Читаем без скачивания Мадам Айгюптос - Кейжд Бейкер

Что мог сказать Голеску? Немного поупиравшись, он все же дал себя уговорить.

На обратном пути Голеску сам нес свой саквояж, хотя теперь он и был значительно тяжелее, чем утром, когда они только вышли в путь. Несмотря на это, Шел он с непривычной для себя скоростью и буквально волоком тащил Эмиля за собой. На поляне Голеску затолкал мальчишку в фургон, потом влез сам и плотно закрыл дверь. Оказавшись внутри, он тотчас начал переодеваться и отвлекся лишь на пару секунд, чтобы заглянуть в саквояж и убедиться, что это не сон и глаза его не обманули. Саквояж был почти доверху наполнен блестящими монетами разного достоинства, однако его это почему-то не обрадовало.

— Хотел бы я знать, что происходит?.. — бормотал Голеску, сдирая с плеч насквозь пропотевший фрак. — Я продал этим деревенским олухам несколько бутылок обычной желтой краски. Никакой это не эликсир и не кормовая добавка — в растворе ничего не было, кроме красящего пигмента и воды!

Пока он переодевался, Эмиль неподвижно стоял рядом. Он даже очки не снял, и его лицо по-прежнему казалось безучастным и отрешенным.

— Мы продали этим болванам поддельное снадобье! — Голеску повернулся к мальчику и сорвал у него с носа очки. — Неужели они настолько глупы, что ничего не поняли?!

— Нет, — бесстрастно сказал Эмиль.

— Что — нет? — озадаченно переспросил Голеску. Эмиль моргнул.

— Нет, — повторил он. — Мы продали им средство, чтобы выращивать гигантских цыплят.

— Господи, вот еще один идиот на мою голову! — фыркнул Голеску, снимая свои полосатые брюки. — Да, мы сказали, что если использовать наш «Золотой эликсир», то куры станут нести отборные яйца, из которых вылупятся необычайно крупные и здоровые цыплята, но ведь это было вранье! — Он свернул брюки и фрак и отложил в сторону. — Неужели ты не понимаешь?

— Нет, — снова сказал Эмиль.

В его ровном, лишенном всякого выражения голосе звучало, однако, нечто такое, что Голеску, который как раз натягивал свои старые штаны, на мгновение замер на одной ноге.

— Разве ты не знаешь, что такое ложь? — спросил он. — Впрочем, может, и не знаешь. Кроме того, ты у нас чертов гений!. Пока раствор кипятился в тазу, я заснул и… гм-м…

Голеску застегнул штаны, напялил рубаху и долго молчал, пристально глядя в неподвижное лицо Эмиля.

— Скажи, прелестное дитя, — промолвил он наконец, — пока я спал, ты… что-нибудь добавил в раствор?

— Да, — кивнул Эмиль.

— Что же?

Эмиль разразился длинным перечнем каких-то химикатов — во всяком случае, Голеску решил, что это именно химические вещества, хотя названия были ему незнакомы. Наконец он поднял руку, призывая Эмиля замолчать.

— Достаточно, достаточно, мне все ясно. Скажи мне лучше вот что: ближайшая аптека, насколько я знаю, находится примерно в часе ходьбы. Где ты взял все эти вещества?

— Здесь, — ответил Эмиль, указывая ладошкой на чемодан в виде футляра для мумии. — И еще из земли. И из листьев тоже.

Голеску бросился к чемоданчику и открыл. В прошлый раз он показался ему пустым, но теперь Голеску действовал внимательнее и вскоре обнаружил тайник. Под обтянутой полотном картонкой, которая служила дном, оказалось еще одно отделение, представлявшее собой ряды ячеек, в каждой из которых лежал пакетик или склянка с каким-то химическим веществом. Потянув носом, Голеску уловил легкий запах химикатов, отдаленно напомнивший ему запах специй.

— Ага, — сказал он и закрыл чемодан. Отодвинув его в сторону, Голеску прищурился и посмотрел на Эмиля, потом несколько раз прошелся из стороны в сторону и наконец опустился на кровать.

— Откуда тебе известно, — спросил он немного осипшим голосом, — какие вещества входят в лекарство для выращивания гигантских цыплят?

Эмиль повернул голову и посмотрел на него. В глубине его больших кроличьих глаз промелькнуло какое-то странное выражение, которое Голеску принял за… насмешку.

— Я просто знаю, и все, — мягко сказал Эмиль, но и в его интонациях Голеску почудилось что-то похожее на сознавание своего превосходства — превосходства высшего разума перед низшим.

— Это как с количеством зернышек в кувшине? Ты просто знаешь — и все?

— Да.

Голеску медленно потер руки.

— Ах, ты мой золотой! — пробормотал он. — Моя жемчужина, моя удача, мой счастливый билет! — Тут ему пришла в голову еще одна мысль. — Скажи-ка дядюшке Барбу, бриллиантовый, что такое Черная Чаша, которую ты несколько раз поминал?

— Я каждый месяц должен готовить ее для хозяйки, — сказал Эмиль.

— Каждый месяц, значит?.. — повторил Голеску. — Наверное, это какое-то средство от… от детей. Впрочем, мадам Амонет не интересуется любовью. Пока не интересуется. А что происходит, когда она выпивает эту свою Черную Чашу?

— Она не умирает, — сообщил Эмиль с легкой грустинкой в голосе.

Голеску откинулся назад, словно кто-то ударил его по лицу.

— Все святые и ангелы в небесах! — воскликнул он. Идеи одна заманчивее другой так и мелькали у него в голове. Наконец он немного пришел в себя и спросил:

— А мадам Амонет — она старая? Сколько ей лет?

— Она старая, — ответил Эмиль.

— Очень старая?

— Очень.

— Ну а лет-то ей сколько?

— Не знаю. Не могу сказать.

— Понятно. — Голеску несколько секунд сидел неподвижно, пристально глядя на Эмиля. — Вот почему она не хочет, чтобы о тебе кто-нибудь узнал. Ты ее «философский камень», ее личный источник бессмертия, так? И если ты не врешь, то… — он вздрогнул, но тут же взял себя в руки. — Да нет, не может быть!.. Ты слишком долго проработал в шоу-бизнесе, Голеску, старина… Должно быть, мадам чем-то больна, а Черная Чаша — лекарство, без которого она умрет. Гхм! Надеюсь, это не заразно… Чем больна твоя хозяйка, Эмиль?

— Она не больна, — ответил мальчуган.

— Нет? Ладно… Голеску, друг мой, не забывай, что ты имеешь дело с малолетним идиотом! — сказал он себе, но его воображение продолжало работать, и все время, пока он ликвидировал следы своей куриной авантюры, в его мозгу возникали ослепительные и величественные картины.

За вечер Голеску отвлекся от своих грез только несколько раз, когда со стороны дороги доносился цокот копыт скачущей галопом лошади, но был ли то случайный путник или кто-то опять разыскивал таинственного доктора Кретулеску?.. Этого он не знал.

Наконец стемнело, и Голеску, выбравшись из фургона, разжег костер. Он как раз сидел возле него, когда услышал скрип фургонных колес. Скрип скоро сменился треском ломающихся ветвей, а это означало, что фургон свернул с проезжей дороги и движется через лес по направлению к поляне. Невольно выпрямившись, Голеску перевернул на сковороде сосиски и хлеб и поспешил придать своему лицу выражение, которое, как он надеялся, выражало собачью преданность, послушание и терпение.