Читаем без скачивания Контакт - Голованов Ярослав

За пультом СЖО (системы жизнеобеспечения) - Анзор Лежава. Белую госпитальную чистоту биомедицинского комплекса приятно разнообразит зелень маленьких оранжерей. Среди них - клетки с подопытными мышами и морскими свинками, многие из которых, уже освоившись с невесомостью, сидят на решетках потолка или смешно кувыркаются. В стальных зажимах укреплены шарообразные аквариумы с рыбками, и газовые пузырьки нагнетаемого в них воздуха не стремятся, как обычно, с веселым журчанием вверх, а кружатся серебристым хороводом.

Майкл Леннон, контролирующий работу автоматического штурмана, находится в обсерватории "Гагарина", которая отличается от других помещений большими размерами иллюминаторов и приборами, словно пронзающими ее стены. Леннон сидит - как бы точнее сказать? - на боковой стене, если считать, что кресло Лежавы укреплено на полу. Ведь в "Гагарине", предназначавшемся только для транспланетных перелетов, собранном на орбите искусственного спутника и не ведающем, что такое тяжесть, а значит, и такие понятия, как "верх" и "низ", некоторые рабочие места, входы и выходы расположены, по нашим земным представлениям, весьма странным образом. Земная жизнь приводит, естественно, к плоскостной архитектуре: невозможно, скажем, жить в комнате со скошенным полом. В земных коридорах двери идут направо и налево. В "Гагарине" шесть кают экипажа расположены вокруг широкой трубы коридора. Если все космонавты пристегнутся к своим постелям, окажется, что каждый из них по отношению к кому-то другому спит "вниз головой"... Смысл прямоугольной планировки теряется в этом мире. Поэтому большая кают-компания имеет идеальную для невесомости форму - шара. Единственная магнитная ножка кресел, двигаясь по внутренней поверхности шара-комнаты, может занимать в ней любое место. Поэтому в своей обсерватории Леннон работает сидя "на стене".

"Гагарин" лег не курс к таинственному излучателю. Седов откинулся а кресле, потер кулаками глаза, потом тронул кнопку внутренней связи и сказал весело:

- Экипажу перейти на автоматический режим. Спасибо за работу. Вахтенный в командном отсеке - Стейнберг. Остальных прошу на обед...

Из разных отсеков и лабораторий в шаровую кают-компанию "сплываются" к столу космонавты. По дороге они достают из встроенных в стену холодильников пакеты и тубы с едой, опускают их для подогрева в углубления на столе.

Раздолин включает электромагнит стола, тем самым закрепляя на нем вилки, фольгу туб и пакетиков.

- Из всех человеческих свобод самой большой борьбы за себя требует свобода мысли, - говорит Редфорд, отсасывая из тубы гороховый суп. - Нам, летящим к "Протею", так же трудно представить себе иную психологию, иную логику, как несколько лет назад конструкторам трудно было представить, что комната-шар - самое удобное помещение для жизни в невесомости.

- Но почему ты говоришь все время об иной логике и иной психологии? возражает Раздолин. - А если все у них так же, как у нас?

- А если все, как у нас, - отвечает за Редфорда Седов, - какого же черта они прилетели и гудят во все тяжкие? Если бы ты полетел на другую планету, ты бы разве гудел так?

- Ребята, - перебивает всех Лежава, - а может быть, это гудение все-таки какой-то рассказ, какая-то информация?

- Но ведь этот англичанин, - отзывается Седов, - забыл его фамилию...

- Когуэлл, - подсказывает Леннон.

- Да, да, Когуэлл. Ведь он же доказал, что никакой модуляции ни по частотам, ни по мощности нет. Представь толстую книгу без единой буквы чистые листы. Вот это и будет сборник их рассказов.

- А я убежден, что в этой монотонности закодировано что-то, - не соглашается Лежава. - Иначе надо признать...

Биолога перебивает голос Стейнберга из динамика внутренней связи:

- Командир! Я третий. Получается, что мы стоим, а в то же время мы вроде летим... Ничего не понимаю...

Люди в кают-компании замолкли. Седов нажимает одну из кнопок на столе и говорит:

- Я первый. То есть как стоим? Как мы сможем стоять?!

- Ну, получается, что мы не летим вперед, - говорит Стейнберг нерешительно.

- А куда же мы летим? - спрашивает Редфорд.

- Куда-то летим, но не навстречу ему, - недоумевает Стейнберг.

- Погоди, сейчас разберемся...

Они дружно и быстро ныряют в широкий люк, ведущий в командный отсек.

- Мы летели навстречу излучателю, и он был нашим главным пеленгом. Чем мы ближе, тем он слышней - это понятно, - объясняет Стейнберг, когда все космонавты собрались перед пультом. - Вот смещение по частотам за счет нашего движения.

- Эффект Допплера, - говорит Седов.

- Он самый, - продолжает Джон. - Уровень рос. - Он нажимает кнопку, и на одном из маленьких экранов появляется яркая зеленая линия, медленно и ровно текущая в гору. - Вот что было. Потом получилось вот что... Стейнберг нажал еще одну кнопку, и линия прекратила свой подъем, некоторое время шла ровно, а потом начала медленно и полого ползти вниз. Получается, что мы вот тут остановились, - Джон ткнул пальцем в график, а потом полетели куда-то в сторону от излучателя.

- Что показывает земной лазерный пеленг? - быстро спросил Редфорд.

- Что мы уходим от Земли точно по штатной программе. - Стейнберг кивнул на другой экран.

- Все понятно, - вдруг говорит Леннон, всплывая над спинками кресел. Ответ единственный, но я отказываюсь в это верить! Ребята, неужели это правда?!

Зал центра управления полетами ИКИАНа. На большом, во всю стену экране горит схема; Земля, Луна, пульсирующая красная звездочка излучателя и белый кружочек, медленно ползущий навстречу к нему, - "Гагарин". Прыгают цифры на световых табло: "Полетное время", "Время Москвы", "Время Хьюстона", "Мировое время".

За рядами пультов - сменные дежурные. У пульта с табличкой "Технический руководитель полета" - Илья Ильич Зуев. Он повесил пиджак на спинку кресла, рукава белой рубашки закатаны по локоть, пуговка на шее расстегнута, и узел галстука приспущен. Вид у Зуева усталый, глаза покраснели, видно, что он уже много часов провел за этим пультом. Илья Ильич задумчиво отхлебывает черный кофе из маленькой чашечки, стоящей прямо на пульте. В зале атмосфера сонная, все идет по плану, и, как это всегда случается, если все идет нормально, напряжение первых часов полета "Гагарина" сменилось некоторой апатией. Поэтому неожиданный громкий и молодой голос звучит особенно резко: