Читаем без скачивания Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Прости. Тебе несть благословения, дондеже очистишися. Аминь».

Надо все привести в порядок: «Ксения, бедная Гавриловна! Взыщи мужа-тово своего и живи с ним (…) Пожалуйти, ради Бога Вышняго не покидайте ея». Но из этого надо извлечь еще большее поучение: «Всяк разумей немощь свою; не созирайте чужих грехов, но своих!» И протопоп думает о другом:

«Да еще тебе, игумен Сергий, приказываю: порозыщи и нам о имени Господни возвести, кто от духовных биет Евдокею Ивановну словесы нелепыми, лютейши камения. Со слезами мне говорит: пущи-де никониян, батюшко, духовные наветуют ми, и стражю-де от них понос и укоризну, на силу отдыхаю в бедах. На что-петь так мучат сестру свою неправилне, забывше Апостола, еже рече: братие, аще человек впадет в некое согрешение, вы духовнии исправляйте таковаго духом кротости: блюдый себе, да не и ты искушен будеши, друг другу тяготы носите. А еже толко не согрешила сестра, а наветуют безчинующе, и сего обычая ни во языцех обрести возможно где. Чюдно! Как-то верным нам, а хуже неверных живем, взимающиеся друг на друга своего!»

Аввакум питает неприязненное чувство к Иродиону, племяннику Марии Даниловны. Именно он способствовал разлучению Ксении с ее мужем:

«Да не таково мне на тебя, что на Елену (…) Прощайся пред Оксиньею Гавриловною, и Ефремову книгу отдай ей: тогда и от меня совершенно Бог простит. Аще ли ни, не уйдет то и впредь. Не имат власти таковыя над вами и патриарх, якож аз о Христе, – кровию своею помазую душа ваша и слезами помываю. Никто ж от еретик восхитит вас, православных християн, от руки моея; хощу неповинных представити вас в день просвещенный Праведному Судии. Да и бывало таково время: Христос, бдящу ми, и вселил вас всех во утробу мою. И царю Алексею говорено о том. Простись же с нею, да не отлучайте ея от мужа-тово: аще хощет, пускай с ним живет».

Защита брака – вот подлинная тема этого письма, где выявляется так много черт внутренней жизни старообрядческой общины. Аввакум возвращается еще раз к этому вопросу:

«Сергий! Возвести впредь о сем, каково к прощению тщание будет у них. Аще и Елена поищет со усердием прощения, да ослабится тогда от епитимии, и от худости моея благословение получит. Жаль мне ея гораздо: воздыхая сице творю. Полно о том».

Вся огромная и пламенная душа протопопа, с его строгостью, нежностью, стремлением уничижения самого себя, сознанием всей святости его священнического сана; его дерзание и сдержанность, мужество, поборовшее тюремные мучения и мучения в изгнании, целостное христианское сознание, несмотря на все полемические выпады, – все это выявилось в этом его послании к московскому братству. Этому посланию суждено было быть одним из последних.

VII

Собор 1681 года и казнь

Пустозерская тюрьма, построенная в 1669 году, от непогод устояла гораздо хуже, чем люди от житейских невзгод: к концу 1680 года тюрьма от старости и гниения дерева разрушилась. Новый воевода Адриан Хоненев довел это до сведения Москвы. 2 марта 1681 года ему ответили, что если в действительности не представляется возможным ее починить, то надо перестроить ее наново, с большой предосторожностью, из боязни, как бы кто из заключенных не убежал. Сначала надо было сделать внешнюю ограду, затем уже построить саму избу.

Внимание патриарха как раз в этот момент было привлечено Пустозерском и делом десяти соловецких мятежников. Один из них, Даниил, умер 1 октября 1680 года, и Хоненев, найдя его тело, лежавшее без погребения в тюремном дворе, 28 октября приказал попу Андрею, бывшему его последним духовником, похоронить его. Воевода с тем же самым гонцом запрашивал об инструкциях, как быть в случае, если умрут, не примирившись с церковью, и другие узники? Ему ответили, что они должны быть похоронены там, где они умерли, в тюрьме, на глубине двух саженей. Но воевода попутно отметил, что поп Андрей служил по старым Служебникам; соответственно копия донесения была послана в Патриарший разряд для следствия относительно этого попа и надлежащего решения дела.

В этом же 1681 году были очень озабочены состоянием старообрядчества и в других высоких сферах. В день Богоявления, 6 января, звонарь Герасим, низложенный за ересь, сбросил в самом Кремле с колокольни «свитки», призывающие народ к восстанию. Его допросили. Мало-помалу, пытая его, раскрыли целую организацию; ее составляли: Антоний Хворой – уроженец Поморья, Иосиф, сабельный мастер из Оружейной слободы, и много других. Иосиф был бедным человеком, вся его усадебка была оценена в 9 рублей. Однако дом его служил местом сбора его единомышленников. Антоний пел там часы, выпекал просфоры без дрожжей, с печатью старого креста, которые он после службы и раздавал верующим. Эти последние ели их и почитали себя после этого освященными. Подозревали ли тогда, что Герасим был в отношениях с Василием Косматым, с этим учеником Капитона, который будет потом хвастаться, что путем ли добровольного поста, путем ли самосожжения отправил на тот свет тысячу мучеников? Ничто об этом не свидетельствует, но, так или иначе, следователи были поражены этими недозволенными собраниями без священнослужителей, печением этих просфор, заменявших Агнца, этими обращениями к народу, столь открыто распространявшимися. Тут смутно чувствовалась гражданская и религиозная оппозиция, более глубокая, чем у дотоле известных «раскольников». Все это дело напоминало не столько приверженность старине Аввакума и Федора, сколько дерзания Капитона и его учеников, а отсюда у людей, мало разбиравшихся в оттенках религиозной мысли, возникало уже и представление о том, что все «раскольники» были «капитонами».

Для официальной церкви появлялась угроза со всех сторон.

В Кремле, в семьях высокопоставленных людей, в образованных кругах мода следовала все более и более за Польшей. Новая царица, вышедшая замуж за Федора 18 июля 1680 года, была урожденная Грушецкая. Вскоре царь, вопреки указу, данному им в начале своего царствования, предписал своим царедворцам ношение польского платья. Через посредство польского языка, польских книг и польских наставников мало-помалу стала проявляться соблазнительная терпимость в отношении всех видов латинства. Симеон Полоцкий, ранее, в 1679 году, устраненный из комиссии по редактированию Апостола из-за своих латинских тенденций, все же сумел открыто не обострять своих отношений с греческим православием. Он умер 25 августа 1680 года, и теперь роль его выполнял его любимый ученик Сильвестр Медведев, который вовсе не скрывал своего открытого приверженства латинству. Существовал некоторый проект, к которому царь Федор относился весьма благосклонно, а именно создать академию, где преподавали бы все свободные искусства, догматическое и нравственное богословие, каноническое и гражданское право и где, наряду с церковнославянским и греческим языками, преподавались бы языки латинский и польский; помимо этого, эта академия должна была осуществлять высший контроль над вероучением и нравами. Сама эта программа уже очень напоминала о западных академиях. Патриарх был весьма обеспокоен созданием такого учебного заведения, которое одновременно ограничило бы его власть и роковым образом попало бы в руки иностранных наставников, православие которых было более чем сомнительно.

Об этой опасности было доведено до сведения царя, но другим лицом, а именно Медведевым. 19 мая 1681 года он донес царю на некоего Ивана Белобоцкого, только что по своему собственному желанию прибывшего из Смоленска в Москву, чтобы преподавать в тех школах, которые царь намеревался открыть. Он заявил, что готов принять православие и даже монашеский постриг: на самом же деле, как говорил Медведев, Белобоцкий, действовавший под покровительством своего друга Негребецкого, был кальвинистским проповедником пастора Шлюка, человеком без устойчивых религиозных убеждений, своего рода цыганом, принимавшим без всякого зазрения совести вероисповедание той страны, в которой он жил. Он был допрошен, уличен в безбожии и все-таки продолжал жить в Москве, расширяя круг своих сношений и проповедуя свое индифферентное отношение к религиозным вопросам.

По правде сказать, редко можно было в то время найти москвичей, которые в своем интересе к польской культуре доискались бы до ее латинских истоков. Скорее, широко распространялось своего рода безразличие, стремившееся отделить религию от повседневной жизни и фактически подчинить ее иным жизненным запросам. В то время как старая церковь была всем для русского народа, новая, созданная декретами и поддерживаемая руками палачей, была не чем иным, как одним из органов государства. Люди, искавшие света за границей, питали к ней лишь внешнее почтение; то было лишь угодливое подчинение придворных чиновников или просто покорных подданных. Те, кто, принадлежа формально к новой церкви, сохраняли живую веру, не могли питать таких чувств, которые отделяли бы их от старообрядцев. «Инок» Никон, когда он умер 17 августа 1681 года, перед самым Ярославлем, находясь на корабле, который возвращал его из изгнания в дорогой его сердцу Воскресенский монастырь, казался простому, согбенному от бесправия люду, уже забывшему все препирательства, как бы несущим ему какое-то благословение. Не вставала ли тут перед народом тень старых счастливых времен единения? А сам он, в продолжении последних пятнадцати лет, разве он не был более близок своим прежним противникам, нежели теперешним столпам церкви?