штрезова не отвечает. Ее лицо лихорадочно пылает на подушках.
«Ему никогда этого не понять. Он и в самом деле уйдет, как ни в чем не бывало, и оставит меня лежать здесь одну. А я ждала его, так долго ждала, мне пришлось самой посылать за доктором и за Линкой Таммерт. Он пришел, вышвырнул Линку Таммерт, а меня даже не поцеловал. Спрашивает только: «Мальчик?» — решает по-своему, как его назвать, потом приглашает Густу, эту богомолку, эту тихоню. Я видеть ее не могу, вот и все. А теперь он сидит, курит свою трубку и только о том и думает, как бы поскорее удрать в кабак и там нализаться. Да что же это такое, как же это возможно? А ведь было когда-то совсем по-другому. Может быть, мне в самом деле надо было послушаться стариков, отца с матерью? Но ведь они тоже ничего не понимали. Что тогда говорила мать? «За какого-то вонючего рыбака — ты, дочь обер-секретаря почтового ведомства? Если ты выйдешь за этого мужика, мы и на порог к себе тебя не пустим». Она не смела так говорить: «вонючий рыбак». Может быть, я и передумала бы тогда, но так говорить она не смела».
Берта поворачивает голову к Боцману и пристально смотрит, на него. А он встает, берет шапку и говорит:
— Ведь это всего делов-то на часок, Берта, больше я наверняка не задержусь…
Идет к двери, тихонько затворяет ее за собой.
*
В трактире Мартина Биша сидят рыбаки и судачат. Ханнинг Штрезов уже здесь, и Кришан Шультеке, и Йохен Химмельштедт, и Кочерга. Боцмана приветствуют криками: «Эге!», «Да вот он сам и есть!» Мартин Биш разливает вино, ставит бутылку на стол и сам присаживается к столику Боцмана. За соседним столом играют в скат Клаус Гропер, Карл Вампен и Отто Хеккерт. Карл Вампен — владелец маленькой верфи, а двое других — угреловы. Они принадлежат к числу тех немногих, кому дано особое разрешение на лов угрей. Они немало кичатся этим, ибо разрешение даже передается по наследству. Не может быть и речи о том, чтобы они сели за один стол с рядовыми рыбаками. В углу сидит наедине со своим стаканом Фите Лассан, которого все считают «человеком не от мира сего» и «малость тронутым», потому что он любит уединение, летом ковыряется в своем саду и рисует картины. Мартин Биш наливает по новой, и тогда Йохен Химмельштедт задает вопрос:
— Боцман, а где вы оставили Ис-Вендланда, Боцман?
Йохен Химмельштедт имеет привычку повторять обращение в конце каждой фразы. За это дали ему прозвище «Дуплет». Но — странное дело — прозвище это не в ходу, наверное, оттого, что Йохен скор на расправу, у него медвежья сила и верный удар. Вопрос, который он задал, отвлек на минуту даже игроков в скат от их яростной погони за взятками. Фите Лассан тоже навострил уши.
Ханнинг и Боцман рассказывают, как это случилось, что Ис-Вендланд опять нашел себе жену. И тогда первый взрыв хохота прорывает тишину деревенской улицы. А дальше хохочут уже без передышки. Ведь это надо подумать, Ис-Вендланд завел себе возлюбленную и какие при этом он выкидывал штуки! Смех, смех и смех.
Но смеются только в кабачке.
*
«Он и правда уходит», — думает Берта. Жар изнуряет ее тело, мутит сознание на несколько мгновений, а потом опять все становится нестерпимо отчетливым и ясным. «Он и правда уходит… За вонючего рыбака — ты, дочь обер-секретаря? Да, за вонючего рыбака, вот именно! Но вот он уходит теперь. Тогда бы он ни за что так не поступил. Раз он даже подарил мне цветы.
