Читаем без скачивания Я – Шарлотта Симмонс - Том Вулф

– Не скажу, чтобы особенно хорошие. Может, если бы я сам относился к нему лучше, все было бы по-другому.

Черт, надо же было именно сейчас вспомнить рожу Эдама, когда тот пришел к нему в полночь получать указания по поводу реферата.

– Значит ли то, что ты сказал, что у вас с ним плохие отношения?

– Ну… не знаю я, да и не в этом дело. Все равно у этого парня кишка тонка наехать на меня, да и не такой он человек. Котелок у него, может быть, и за троих варит, но по жизни – полный лох. Да вы же знаете таких «ботаников». Сами нам про них рассказывали.

– Ну-ну. И все-таки хотелось бы поговорить с этим Эдамом Геллином.

В первый раз за все время разговора и вообще за последние дни в душе Джоджо затеплилась надежда.

Тренер явно, просто на глазах, успокаивался и уже начинал придумывать, как выкрутиться из сложившейся ситуации.

– Было бы полезно втолковать этому грамотею, что если ты огребешь по полной, то и ему мало не покажется.

– Да насчет этого он уже в курсе, тренер. Понимаете, я на него так наехал, так втолковал ему, что за мудак этот Квот, что у него аж поджилки затряслись. Вы бы видели, как он сразу в нужную сторону мозгами шевелить начал. «Да я ведь, – говорит, – в общем-то и не писал твой реферат, Джоджо. Я просто помог тебе кое-что сформулировать получше, объяснил некоторые трудные моменты, вот и все». Вообще, если честно, то чувак он, конечно, отстойный, но не говнистый. – В первый раз за время разговора Джоджо улыбнулся. Ему было приятно сознание того, что они с тренером оба настоящие мужики, каждому из которых в силу несовершенства мира приходится общаться иногда с окружающими их лохами, доходягами и маменькиными сынками.

Вот уже несколько недель перед Шарлоттой стоял серьезный вопрос: что делать с Эдамом? Его явно «пробило» не на шутку. Похоже, он только о ней день и ночь и думал. Эдам названивал Шарлотте в общежитие, «случайно» попадался ей на дорожках кампуса, появлялся в зале с беговыми дорожками, высматривая, там ли она, оставлял записки, в которых предлагал «поколбаситься» или «оттопыриться» с «Мутантами», которые собирались встретиться там-то и там-то в такое-то время. И наконец он дошел до просто неслыханной в Дьюпонте формы отношений: он назначал Шарлотте свидания, приглашал ее в самые настоящие рестораны – и даже платил за нее!

В Дьюпонте никому бы и в голову не пришло назначать кому-либо свидание, если, конечно, не считать тех парочек, которые давно уже проводили больше ночей в одной постели, чем порознь. Впрочем, даже такие приверженцы моногамии ограничивались предложениями вроде: «Как насчет поколбаситься сегодня вечерком? Хочешь мозги проветрить?» или же: «Что у тебя на вечер? Никаких стрелок не забито? Давай тогда в «И. М.» сгоняем, потусуемся». Эдам зашел гораздо дальше. Он приглашал Шарлотту не в какое-нибудь там кафе на территории кампуса, а в самый настоящий ресторан в городе, например в «Лё Шеф». При этом он назначал точное время, когда будет ждать ее у входа в общежитие. Иногда Эдаму даже удавалось одолжить у Роджера машину, чтобы не тащиться с приглашенной девушкой на автобусе через «Город Бога».

Шарлотта понимала, что дольше обманывать себя не имеет смысла: на эти свидания она соглашается вовсе не только ради того, чтобы хотя бы для разнообразия вкусно и сытно поесть. Нельзя было не признать, что иногда она действительно охотно проводила время с ним и с остальными мутантами. Но… Шарлотта в буквальном смысле не знала, что делать с Эдамом. Как быть – обнадеживать его или наоборот, всячески «обламывать»? Хотя, если разобраться, одно то, что она соглашалась на эти встречи, тем более порой так церемонно обставленные, уже должно было дать парню вполне обоснованное право надеяться. Ему определенно было нужно нечто большее, чем эти совместные ужины, разговоры, заглядывания в глаза, возможность взять ее руку, лежащую на клетчатой скатерти, покрывающей стол в «Лё Шефе». Да, правда, Шарлотта ему это все позволяла… Эдам раз за разом пытался предложить ей «заглянуть» к нему домой, что никак не входило в ее намерения, или же напрашивался зайти в гости к ней самой. В этих случаях девушке приходилось неизменно ссылаться на присутствие Беверли (можно было подумать, что ее соседка сидит дома, как пришпиленная). Тем не менее Шарлотта даже привыкла целовать Эдама на прощание, успокаивая себя тем, что все это – только из жалости…

Но не обманывала ли она себя, считая все эти свидания и поцелуи только проявлением жалости? Время от времени Шарлотта задавала себе этот вопрос. Правда же заключалась в том, что… она действительно хотела бы влюбиться в Эдама. Хотела – но не могла! Эх, а насколько легче стала бы тогда ее жизнь!

Однажды вечером Эдам пригласил ее в оперный театр Фиппс: это был не то концерт, не то танцевальное представление, не то перформанс – в исполнении некоей группы под названием «Рабочие фабрики обоняния». Шарлотта никогда ни о какой «фабрике обоняния» не слышала. Судя по всему, о ней вообще мало кто слышал. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что зал театра Фиппса был заполнен едва ли на четверть. Тем не менее Эдам прямо рвался туда пойти и уговорил Шарлотту. Сам он толком не знал, что там будет происходить, но ему где-то попалась на глаза хвалебная рецензия на спектакль этих самых «Рабочих». Ну, а в том, что любопытство Эдама на редкость заразительно, Шарлотта уже успела убедиться.

Рабочих со столь странной фабрики оказалось десять человек: шестеро молодых парней и четыре девушки. Все они были одеты в черные обтягивающие трико – даже те четверо, которые не могли похвастаться изящными фигурами; по ходу действия они время от времени накидывали сверху то черные свитера, то черные же жилетки с ярко-оранжевыми воротниками, но без пуговиц. Шестеро рабочих играли на разных музыкальных инструментах. В этом странном оркестре были две трубы, валторна, гобой, фагот и, само собой, ударные. Остальные четверо танцевали – в том стиле, который, как представляла себе Шарлотта судя по виденному в кино и по телевизору, назывался танцем модерн, – движения были похожи на гимнастические упражнения, только исполняемые пациентами сумасшедшего дома. Но самым странным на сцене оказались четыре огромных черных чайника с крышками. Каждый из них стоял на черных металлических ножках – два с одной стороны сцены и два с другой. Вместо ручек чайники были оборудованы целым набором рычагов, а к зрителям были обращены их четыре длинных изогнутых носика. Двое участников перформанса – по одному с каждой стороны – метались между подставленными под чайники жаровнями и время от времени орудовали рычагами. При этом из носиков в воздух выбрасывались облака пара, насыщенного самыми разнообразными запахами… мускус, сандал, свежая сосна, кедр, сыромятная кожа, роза, лилия, лайм, пропитанная ароматом водорослей морская пена и Бог его знает какие еще ароматы, уже не настолько ярко выраженные, но тем не менее раздражающие не только обоняние. Препятствовать смешению запахов, соответствующих разным танцевальным и музыкальным номерам, была призвана целая система приточных вентиляторов, вытяжек и особых «обонятельных нейтрализаторов». Что это такое, Шарлотта не знала, и ей оставалось только принять на веру то, что было написано в программке… Никаких нейтрализаторов она не увидела, хотя гул приточной вентиляции был прекрасно слышен, а сквозняк, образованный вытяжкой, очищавшей воздух между номерами, она ощущала собственной спиной. Следовало признать, что худо-бедно система работала, хотя, разумеется, и не безупречно. Вероятно, именно из-за этого не всегда удавалось достичь обещанной иррациональной гармонии танца с духовыми и ударными инструментами. Отнести музыку к какому-либо жанру или стилю не представлялось возможным. По крайней мере, Шарлотта была не в силах соотнести эти звуки хоть с какой-то системой классификации. Началось все с чего-то, отдаленно напоминающего католическую церковную музыку – однако при постоянном звучании на заднем плане ударных, – затем перешло в джаз, а после этого – в музыку диско, – по крайней мере, так прошептал ей на ухо Эдам. Потом гобоистка и фаготистка оторвали свои губы от инструментов и запели какой-то безумный текст в ритме диско (если верить Эдаму), но в сопрановой гармонии. «Это такая эволюция диско… я бы даже сказал, революция», – пояснил Эдам. Потом они некоторое время пели а капелла, а затем обе трубы и валторна заиграли что-то невообразимое, чему не знал названия даже Эдам, а из чайников вырвались целые гейзеры, насыщенные ароматом сандала, хотя запахи мускуса и корицы еще не успели выветриться…

Как мало, как мало, оказывается, нужно, чтобы человек полностью забыл о том, что происходит вокруг, и погрузился в мечты или воспоминания… В тот вечер нечто подобное произошло и с Шарлоттой… и не столько благодаря «Рабочим фабрики обоняния», их ароматам, музыке, танцам и пению, сколько просто потому, что она присутствовала на экспериментальном, авангардном, эзотерическом представлении. Это было нечто остро актуальное (такой термин Шарлотта впервые услышала на лекции по курсу современной драматургии). Да, это именно то, о чем говорила мисс Пеннингтон, когда уверяла скромную застенчивую девочку, что там, по другую сторону гор, ее ждет волнующий и интересный мир, что там она откроет для себя много нового, необычного, захватывающего и добьется больших успехов…