Читаем без скачивания Пепел - Стефан Жеромский

Командиры двух соседних батальонов дали команду батальону, стоявшему на правой стороне, выйти полувзводами влево, а батальону, стоявшему на левой стороне, – вправо. Одновременно батальон Годебского вышел полувзводами влево и вправо. Два полувзвода, стоявшие на дороге между костелом и каменными домами, где помещался генеральный штаб, двинулись вперед на двойном расстоянии друг от друга. Увидев, что правые и левые фланговые заняли свои места в первом ряду полувзводов, генерал Сокольницкий скомандовал:

– Колонна – вперед!

Командиры повторили команду. Сокольницкий повернул коня и скомандовал:

– Шагом марш!

Когда прогремела эта команда и ее снова повторили командиры, полувзводы, стоявшие у входа на плотину, мерной поступью двинулись вперед. В момент, когда последний из них вступил в аллею, капитан Роман Солтык, командир артиллерийского парка, назначенного в авангард, скомандовал:

– Смирно! Направо, к бою! Фланговые, направо, шагом марш!

Ездовые тронули лошадей. Тяжело загудели орудия. ß утренней тишине ужасающе загремели пушки, дула, вертлюги, казенники, зеленые лафеты, передки и колеса. Глухо застонала под конским копытом потрясенная земля. Словно объятые темным страхом, затрещали стволы и ветви деревьев, росших шпалерами на плотине.

Сокольницкий медленным шагом ехал поодаль от всех, в одиночестве. Перед взором его справа и слева открывались в двух низинах озеро и болота за плотиной. В ушах звучал неприятный шорох камышей. Из-под полуопущенных век спокойно глядели неподвижные глаза. На губах зазмеилась привычная едкая усмешка. Генерал закрыл глаза и предался размышлениям:

«Это я вас веду в эти гнилые места, это я вас веду… Это я вашими трупами завалю эти низины…

Приказывай, полководец! Твой подчиненный слушает. Тебя не было, полководец, в далеких боях на реке По, на реке Тибр, на реке Рейн, на итальянских озерах, в ущельях Тироля, в пропастях Швейцарии. Ты спал на пуховиках в те дни, наш полководец. Прощайте, прощайте, мои молодые годы! Ты, старый шведский окоп под Гродно, где я, молодой, напрасно связал пять тысяч фашин, сплел три тысячи кошей, две тысячи плетней… Где я служил в генеральном штабе бок о бок с Сулковским… Привет тебе, тень…»

Генерал поник головой. Рукой он оперся на луку седла. Туманится взор его, туманится голова.

«Варшава… Под Торунем, под Сохачевом, под Джевицей, под Радошицами… Одинокая долгая ночь. Тишина. И картина присяги в Ковно!

Когда же я саблей проложу тебе путь, отчизна?

Когда придешь ты, день моего могущества, начало моей посмертной славы?

О боже, смири мое сердце…

В нынешний день я жду твоего веленья, исполненного мудрости, дабы, я, как валом, защитил им братьев. Дай мне совет в самую трудную минуту. Дай мне мужество в последний час, когда солдаты разбегаются в страхе, как ватага детей.

Отврати смерть от меня. Боже, будь милостив ко мне, грешному!

Ты, который вывел меня из Оффенбаха и Бергена, спас от града пуль под Гогенлинденом, от жерла пушек в Зальцбурге, от штыков на Инне, на Аахене, ты, который спас меня под Стольпой, под Гейбурцем, во Фридландском сражении…

Ты, который укрепил мой дух в переходах через Альпы, когда один я остался непреклонным полководцем, когда все бежали, кроме Фишера, когда тысяча верных солдат шла без сапог, две тысячи полубосые, когда у половины легиона не было рубах и у двух тысяч – мундиров.

По милости твоей я сражался на этих полях…

Храни руку мою, укрепи сердце мое!

Но если, о всемогущий, на то твоя воля…

Дай мне умереть смертью Жолкевского…

Ты, который видишь в эту минуту тайныя моя…»

Вторая конная артиллерийская батарея проехала всю плотину, миновала шлюз и вышла на равнину.

Рафал дал шпору коню и поскакал из Рашина вперед, минуя за плотиной все войска. Он подъехал к командующему. Сокольницкий мельком взглянул на него и отдал приказ:

– Поезжайте в деревню Большие Фаленты, которая лежит в полуверсте за фольварком, у Надажинской дороги. Туда идет рота пехоты. Велите бабам и детям немедленно убраться из деревни. Они могут захватить с собой всю скотину. Мужиков задержите всех до единого. Чтобы мне ни один не ушел! Через час я сожгу деревню дотла. Скажите им об этом. Приказ вы должны выполнить немедленно.

Направленная в Фаленты рота гренадер в медвежьих шапках с белым кантом и красными погонами с гарусным шнурком тронулась по грязной дороге за Фалентский дворец. Она вышла из болот, поросших ольхой, и очутилась у околицы деревушки. По обе стороны старой и грязной дороги там стояло двадцать дворов, вытянувшихся в прямую линию по направлению к лесам и ближайшей деревне Ляски. В тумане виднелись деревья соседнего селения Янчевицы.

Рафал пустил поводья. Через минуту он был в центре деревни.

Разбуженные жители Фалент высыпали из своих хат. Это были все бревенчатые мазурские хижины, выбеленные известкой, с соломенными кровлями. Около двух лет фалентские крестьяне имели право «по доброй воле переселиться в пределах Княжества Варшавского туда, куда они пожелают»,[555] но оставались на старом месте. Из-за плетней, из-за углов, из темных сеней они смотрели теперь на маршировавших солдат.

Ольбромский зычным голосом стал сзывать мужиков. Те подходили медленно, боязливо, неохотно.

Когда Ольбромский объявил им в самой решительной, грубой и категорической форме, что бабы и дети должны немедленно убраться из деревни, поднялось ужасное смятение, раздались стоны, плач и рыдания. У его стремени как из-под земли выросли косматые, полуодетые, грязные ведьмы, дети с нечесанными головами, гадкие, хилые старики. Все в один голос скулили:

– Смилуйтесь!..

Офицер, выхватив палаш, отогнал их прочь и показал на роту пехотинцев с ружьями наперевес.

– Если кто из баб сию же минуту не уведет скотину, не выгонит птицу, то потеряет их навсегда. Через час мы подожжем деревню с четырех концов, и она сгорит дотла.

Все кинулись к коровникам, к конюшням, к хлевам. В одно мгновение всю улицу запрудили люди со скотиной и птицей. Мычали коровы, ржали лошади, визжали свиньи, кудахтали куры, гоготали гуси. С бранью и ужасными мужицкими проклятиями, чудовищными как само многовековое мужицкое рабство, с молитвами, заклинаниями и мольбами народ тащил на веревках кормилиц-коровушек, гнал поросят с такой заботливостью, точно это были родные детки, с плачем ловил разбегавшихся петухов, уток, гусей. Рафал смотрел на эту картину угасшими глазами. Вот баба из ближайшей хаты, привязав платком за спину одного плачущего ребенка, тащит в колыбели другого. Плачет баба, заливается в мужицком, зверином отчаянии.

Рафал поехал по деревне, махая мужикам направо и налево обнаженным палашом, чтобы поторапливались. В первом дворе по правую руку он увидел сильного мужика, в портках и рубахе, который, едва успев проснуться, с застрявшими в косматых волосах соломинками, выбрасывал в дверь рухлядь, посуду, лавки, косы, вилы, горшки, почернелые от дыма и грязи образа, вырывал в отчаянии наглухо забитую гвоздями раму с потемневшими стеклами и тащил ее куда-то в поле, как самое драгоценное сокровище. Около другой хаты Рафал увидел босого ребенка, выброшенного за дверь… Ребенок был покрыт струпьями. Вышвырнутый из постели, он дрожал, прислонившись спиной к полусгнившему столбу плетня и, сжимая коленки, переступал с ноги на ногу в фиолетовой навозной жиже. Тусклый, отуманенный жаром взгляд его упал на Рафала. С запекшихся губ срывались мучительные стоны. На пороге третьей хаты старуха, охая без конца, запихивала перья в разорванную перину, то и дело обеими руками хватаясь за отупелую голову. Там мужик бегом бежал за околицу, унося свои перины, там выкатывали бочки с капустой, выносили мешки, сдирали с крыш солому посвежей и вязали ее в снопы.

Угнав лошадей и скотину, унеся из халуп все, что только было возможно, мужики принялись разбирать плетни, вырывать из земли колья, вереи, срывать петли…

Пехотная рота прошла по деревенской улице. Командир запретил мужикам уходить. Им приказано было взять заступы, лопаты, вилы, топоры.

Выстроенные в шеренгу, мужики ждали. Особый патруль, выделенный из состава роты, сопровождал толпу баб и детей, скотину и птицу по направлению к Малым Фалентам, лежавшим на дороге в Пясечное. Было уже совсем светло, когда плач и крики стали удаляться и постепенно затихли. В грязи, размазанной солдатами по всей улице, валялись остатки рухляди, в воздухе носились облака перьев. Тут и там с недоумелым видом бродили осиротевшие куры. За сломанными плетнями в огородиках перед хатами открылись уже вскопанные и засеянные грядки.

Рафал проскакал еще раз через всю деревню, заглянул в некоторые хаты и галопом вернулся к генералу. Сокольницкий тем временем разместил уже свои силы. В ольшанике, который длинной полосой тянулся от Малых Фалент, заслонял усадьбу помещика и фольварк и, отделяя их от Больших Фалент, доходил до деревни Пухалы, генерал поставил пехотный батальон Годебского. Часть этого батальона должна была занять Большие, или Великие, Фаленты, деревню, выдавшуюся мысом в поле. Между деревней Малые Фаленты с пересекавшей ее дорогой в Пясечное и деревней Большие Фаленты генерал поставил перед фольварком и как бы у основания опустошенной деревушки батальон шестого полка под командой Серавского и батальон Казимежа Малаховского. Батальону первой линии, защищавшей лес с поля, со стороны Надажина и более близкого Сенкоцина, он придал две гаубицы и два зарядных ящика с ездовыми, то есть треть своей артиллерии. Четыре орудия Солтыка генерал поместил у дороги, ведущей из Фалент в Рашин, между двумя флангами своих войск, на сухом пригорке так, что жерла их были обращены на открытое поле и орудия могли обстреливать деревню. Позади батареи был подступ с твердым грунтом к плотине и скрещение дорог к Пясечному, Янчевицам и Надажину.