Читаем без скачивания Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

В начале синодиков стояли имена Аввакума, Лазаря, Епифания и Федора: всюду молились за них, в то же время к ним обращались, как к блаженным[1849]. В Чирском скиту, на Дону, 7 января 1687 года чудесным образом перенесенный в рай ребенок видел протопопа и других мучеников, увенчанных славой – это видение, закрепленное письменным повествованием, скоро стало достоянием широких народных масс[1850]. Архиепископ Афанасий в 1691 году приписывал упорство «раскольников» своей епархии народной памяти о заключенных Пустозерска[1851].

В те времена, когда добрые христиане не признавали иных изображений человеческого лица, кроме икон святых, уже иногда писался лик Аввакума. Пример тому исходил, без сомнения, из Онуфриева скита: инок Сергий повелел написать изображение своего учителя, перед которым поклонялись в молитве тайком, чтобы не давать повода к упрекам или гонениям[1852]. Это первое изображение, как бы оно ни было стилизовано, должно было быть точным. К несчастью, ничто не говорит за то, чтобы последующие иконописцы руководствовались им. Подлинник был таков: священник, изображенный во весь рост, высокий, худой, с выразительными глазами, длинной остроконечной бородой, ниспадающими на плечи волосами, облаченный в ризу и епитрахиль, пальцы правой руки сложены для благословения, в левой же руке он держит развернутый свиток, на котором можно прочесть первые слова: «Братия мои возлюбленные…» Иногда изображалось небо, ангелы, Богоматерь и Исус Христос, с любовью взирающие на него и благословляющие его: «Не бойся, раб Мой, – Се Аз с тобою»[1853]. Иногда изображение обрамлялось, как делалось для святых, сценами, отражающими в миниатюре эпизоды его жизни: он сжигает себе руку над свечой – ему показываются три корабля – он изгоняет ученого медведя – он наказует грешника – ангел посещает его в темнице – он предстает перед епископами – умирает на костре[1854]. Иногда также протопоп бывал изображен перед алтарем и восьмиконечным крестом, держа в одной руке Евангелие, а другой показывая соединенные указательный и средний персты[1855]. Эти изображения распространились настолько широко, что синодальное управление должно было предать грозной анафеме не только «раскольника» Аввакума и его последователей, но и тех, кто осмеливался «намалевать своего гнусного идола»: «чтобы избежать скандала», надлежало «сжечь этого идола всенародно»[1856]. Эта мера не достигла цели, так как в 1724 году были вновь обнаружены иконы Аввакума. Канцелярия по делам раскольников предложила, а Синод отдал распоряжение сжечь их. Но политика того времени была весьма сложна. После совещания с Сенатом это решение было отменено: «Изображение отца раскола, преданного анафеме, еретика, почитаемого среди раскольников святым», не должно быть сожжено, но владеющие таковым обязаны сообщить о нем духовным властям[1857].

Аввакум в эту пору уже вошел в историю. Почти уже не оставалось людей, знавших его. После казни семья его продолжала жить в Окладниковой слободе. Но настал день, когда Анастасия с сыновьями Иваном и Прокопием были выпущены из своей земляной темницы, об этом свидетельствует то, что Иван в течение недолгого времени был дьячком в церкви Богоявления. Когда князь Василий Голицын, фаворит Софьи, оказался высланным на Мезень[1858], Иван стал взывать к его заступничеству. Соответствующий указ пришел в 1692 году. Все три изгнанника вернулись в Москву. Сначала они жили в Елоховской слободе, у своего родственника Меркула Лукьянова, затем на Шаболовке в приходе Святой Троицы, у капитана Якова Тухачевского, возможно какого-нибудь родственника прежнего пустозерского воеводы. Там Анастасия в 1711 году и завершила свою многотрудную жизнь, исполненную преданности и героизма. Что за жизнь изведала в Москве вдова родоначальника старообрядчества в царствование Петра Великого! Нет никакого сомнения в том, что она осталась верной вере своего мужа, что она почитала его как мученика и святого, следуя его учению так же, как тогда, когда она следовала за ним и поддерживала его во время его пребывания на земле; с ужасом, надо думать, смотрела она и на ежедневные новые победы антихриста. По-видимому, на Шаболовке сохранилось как бы небольшое ядрышко друзей истины. Весьма любопытно, что в 1710 году основатель секты оригенистов, Суслов, обосновался там же. Возможно, что эта небольшая группа домов, пока здесь не выстроили в 1699 году деревянной церкви, и ускользала от бдительности властей[1859]. Но затем волей-неволей Анастасии и Ивану пришлось признать власть приходского священника Филиппа Феофилактова: тогда, наверное, им и вспомнились все уловки их мужа и отца, чтобы уклониться от кощунственных благословений и ложных таинств! Иван делал вид, что исповедуется у Филиппа, изредка заходил в церковь и при народе крестился тремя перстами. Когда только это было возможным, он не делал этого. Не было ли это постоянной мукой, эта жизнь в вечном страхе и в полу-обмане?

Если Анастасии удалось умереть без тревог, то сыну ее не выпало на долю такого счастья. 24 июня 1717 года он был арестован приходским священником и дьяконом церкви Вознесения, что у Серпуховской заставы: они признали в нем человека, который восемь лет назад присутствовал при смерти некоей Евфросинии, что-то засунул ей в рот и хотел было похитить ее тело, чтобы по-своему похоронить его; далее, они также признали в нем человека, которого они затем встречали у явных «раскольников» и который избегал их благословения. Допрошенный Стефаном Яворским, Иван сознался, что это действительно он, сын своего отца, но отрицал все остальное: он входил в те дома лишь для того, чтобы попросить там подаяния. Пробыв долгие месяцы в заключении, он был потом освобожден и сдан на поруки.

В 1720 году, уже будучи стариком – ему было тогда уже около семидесяти пяти лет – он был снова отправлен в Приказ церковных дел в Москве. Он сознался, что не причащался с 1714 по 1719 год. Его заставили подписать заявление, по которому он «отца своего Аввакума за православного не приемлет и вменяет его за сущаго святей церкви противника и всех злых его дел отрицается». Однако он все же был отправлен в Санкт-Петербург, где начальник Тайной канцелярии Петр Толстой в присутствии архимандрита Александро-Невского монастыря вновь принуждал его «отступиться от веры и проклясть раскольников». Его собирались было отправить в Кирилло-Белозерский монастырь, но 7 декабря 1720 года его нашли в темнице мертвым[1860].

Аввакум пережил себя отнюдь не благодаря точным воспоминаниям о том или ином его поступке. Мало кто мог в то время определить его конкретные действия, уточнить даты, поставить их в связь с текущими историческими событиями. Кто слышал в те годы о протопопе Стефане Вонифатьеве, о Неронове и о ревнителях благочестия? Официальная церковь слишком презирала этих фанатиков, а старообрядцы были слишком деятельны в конкретном своем благочестии, слишком проникнуты сегодняшним днем своей веры, чтобы особенно много размышлять о прошедшем. Протопоп продолжал пребывать среди них как бы живой благодаря своим писаниям. Их снова и снова любовно переписывали, не как литературные произведения, но как всегда своевременные ответы, всегда полезные советы, всегда нужные наставления. Смотря по склонностям и по потребностям, эти сочинения либо воспроизводились с необыкновенной точностью, либо их разделяли на части, которые потом переставлялись. Иногда их присоединяли к другим чтимым произведениям, как, например: к Челобитной Авраамия, к Житию Епифания, к Соловецкой челобитной. Порой находились желающие иметь полное собрание всех произведений протопопа: известно, что в 1689 году некий купец Михаил обладал сборником писем Аввакума в девяносто восемь листов. Найдено около двенадцати рукописей XVII века, содержащих списки посланий Аввакума; гораздо более многочисленны рукописи XVIII века[1861].

III

Споры на Керженце, Выге и разногласия между старообрядцами

Аввакум был мучеником веры, апостолом, чей пример, чье пламенное и непосредственное вразумительное слово, чья могучая личность, в соединении с необыкновенным умом, воистину достойным первоначальной церкви – снова и снова на протяжении всей его жизни воодушевляли сердца. Но мог ли он преподать правило веры будущим поколениям, мог ли дать им неоспоримое учение, способное завоевать всеобщее признание и сохранить между старообрядческими общинами единство веры и общения?

После надежд, вызванных великим начинанием Досифея и жестоким последующим разочарованием, – время челобитных окончательно прошло. В ответ на костры, возведенные Софьей, вспыхнули костры добровольных самосожжений; в течение девяти лет лишь по 1691 год было зарегистрировано тридцать два случая с более чем двадцатью тысячами жертв. Какое яркое свидетельство глубокой веры этих людей![1862]