Читаем без скачивания Новый взгляд на историю Русского государства - Николай Морозов

Все в этом описании так ярко, что сомнений быть не может: во дворце Нючженского короля делали в 1232 году, как в Европе только через сто лет, круглые каменные ядра для пушек и мортир, а монголы употребляли для своих огнестрельных орудий даже каменную картечь, разбивая жерновые камни-валуны на два и на три куска.

В подражание общеизвестному в XVI веке рассказу о том, как Бартольд Шварц, оставив в ступе смесь серы, селитры и угля вместе с пестом, стал высекать огонь, и от упавшей туда искры произошел страшный взрыв, причем выброшенный пест сделал выбоину в потолке (что и послужило к изобретению пушек-мортир, имевших сначала вид чугунных горшков), так и тут мы находим следующий рассказ:

„Нючженцы (в своей столице Бяне) имели огненные баллисты, которые поражали подобно грому небесному. Для этого они брали чугунные горшки (т. е. что-то вроде Шварцовой ступы и первичных пушек-мортир), наполняли порохом и зажигали огнем. Горшки эти назывались „потрясающий небо гром“ (чьжень-тьхянь-лей). Когда такая балиста (т.е. пушка) ударит и огонь вспыхнет, то звук уподобляется грому и слышен почти за сто ли (около 300 километров). Они сожигали (поражали огнем) все на пространстве 120 футов в окружности (т.е. в диаметре около 5-6 сажень), и огненными искрами (осколками) пробивали железную броню“.

Ракеты тоже хорошо были известны нючженцам в 1232 году, когда крестоносцы еще и не подозревали о пушках и о порохе.

„Они употребляли летающие огненные копья, которые пускались посредством зажигания пороха, и сжигали на десять шагов от себя“.

Да и кочующие монголы Чингисханова преемника Удегея не отставали. Войска их тоже (как мы видели) употребляли „огненные балисты“, „и где был сделан ими удар, так по горячести нельзя было сразу тушить“.

И если верить всему этому, то, очевидно, что изобретение пороха и пушек было известно обоим сторонам уже давно, так как иначе одна из враждующих сторон убежала бы моментально в паническом страхе.

„На каждом углу городской стены, — говорит автор, — поставлено было до ста (огнестрельных орудий), стреляли попеременно из верхних и нижних (сверху из города и снизу в город?) и не переставали ни днем, ни ночью. В несколько дней груды камней (т. е. каменных ядер и их обломков) сравнялись с внутреннею городскою стеной...“

Но ведь это типическое описание осады западноевропейской крепости XIV-XVI века!

Тут мы видим вполне разработанный артиллерийский бой, из тех, какие происходили впервые у западных европейцев в конце феодального периода, — когда дисциплинированные и хорошо вооруженные королевские войска (а не скопища кочующих монголов!) осаждали неприятельский укрепленный город, каким тут и обрисован Нючженский Вянь.

Читатель видит сам, что если верить всему этому, как происходившему в Китае в 1232 году, то приходится допустить, что не только порох, ракеты и большие пушки, выстрелы которых были подобны небесному грому и слышны за сотни километров, но даже и железные брони против них были известны монголам уже при Чингис-Хане, умершем в 1227 году, т. е. всего за 5 лет до описанной здесь осады. Так почему же он не употреблял их? Почему не употребляли их его полководцы, когда разбили русских князей на реке Калке в 1224 году, положив начало „монгольскому игу“, за восемь лет до только что описанной замечательной осады? Почему не употреблял их Батый в знаменитой битве при реке Сити даже и через шесть лет после этой осады, в 1238 году?

Почему не научились у монголов этому искусству их соседи, азиатские магометане, в их борьбе с крестоносцами? Ведь пушки не иголки, чтоб их утаить, и порох слишком громкое средство для того, чтоб его замолчать после только что описанной осады столичного города Бя-ня, когда притом же порох был уже известен не одним кочующим монгольским князькам в их кибитках, но и их культурным соперникам, защищающимся в крепости, построенной по образцу Московского Кремля... Как могло это случиться? Конечно, только в сказке, а не в реальности. И, кроме того, откуда добывали кочующие монголы наследников Чингис-Хана селитру и серу для приготовления пороха в таком огромном количестве? Положим, что селитру они покупали в Индии, где ее выщелачивают и теперь из селитроносных скоплений органических отложений... Но где покупали они серу? Ведь современное техническое получение ее из серного колчедана стало возможным только в новейшее время, а вплоть до возникновения научно-оборудованных заводов ее получали только из богатейших залежей, так называемой самородной серы в Сицилии, как результата деятельности ее вулканов. Мы видим, что только что приведенные подвиги кочующих монголов не выдерживают ни малейшей критики не только с технологической точки зрения и с точки зрения материальной культуры, но даже и с самой архивно-исторической точки зрения.

Для сопоставления псевдо-китайских источников с русскими в деле Батыева нашествия, я сделаю здесь опять выписки из „Истории Чингисханова Дома“, царствовавшего в Китае под именем „Юань“ (по Иакинфу Бичурину). Вот например под 1235 годом:

„Весною хан (Угедей) обвел стеною город Хоринь (место его неизвестно) и построил в нем дворец Бань-Ан-Гун. Он отправил князя Бату (Батыя), царевича Куюка и племянника Мунка[414] завоевать западный край“. И далее под 1236 годом:

„По представлению (философа) Елюй (Ильи) — Чуцая учреждено (в Хорини) Историческое общество. Для библиотеки его взяты книги из городов Ян-цзын и Пхин-Ян. Ученый Лцы-Чже был назначен историографом; Ван-Вань-цин и Чжао-Чжо его помощниками“.

А по „Тань-Леу“ в то же лето написано так: „Кинча (считаемая за Россию) отстоит от Срединного государства на 30 тысяч ли (французское lieu). Летом ночи там бывают чрезвычайно коротки. Солнце едва закатится и тотчас всходит. Сия страна производит отменных лошадей, и богатые разводят их в великом множестве. Жители обыкновенно спят на металле и коже[415]. Мужественны и храбры; тверды и пылки. Глаза имеют синие (голубые), волосы рыжеватые. Мунка с армией пришел к морю Кхунь-шьхянь-ги-сы. Неожиданно поднялся сильный ветер, и воды морские пересохли. После сего он пошел далее и вырубил народ, а старейшину Ва-чи-ман живого взял в плен. Потом он обложил города Гань-лосы и Ме-цио-сы, и покорил их“.

Это самое место и отождествляют с нашествием Батыя на Русь, бывшим по русским летописям не в 1236, а в 1238 годы.

„...и пьянство, особенно в последнее время, стало постоянным. Философ Елюй-Чуцай[416] неоднократно увещевал его, но Хан не слушал. Поэтому Елюй-чуцай однажды, показывая ему железный ободок, заржавевший от вина, сказал:

— Это железо приняло такой вид, будучи съедено вином. Что же сказать о пяти чревах человека?

После того монгольский государь несколько уменьшил меру вина. На второй месяц того же года болезнь его усилилась и пульс прервался. Шестая ханьша не знала, что делать. Она позвала Елюй-чуцая, в ответ он сказал, что теперь должности препоручают людям недостойным, продают места и торгуют судопроизводством, многие содержатся в тюрьме безвинно. Надлежит даровать прощение в поднебесной. Ханьша немедленно хотела произвести это, но Елюй-чуцай сказал ей, что без повелений самого государя не может этого сделать. Вскоре Монгольский государь несколько пришел в чувство. Ханьша доложила ему о даровании амнистии, и он тотчас согласился на это. По издании прощения, пульс его пришел в обыкновенное состояние, но через месяц болезнь усилилась. Елюй-чуцай, по выкладкам на числах великой единицы, нашел, что не надлежит ему выезжать на звериную охоту.

„Если не стрелять с коня, — сказали приближенные, — то в чем удовольствие?“ И хан выехал на охоту на пять дней. На возвратном пути он приехал к Отагу хулань-оле, где Уньдур-хамар предложил ему вино. Хан веселился до самой полуночи, а на другой день скончался.

Монгольский государь утвердил еще прежде, чтобы наследовал после него внук его Шилмынь. Но Ханьша позвала Елюй-чуцая и спросила его об этом деле. Елюй-чуцай сказал:

— Этого я, как вельможа посторонней фамилии, знать не могу. Есть завещание покойного императора. Должно поступить по оному.

Ханьша не послушала его совета и объявила себя правительницей в Хорини“.

Далее я беру из „Ган-Му“ под 1243 годом.

„В ее время Уньдур-хамар получил силу в государственном управлении, и пред могуществом его все преклонялось, как в столице, так и вне. Ханьша положила, что если какой член (сената) не подпишет бланкеча с постановлением Уньдур-хамара, то отрубить ему руки. А Елюй-чуцай сказал на это:

— Государственные дела все без исключения препоручил мне покойный император. Если дело не противно порядку, то считаю своей обязанностью привести его в исполнение. Но если его не должно проводить, то я не буду уклоняться и от смерти за отказ: не говорю уже об отсечении рук.