Читаем без скачивания Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маленькая Екатерина и Сандро сидят притихшие. Сандро сразу же накинулся на гозинаки, а Эка ни до чего не дотронулась, только сидит и смотрит на мать.
…В камине мирно потрескивает огонь, чуть покачивается посреди стола крестообразный чичилаки, алеют на его кресте яблоко и гранат.
За новогодним столом сидит Александре Чапичадзе со своими детьми и внуками.
Улыбаясь, их благословляет чичилаки.
…Наступило новогоднее утро.
Огонь в камине угас.
На низкой скамеечке около остывшего камина, съежившись, сидит Александре. На камине, грустя, стоит крестообразный чичилаки.
Не блестят надетые на крест яблоко и гранат.
Идет снег. Мир кончается у ворот Александре Чапичадзе.
Часть вторая
Глава первая
В этом небольшом, окруженном тенистым садиком двухэтажном доме, что стоит в Ваке в начале Имеретинской улицы, живет семья Реваза Чапичадзе.
Реваз Чапичадзе — глава семьи.
Русудан Диасамидзе — его жена и хозяйка дома.
Их дети —
Татия
и
Сандро,
и Дареджан Амашукели, дальняя родственница Русудан, взятая в семью на воспитание, а потом превратившаяся в домработницу.
Как-то так случилось, что все памятные или сколько-нибудь значительные события в семье Чапичадзе произошли в апреле месяце.
Русудан и Реваз поженились в апреле.
Через год, как раз в апреле, у них родилась дочь, которую в честь бабушки Русудан назвали Татией.
Спустя еще два года в семье появился симпатичный бутуз, и на этот раз в честь отца Реваза в свидетельстве о рождении было записано имя Александре.
Даже Дареджан Русудан привезла из деревни Квемохвити в апреле.
Поэтому первая суббота и воскресенье апреля в доме Чапичадзе считаются праздничными.
В субботу Дареджан собирает детей,
в воскресенье — взрослых.
Строительство дома очень затянулось, так что Татия и Сандро родились еще в доме родителей Русудан. Только три года тому назад, в апреле, семейство Реваза переехало на Имеретинскую улицу, и тогда в новом доме отпраздновали все сразу:
и дни рождения Татии и Сандро,
и восьмую годовщину со дня свадьбы Русудан и Реваза.
Дом кирпичный, и низкая ограда вокруг него тоже из кирпича.
Большую часть прилегающего к дому участка занимают фруктовый сад и огород. В одном углу двора Реваз посадил около сорока саженцев виноградной лозы таквери, специально привезенной из Хемагали, и виноград прекрасно прижился. Но подлинное украшение двора — это инжирные деревья сортов тетри, кесма и цуга. Тетри созревает в конце июля, кесма — в августе, цуга — в сентябре — октябре. Русудан больше всего любит кесму, потому что в ней не бывает червей и высушенные солнцем прямо на деревьях плоды хорошо сохраняются.
Самую большую комнату на верхнем этаже занимают Татия и Сандро. Несмотря на то что Дареджан убирает у них по нескольку раз на день, в комнате всегда беспорядок: на самых видных местах валяются клочки бумаги, сломанные карандаши, носки, туфли, стекла пестрят надписями, ковер на полу вечно сдвинут в сторону, а дверь, ведущая в комнату Дареджан, распахнута.
Мастерскую Русудан Реваз устроил на чердаке. Отсюда через стеклянные двери открывается великолепная панорама города. Каждый раз, улучив минутку, Русудан спешит в мастерскую, но рисует она очень редко, и то лишь для собственного удовольствия. От участия в выставках она обычно отказывается, отговариваясь тем, что она, мол, домашняя художница. Портреты отца и матери, Реваза, детей… Да, эти картины Русудан рисовала с особой любовью. Портреты Татии и Сандро теперь висят в столовой, а родителей и Реваза — в спальне.
Конечно, «домашней художнице» нетрудно писать портреты своих родных. Каждая черта лица абсолютно точно переносится на холст, губы, глаза, лоб и, конечно, цвет волос. И перед вами точная копия натуры, но это еще не живопись. Русудан и сама отлично знает, что настоящая живопись — это нечто большее, что-то другое, и это «другое» требует от человека настоящего призвания, способности видеть мир «глазами художника», требует таланта. Она не чувствует в себе этого призвания, нет в ней чего-то такого, что непременно присуще художнику истинному. Не находит она этого и у художников своего поколения.
Выставка ее друзей произвела на Русудан удручающее впечатление. «Чайные плантации на побережье», «Старый Тбилиси. Набережная Куры», «Обновленный Самгори», «Прокладка дороги в Хевсурети», «Осушение колхидских болот», «Пастухи с отарой овец на зимних пастбищах»… Нет, эти картины не пленяли глаз, не действовали на воображение, не возбуждали эмоций, и у видевших их не появлялось желания прийти на выставку снова, чтобы посмотреть картины еще раз. Чайные кусты на этих полотнах слишком ярко-зеленые, пастухам не холодно на зимних пастбищах, и улыбки их неестественны… Бульдозеры и экскаваторы, ведущие наступление на колхидский рогоз, на фоне растущих на отнятой у болот земле цитрусовых… Нет, Русудан сама была в Колхидской долине и знает, что новая Колхида представляет собой зрелище гораздо более грандиозное и впечатляющее, нежели это изображено на холстах ее друзей. Такую картину и Русудан нарисовала бы. Это не что иное, как простое перенесение чего-то увиденного на полотно, но для создания настоящего произведения искусства одного видения недостаточно.
…Исходив вдоль и поперек необозримую Колхидскую долину, молодые художники остановились в деревне Кулеви. Они были поражены, увидев картины местного художника-самоучки, которые специально для них председатель колхоза велел выставить в сельском клубе.
Этим художником оказался сын кулевского рыбака по фамилии Одишариа, звали его Лонги. Рисовал он с детства и, окончив семилетку, поступил в Тбилисское художественное училище, то самое, где преподавала Русудан. Проучившись год, Лонги потерял всякий интерес к учебе, потому что он сильно отставал по многим предметам.
Удивительным было то, что он, как оказалось, не всегда мог рисовать с натуры. Никак не удавался Лонги портрет одного старика, хотя внешность у него была совсем заурядная: длинное лицо, запавшие глаза, нос с горбинкой, белая борода, на голове — папаха. Так он его и не написал. После этого случая Одишариа вызвал к себе директор училища и, прямо заявив,
