Читаем без скачивания Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых - Андрей Марченко

Владимир Валерьянович присел на стул и чуть помедлил, прежде чем нажать на кнопку, раздвигавшую шторы. Несколько секунд в полумраке были необычайно важны. Каждый учащийся как бы оставался в этом сумраке один на один с собой, еще раз осознавая сказанное. Бестужев подумал о том, что на разборе урока нужно не забыть упомянуть для студентов об этих нескольких секундах. Об этом маленьком штрихе, который отличает обычный хороший урок от блестящего! Вот из таких штрихов и состоит то, что делает педагогику искусством, что поднимает ее над ремеслом.

Но урок еще не закончился, и, повинуясь команде кнопки, шторы все-таки нехотя поползли в стороны, открывая дорогу солнечному свету.

Нравственный апофеоз урока был позади. Теперь Бестужев спросит – есть ли вопросы по теме Второй мировой войны. И еще не было случая, чтобы задавали не тот вопрос, который ему хотелось бы. Всегда, и в плохих классах (такие тоже бывали), и в хороших его просили рассказать о том, как он сам воевал. Оставалось пятнадцать минут – срок как раз достаточный, чтобы вспомнить некоторые боевые эпизоды. А полный рассказ о тех годах, конечно, еще впереди, на специальном вечере в День Победы.

Итак, урок близился к концу. Владимир Валерьянович спросил, есть ли вопросы. Поднялось несколько рук, и старый учитель засомневался – на кого указать. Хотелось, чтобы рассказать о военных годах попросила его девочка. Мальчики любят войну как таковую, как приключение. Девочки в войну не играют. И если девочка просит что-то рассказать о войне, то это лишь потому, что она осознала нравственный смысл войны, о которой идет речь. Войны, которая, по мнению Бестужева, вполне могла бы носить название третьей Отечественной.

Поэтому Владимир Валерьянович указал рукой на Лику Федосееву. Худенькая девочка с зелеными глазами встала и задала вопрос. Но это было совсем не то, что Бестужев хотел услышать!

– Владимир Валерьянович, вы говорили, что фельдмаршал Санин навеки остался в памяти человечества… – тихо проговорила Лика. – А почему же в нашей стране есть люди, которые его ненавидят?

Бестужев мог бы ответить на этот вопрос. Ох, как мог бы он ответить на этот вопрос! В основном для них, для тех двух студентов на последней парте, один из которых еле заметно (но заметно!) ухмыльнулся, услышав вопрос Лики. Но нет. Он сделает еще показательнее. Дети сами во всем разбираются, и сейчас это они покажут. Он переадресует вопрос классу.

– Ну, ребята? Кто что думает по поводу вопроса Лики? Пожалуйста, Гаврюша!

Гаврюша Яблочков встал и начал, как всегда, медленно подбирая слова.

– Заслуги Ивана Васильевича Санина в деле победы над англо-американской угрозой миру бесспорны. А есть люди, которые его ненавидят потому что… потому что людям нашей страны он принес много вреда… И именно из-за него неоспоримое преимущество монархического строя перед демократией до сих пор подвергается сомнению. Это мне папа говорил! – пояснил Гаврюша и виновато опустил глаза.

– Ну и в чем же состоял этот вред? – спросил Бестужев.

Гаврюша поднял глаза и тихо, но твердо ответил:

– В том, что при Санине несогласных с ним людей убивали.

В классе стало тихо. Было слышно, как ветер за окном раскачивает ветки деревьев гимназического сада. И Гаврюша, и Лика, и Коля, и остальные ученики третьего приготовительного класса смотрели на своего учителя. На него смотрели и те два студента, что пришли сюда ради записи в своей практической книжке.

Учитель истории Владимир Валерьянович Бестужев плакал.

День шутников в 2013 году многим показался первым днем настоящей весны. Снег по-прежнему лежал, но это уже был какой-то бутафорский, игрушечный снег – ну, просто чтобы последний раз сверкнуть под ярким солнцем. После потепления и городовой у ворот Первой гимназии сразу как-то размяк, потеряв немного своей бравости, отличавшей его в более холодные времена.

Учитель истории Полупанов, включив на уроке числитель, увидел выведенное на экран сообщение об обнаружении вируса. Не расстроился он лишь потому, что не отличавшийся большой фантазией лаборант исторического кабинета Федотов шутил именно так уже третий год подряд.

Хулиганы Боборыкин, Шольц и Талызин вместе со студентом Маковским разыграли своего приятеля Неучева: Маковский позвонил в лавку его отца и официальным басом вызвал Нила Андреевича Неучева в школу к директору по поводу сына. Весь вечер в гараже у Боборыкина прошел в попытках развеселить Неучева, которому пришлось только что выдержать суровую моральную экзекуцию. Поддерживая розыгрыш, об истинных авторах судьбоносного звонка Неучеву не сказали.

Володя Мизинов не любил глупых шуток. Поэтому он лишь брезгливо усмехнулся, выудив из электрической почты письмо якобы из журнала «Юрьев день». Володя прекрасно понимал, что редакции ни за что не придет в голову заказывать статью неизвестному гимназисту. Пока неизвестному. Володя действительно хотел напечататься в этом журнале. И даже обсуждал это с товарищами (вот откуда ноги растут!), но пока не чувствовал себя готовым к столь ответственному шагу.

Сергей Сергеевич Журихин, как и всякий русский интеллигент, был в душе плюралистом. В позиции любого своего оппонента он видел рациональное зерно – и поэтому отстаивать позицию собственную ему было сложно. А уж когда оппонент переходил к грубым нападкам, Журихин полностью терялся. Растерялся и сейчас, когда на обеде Полупанов обвинил его в интриганстве. Полупанов подсел за его стол со словами «Не помешаю?».

Журихин ничего не ответил на его вопрос, но это историка не смутило. Он тут же завел разговор по поводу Володи Мизинова, которого Журихин якобы «увел» у него. И подрядил ради собственной славы и выгоды писать годовую работу! С которой Журихин сейчас хочет вылезти на общешкольную дискуссию ради личной популярности…

Бросив в лицо коллеги несколько обвинений, Полупанов невозмутимо переключил внимание на официантку.

– Танечка! У нас курочка сегодня с какой подливкой? А… Ну, давайте буженину, курочку, сразу же чай… Нет, суп не буду, спасибо.

Подождав, пока историк сделает заказ, Журихин ответил холодно:

– Мне, Андрей Павлович, в общем-то, всё равно, что вы обо мне думаете! Так что убеждать вас в своей честности я не собираюсь.

Ответил и тут же внутренне напрягся – а нет ли в словах Полупанова доли истины? Тем более что историк отвлекся на принесенный чай.

– О, спасибо, Танюша! – Полупанов, не глядя, взял у официантки стакан с горячим чаем и сразу же, обжигаясь, сделал большой глоток.

В этом традиционном первом глотке был заключен глубокий внутренний смысл. Этим Полупанов показывал (хоть никто этого, наверное, не замечал), что тут ему подают такой чай, которому можно доверять. Чай, в котором ни при каких обстоятельствах не окажется ехидно-желтый ломтик лимона. Жаль, официантка Таня не понимала, что этот нарочитый взгляд в сторону от стакана – свидетельство глубокого уважения к ней учителя истории…