Читаем без скачивания Сезон дождей - Илья Штемлер

Кое-кто из окружающих прохожих улыбался, слыша безудержный хохот двух пожилых мужчин, кое-кто, наоборот, настороженно косился.

– О, бля, надо же, деды накирялись! – бросил какой-то парень, идущий с девушкой и, обернувшись, громко, по-разбойничьи свистнул.

– Ты, что, совсем охренел?! – девушка стукнула парня по затылку.

Тем самым прибавив приятелям веселья.

Они перешли Литейный проспект. В полуподвале бывшего гастронома разместилось кафе. Эрик Михайлович предложил зайти, отметиться рюмкой коньяка. Евсей Наумович наотрез отказался, не преминув вновь вспомнить заведение у гостиницы «Метрополь», откуда и началось их приключение.

– Теперь тебе это не забыть, – вставил Эрик Михайлович. – Знаешь, я тебе позавидовал. Тебе попался роскошный экземпляр, я даже залюбовался, глядя на нее в том окопе. У Рубенса есть портрет инфанты Изабеллы, в Эрмитаже висит. Лицом ну точно та твоя девица. Правда, инфанта в строгом одеянии и в жабо. Но лицом – как две капли воды. Не то, что мне досталась – корова. И дура. Все смотрит на часы и требует угощение. Дал ей пару долларов, пусть сама угощается. Во всем розовый пеньюар виноват, замылил глаза.

У подъезда Дома актера стояло несколько мужчин. То ли они вышли из высоких дубовых дверей Дома, то ли, наоборот, собирались войти. В свое время Евсей Наумович частенько туда хаживал. Особенно в студенческие годы, с известным в городе институтским эстрадным ансамблем. Их «капустники» тепло принимались в Доме, где после спектаклей собиралась актерская братия.

Евсей Наумович и Эрик Михайлович было прошли мимо, но тут один из мужчин громко окликнул Евсея Наумовича.

– Дубровский! Черт бы тебя побрал! Проходишь и скулу воротишь?!

Евсей Наумович обернулся и, узнав Рунича, остановился.

– Это перебор, Дубровский, мы на неделе встречаемся два раза, – громыхал Рунич, пожимая руку Евсея Наумовича. – И не вспоминай о Монтене! Верну я тебе книги, оба тома. – Рунич оглядел Эрика Михайловича: знакомы они, нет?! Не признав, вновь обернулся к Евсею Наумовичу. – Откуда идешь?

– Из Дома журналиста, – весело ответил Евсей Наумович. – Там раздавали подарки ветеранам к ноябрьским праздникам.

– Ну да?! – недоверчиво воскликнул Рунич. – А почему меня не пригласили?

– Нужен ты им очень! – ответил Евсей Наумович.

– Вот хамы! – не успокаивался Рунич и, обернувшись к оставленной компании, крикнул: – Ипат! Поди сюда! Дубровский говорит: подарки к ноябрьским раздавали в Дом-журе ветеранам.

– Врет, – ответил тот, кто отозвался на Ипата. – Я бы знал. И какие там ноябрьские? Такого праздника давно нет. Двенадцать лет на Руси другая власть. Или Дубровский не знает?

Ипат приблизился. Евсей Наумович узнал его. То был рыжеволосый сотрудник газеты «Вести», который однажды вернул ему статью. Ипат был явно навеселе. Да и Рунич, кажется, тоже.

– Ладно, мы пойдем, – объявил Евсей Наумович и повернулся к Эрику Михайловичу.

– Погодите, Дубровский! – воскликнул Ипат. – Вы неплохой газетчик, я знаю. Есть хорошая работа, не пыльная и по возрасту. Главное требование – опыт, а опыта вам не занимать. Верно, Рунич?

– Да, да. Пожалуй, Евсей – кандидатура подходящая, – как-то кисло произнес Рунич. – Ипату предложили газету делать. Ведомственную. На одной крупной фирме. Созвонимся, Дубровский?

Евсей Наумович согласно кивнул.

Некоторое время Евсей Наумович и Эрик Михайлович шли молча.

Красочные витрины предлагали моднейшие товары, зазывали в путешествие по заморским странам, обещали роскошную еду, сулили невиданные выгоды от валютных сделок. Особенно буйствовали аптеки. Их выносные рекламные трафареты с зелеными крестами предлагали лекарства из всех стран мира.

Вблизи некоторых витрин сидели или стояли убогие люди разных возрастов и просили милостыню – кто в рванье, кто в довольно приличных одеждах. Стояли молча, обреченно, без надежд на удачу. На складном стуле сидел парень в камуфляже, выставив напоказ металлические культи обеих ног. Особенно впечатляло существо в лохмотьях, стоящее на четвереньках и трясущее головой над картонной коробкой для подаяния. Коробку подпирал замызганный образок. Хозяева витрин нищих не гоняли, слишком велик риск: известно, что нищие имели хозяев, держащих этот бизнес по всему городу – могли бы не только витрину грохнуть, но и пришить владельца – известны и такие факты.

Эрик Михайлович достал кошелек и опустил в коробку несколько монет.

– Чувствую личную вину, – пробормотал он. – А за что, непонятно.

– За все, – отозвался Евсей Наумович. – За все, что происходит. А вернее – как происходит.

– Давай не будем об этом, Севка. С чего это Рунич помянул Монтеня?

– Брал перелистать. Года два назад.

– Монтеня перелистать? Самонадеянный тип этот Рунич. Вы когда-то дружили, мне кажется.

– Не то чтобы дружили. Мы учились вместе, – ответил Евсей Наумович. – Он был свидетелем на моей свадьбе с Наташей. Тогда все произошло неожиданно и быстро. А Рунич оказался рядом. Вторым свидетелем была Наташина подруга, они вместе работали в сберкассе.

Евсей Наумович осекся. Он вдруг вспомнил, что женщина, Зоя Романовна, которую он встретил на похоронах трубача, и была та самая Зоя, давняя близкая подруга жены, свидетельница на их свадьбе.

2

Свадьба складывалась тихой и какой-то подпольной. Тон задали родители невесты. Поначалу отец Натальи вообще отказывался присутствовать на торжестве, ссылаясь на напряженные отношения со своей женой, но Евсей и его родители догадывались об истинной причине. Однако в назначенный день отец появился – а куда бы он делся? – свадьбу справляли в его квартире, не проводить же ее в коммуналке жениха. А заказывать застолье в каком-нибудь общественном месте отец категорически не хотел – избегал гласности. И решение жены отпраздновать такое событие дома и в узком кругу встретил с покорностью быка, которого загнали в ярмо. Так он и мотался по квартире, угрюмо зыркая на жену злыми бычьими глазами и считая ее главной виновницей своего позора. Жена заканчивала приготовления к встрече новобрачных, цедя сквозь зубы:

– Ходит тут с кислой харей! Лучше поезжай на дачу, пока гостей нет!

Муж передергивал плечами и бормотал злобно:

– Куда же они запропастились? Или в синагогу заскочили получить благословение от их попа?

– Надеюсь, ты об этом не станешь говорить за столом, хватит ума не путать, по крайней мере, попа с раввином. Впрочем, у тебя и так все написано на лице.

– Может, мне маску надеть в своем же доме? Вырастил дочь. И для кого?! Для школьного учителишки, не говоря уже о прочем.

– Тебе-то что? С тобой они жить не собираются. Вообще – твоя хата с краю. Ты даже в загс не отважился пойти на регистрацию брака собственной дочери, побоялся, что твою персону уличат в связи с Евсеями Наумовичами. И меня, дуру, уговорил.

– Ну а те почему не пошли?

– Те?! Не хотели противопоставлять нам себя. Раз мы не пошли, то и они воздержались. Умные люди!

Мать Натальи всецело была на стороне дочери. Евсей ей нравился. К тому же Наталья поставила родителей перед фактом. И никуда от этого не деться. Признание Натальи явилось шоком для матери. Как и для самой Натальи. О своей беременности она узнала от Зои, лучшей подруги. И где? В той же пирожковой на Невском, вблизи Желябова. Зоя уже несколько дней приглядывалась к подруге. Ее беспокоили вялость Натальи на работе, та прямо-таки клевала носом за своим столом, и необычная бледность. И в пирожковой смекалистую Зою осенило. Несмотря на то что после откровения Натальи прошло всего недели две, срок мизерный. «Все! Влипла, девочка», – заявила Зоя с каким-то удовлетворением. Возможно, она чувствовала реванш за удачливовость подруги в любви? Реванш не злой, а какой-то сопереживающий. Зоя не могла разобраться в своих чувствах, раздираемая добротой к подруге и более чем симпатией к этому Евсею. Во всяком случае, ее первым порывом стало требование узаконить отношения с Евсеем. А иначе что?! Мать-одиночка? Или? Аборт первой беременности, да еще в таком возрасте, нередко грозил серьезными последствиями.

Подобно случайному падению камня в горах, что увлекает за собой лавину, вердикт лучшей подруги испугал Наталью, пробудил необходимость бороться за себя, вовлекая в эту борьбу близких людей. А чувства к Евсею, те чувства, на которых строятся дальнейшие отношения, как-то отошли на второй план. Да, Евсей нравился Наталье своим независимым поведением, интересом к нему окружающих, кругом друзей, внешней экстравагантностью. Но любит ли она его?! А он ее? Весть о том, что Наталья ждет ребенка, отразилась на лице Евсея смятением и страхом. Мимолетным, но страхом, и Наталья это уловила. Но в следующее мгновение страх сменила бравада и какая-то искусственная решимость. Да, он поступит так, как хочет Наталья. Но с одной просьбой – Наталья возьмет на себя все разговоры на эту тему не только со своими родителями, но и с родителями Евсея. Что и озадачило Наталью, и рассмешило. Но она не придала этому значения, сочтя просьбу Евсея за странность, не более. И Наталья выполнила его просьбу в лучшем виде. Наталья не очень ладила с отцом, он раздражал ее каждым своим поступком. И манерой разговаривать – вальяжный, самоуверенный тон, и образом мыслей – казенной, формальной конъюнктурностью, и даже внешностью – прямым затылком в пивных складках, крупными, навыкате, черными глазами, брезгливо опущенными кончиками крупного рта. А главное – его отношением к матери. У отца была любовница, и Наталья ее знала, она, почти ровесница Натальи, работала под начальством отца в районном управлении социального обеспечения. И мать знала о любовнице. Но терпела, только ярилась все больше и больше. Но до развода дело не доводила, так мать была воспитана: какая-никакая, а семья. Кроме того, жизнь обустроенной и обеспеченной домохозяйки ее затянула номенклатурными благами, такими сладкими на фоне окружающего убожества и скуки.